Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Хотя мистер Кеслер часто забывал про “минуты близости”, стоило Сэму сказать: “Не пора ли побриться?” – он сразу откладывал газету и отправлялся за Сэмом в ванную. Я знала, что и Сэм всегда ждал этих пятнадцати минут полнейшей гармонии с отцом, и поэтому испытала нечто вроде шока, когда однажды, бросив свое обычное: “Сколько с меня?” – мистер Кеслер небрежно добавил: “Тебе ведь деньги не помешают. На твое хобби не проживешь”.
Опешив, Сэм ощутил знакомый прилив гнева и даже попятился.
Не понимая, что произошло, мистер Кеслер повернул голову и спросил: “Что случилось? Почему ты остановился?”
Сэм не ответил. Потерянно и отрешенно он снова взялся за бритву.
Несмотря на болезнь Альцгеймера, у мистера Кеслера сохранился нетронутым не только его собственный образ, но и образ Сэма, давно не соответствовавший действительности. Почти тридцать лет прошло с тех пор, как Сэм, молодой музыкант, с трудом сводил концы с концами, но мистер Кеслер теперь по большей части жил в прошлом, где профессиональные неудачи Сэма по‐прежнему не давали ему покоя. На этой стадии болезни трудно с уверенностью сказать, чем были спровоцированы слова мистера Кеслера – болезнью или избирательностью памяти. В конце концов, известно немало случаев, когда потеря памяти у больных никак не отражалась на сложившейся задолго до этого искаженной картине мира. Пересказывая мне этот случай, Сэм сказал фразу, которую впоследствии в разных вариациях я слышала от многих людей, ухаживающих за больными: “Он помнит только то, что ему хочется помнить”.
За годы практики я привыкла к тому, что близкие часто даже не пытаются скрыть раздражения на тех, за кем ухаживают. У многих, как в случае Сэма, раздражение вызывается именно тем, что больные бывают то адекватны, то невменяемы. Многократно доказано, что при наличии неразрешенных проблем в отношениях близкие будут скорее испытывать раздражение, чем смиряться с болью потери. И это нежелание принять и отпустить только усугубляется болезнью, которая делает поведение больного достаточно двусмысленным, чтобы не дать родственникам прожить их горе.
Однажды вечером, когда Сэм помогал отцу устроиться в постели, мистер Кеслер поднял на него глаза и спросил доверительным тоном:
– Кто ты?
– Твой сын, – ответил Сэм, явно не ожидавший такого вопроса.
– Мой сын? – озадаченно переспросил мистер Кеслер. – И давно ты мой сын?
– Года шестьдесят два, если я ничего не путаю, – сказал Сэм, одновременно и встревоженный, и удивленный вопросом.
Глаза мистера Кеслера округлились.
– Ты мой сын уже шестьдесят два года и только сейчас удосужился мне сказать?
– Иногда я и сам об этом забываю, – засмеялся Сэм.
Видя, что сын смеется, мистер Кеслер тоже начал смеяться.
Позднее Сэм набрел на меня на кухне. Выглядел он мрачнее тучи.
– Идиот, – буркнул он. – Зачем я с ним спорю? Он ведь даже не помнит, кто я.
Но спорил он именно потому, что не знал, как много отец забыл. Ведь память больного о людях и событиях, в конце концов, не стирается в одночасье с появлением нейродегенеративного заболевания. Во-первых, потому что воспоминания хранятся в разных частях головного мозга, а во‐вторых, потому что память бывает разных типов. Есть память эксплицитная (или декларативная), хранящая информацию о людях, местах, предметах и событиях[32]. И есть память имплицитная (скрытая), отвечающая за сохранность навыков, привычек, специальных знаний, предпочтений, эмоциональных ассоциаций и умения запоминать музыку. Когда в ходе эксперимента пациентов с амнезией слегка били током во время рукопожатия, на следующий день они не помнили, кому пожимали руку (эксплицитная память), но все равно колебались, прежде чем протянуть руку тому человеку, чье рукопожатие накануне сопровождалось ударом тока (имплицитная память)[33].
Так же и больные деменцией могут забыть имя человека или степень своего с ним родства, но помнят связанные с ним эмоции (любовь, неприязнь, доверие). Эта остаточная память не дает нам окончательно утратить контакт с больным, но также служит источником постоянного раздражения. Имплицитная память позволяет больным говорить и вести себя так же, как до болезни. Например, больные, страдающие диабетом, как и раньше, после еды норовят незаметно стащить со стола печенье или другие сладости. Они делают это тайком, потому что чувствуют, что это неправильно и что им грозит неприятность, если их поймают за этим. Мы же видим в этом поступке осознанное действие и потому считаем себя вправе отчитать за него, хотя знаем, что делать этого не следует.
Спрашивается: почему бы нам не смириться с тем, что какие‐то вещи больные помнят, а какие‐то нет? Оказывается, это не так‐то просто. Разум не терпит неопределенности, и покуда память больного то возвращается, то пропадает вновь, мы видим лишь то, что хотим увидеть[34]. Продолжая наблюдать за перепадами настроения Сэма, вызванными непредсказуемыми, переменчивыми реакциями отца, я поняла, что больше всего расстраивает и обескураживает близких не отсутствие памяти, а ее фрагментация.
За фантастическим сюжетом легко не заметить, что “Фунес, чудо памяти” – это рассказ не только об уникуме из Уругвая, но также о человеке, который всю ночь с ним беседует. И поскольку память у этого человека обычная, он не сразу понимает, какая бездна разверзлась между ним и его собеседником. Лишь со временем ему становится ясно, что общаться с Фунесом практически невозможно. Из-за своей безупречной памяти уругваец неспособен к мыслительному (осмыслительному) процессу. Его воспоминания накладываются друг на друга с такой безукоризненной точностью, что он не может отделить прошлое от настоящего. Его даже слегка беспокоит, что “собака в три часа четырнадцать минут (видимая в профиль) имеет то же имя, что собака в три часа пятнадцать минут (видимая анфас)”[35]. Для него также непостижимо, что “родовое имя ‘собака’ охватывает множество различных особей разных размеров и разных форм”.
К счастью, мы не Фунес, и для осмысления мира, который наша несовершенная память не в состоянии удержать во всех его бесчисленных подробностях, у нас есть понятия и категории. Фунесу же с его безграничной памятью нет никакого смысла преобразовывать частное в общее. Таким
