Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Поведение Милы было типичным для больного Альцгеймером. Навязчивые мысли, отсутствие контроля за своими эмоциями, провалы в памяти, эгоцентризм – симптомы, говорящие сами за себя. Однако в те годы у Милы не было болезни Альцгеймера. Просто особенности ее непростого характера один в один совпадали с симптомами этого недуга. Впрочем, тяжелый характер, как это часто бывает, вовсе не означал, что она была плохим человеком. Излишняя требовательность, зацикленность на себе и потребность в эмоциональной поддержке не мешали ей быть теплой и великодушной. Она легко прощала обиды.
Настоящие симптомы болезни Альцгеймера появились у Милы через шесть лет, но и тогда никто не обратил на них внимания. В ту пору она жила заботами о муже, у которого была болезнь Паркинсона, стоически сносила частые перепады его настроения, терпеливо помогала одеваться и раздеваться, нежно целовала в шею, словно желая подчеркнуть: любила, любит и будет любить.
Когда муж умер, симптомы обозначились резче. Без человека, нуждавшегося в ее постоянной заботе, она словно потеряла точку приложения своих душевных сил, и в образовавшейся пустоте острее проступили не самые приятные качества Милы. Постепенно все поняли, что это уже не просто издержки дурного характера. Она постоянно что‐нибудь требовала: не чулки, так кусок хлеба, или тарелку супа, или шапочку, или утюг, чтобы прогладить любимый шейный платок. Память Милы явно сдавала, и просьбы повторялись по кругу с интервалом в несколько минут. Ее дрожавший от волнения голос и прежде действовал на Лару угнетающе, теперь же он звучал практически беспрерывно и сопровождался тяжкой одышкой. Когда Лара слышала, как в промежутках между просьбами Мила хватает ртом воздух, ей начинало казаться, что Мила тонет и что сама она идет ко дну вместе с ней.
Даже когда Мила оставляла Лару в покое, покоем в полном смысле слова это назвать было нельзя. Лара слушала, как мать вышагивает от стены к стене у себя в комнате неровной, прихрамывающей походкой, типичной для многих больных Альцгеймером, и каждое шарканье подошвы отдавалось в ее мозгу вопросами: где моя шапочка? где мой кошелек? где мои ключи? Разбуженная матерью по какой‐нибудь надобности посреди ночи, Лара уже не могла заснуть: лежала с открытыми глазами и ждала следующей просьбы. Передохнуть удавалось только на работе или в те часы, когда Милу отвозили в центр досуга для пожилых.
Впрочем, центр досуга, избавив от одной проблемы, добавил новых. Не прошло и пары недель, как Мила начала жаловаться на сотрудников и посетителей. “Они надо мной смеются, – говорила она. – Шепчутся за спиной. Травят за то, что плохо соображаю”.
Как‐то вечером после ужина, дождавшись, когда Миши не будет за столом, она сообщила Ларе зловещим шепотом: “Они пытаются управлять мною силой мысли. Из-за этого я такая”.
Материнская беспомощность и паранойя сразу обезоружили Лару: злости и раздражения как не бывало. Нежно, почти вкрадчиво, она сказала матери, что завтра прямо с утра займется этим вопросом. Сходит в центр досуга и поговорит с персоналом.
– Завтра? – воскликнула Мила с таким выражением, будто была глубоко потрясена услышанным. – До завтра я могу не дожить!
В этот момент Лара вновь увидела перед собой не пожилую женщину, нуждавшуюся в психологической помощи, а до боли знакомую избалованную Милу, привыкшую, что ей все должны, и в первую очередь Лара, которой следует немедленно все бросить и исполнять материнские поручения.
– Если так будет продолжаться, то до завтра не доживу и я, – ответила Лара с несвойственной для себя резкостью.
У Милы перехватило дыхание. Она стала хватать ртом воздух, глаза наполнились слезами. “Боже упаси! Боже упаси!” – выдавила она наконец. Следующие полночи ее пришлось успокаивать.
Лара пришла ко мне на консультацию месяца через два после того, как Миле поставили диагноз. Небольшого роста, бледная, с пронзительными темно-синими глазами, она сидела напротив меня в кресле с видом человека, не привыкшего к праздности, вся как натянутая струна. Будучи полностью включенной в беседу, она тем не менее казалась слегка отсутствующей, будто, даже разговаривая, думала о чем‐то своем. Позднее я нашла этому объяснение: Лара всегда ждала, что, чем бы она ни занималась, ее обязательно прервут. Она явно не привыкла быть в центре внимания, поэтому когда я спросила, удобно ли ей сидеть, Лара лишь виновато улыбнулась в ответ, давая понять, что такие пустяки ее давно не волнуют.
Ко мне Лара пришла от растерянности. В последнее время ее стали пугать собственные реакции – она не находила им ни объяснения, ни оправдания. Хотя, как и раньше, она во всем потакала матери, иногда Лара ловила себя на том, что огрызается, язвит, не бежит по первому зову – иначе говоря, делает ровно то, за что еще недавно отчитывала мужа.
Миша же, наоборот, стал к теще более терпим. Когда ей поставили диагноз, он прочитал все, что мог найти про болезнь, и теперь относился к Миле с сочувствием. Пришла его очередь отчитывать жену. Втолковывать ей, что Мила больна и ждать от нее нормальных реакций не следует.
– Теперь он у нас хороший, – с легкой досадой сказала Лара.
– Ему легче, – сказала я. – Ваша мать на нем не зациклена. Он может позволить себе великодушие.
Лара хмыкнула, соглашаясь, но тут же снова стала серьезной. Впервые в жизни мать вызывала у нее чувство острой злости. Злиться ей в принципе было не свойственно, а злиться на мать – тем более. Это ее угнетало.
Я попросила привести другие примеры, когда она испытывала злость. Преодолевая застенчивость, Лара призналась, что Мила с маниакальной частотой называет себя “хворенькой”, например: “А ты знаешь, что родители называли меня хворенькой?” или “Я не виновата. Хворенькой была, хворенькой и осталась”. Хотя Лара слышала эти или похожие фразы всю свою жизнь, теперь они почему‐то стали для нее особенно непереносимы. Но, конечно, больше всего ее мучило то, что она не могла справиться со своим раздражением.
Я спросила, почему, как ей кажется, именно эти слова вызывают такую реакцию. Лара пожала плечами. Она не знала и не считала, что в этом стоит разбираться. Ее мучило другое: почему она, обычно такая терпеливая, вдруг стала так часто терпение терять. Почему какое‐то невинное словцо так выбивает из колеи. “Видимо, не такое уж оно и невинное”, – подумала я.
Мила Ривкин, как я узнала, родилась в городе Бердичеве в
