Франсуаза Дольто - На стороне ребенка
В Мезон Верт все мамы учатся быть внимательными к богатой младенческой мимике, даже чужие мамы. Однажды к нам пришла женщина с младенцем, которому не было еще трех месяцев. «Я оставлю его на минутку, мне нужно буквально напротив…» Она пришла впервые, и мы отказали ей, сказав, что никто здесь не оставляет своих детей. «Но это буквально напротив!» – «Ну, так вы оденьте его, возьмите, сходите, куда вам надо, и возвращайтесь». – «Я тогда не вернусь». – «Это ваше дело, но ребенка (имя) вы не оставите». Во время этого разговора мы видели выражение лица ребенка, он очень боялся, что мама его оставит. Она – то единственное существо в мире, которое он знает, и она хочет оставить его в неизвестном мире – пусть даже на пять минут! Я предложила маме взглянуть на своего ребенка. В ответ услышала: «Вы думаете, он боится? Это случайное совпадение». Она все увидела, и все мамы, которые при этом присутствовали, – тоже, но тем не менее не соглашалась. Тогда я сказала ребенку: «Видишь, твоя мама возьмет тебя с собой, может быть, она и не вернется, но уйдет она с тобой вместе. Здесь никто из мам своих детей не оставляет». Ребенок тут же расслабился, посмотрел на маму и замолк. Мама никуда не пошла. В конце дня она заявила: «Ну, что ж, теперь я поняла. Удивительно! Я уж было решила, что больше сюда не приду. Решила, что мадам Дольто агрессивно настроена, но я поняла, что она действует в интересах ребенка. Это поразительно, что ребенок может так понимать».
Итак, он – слышит, понимает? Безусловно: все, что произносится и не произносится. Мне бы хотелось привести случай с Клодом трех месяцев и восьми дней от роду. Но прежде чем он покажет нам, как он следит за речью взрослых, поговорим о ревности его старшей сестры – трехлетней Люсьен. Еще мы увидим, что родители, которые приходят в Мезон Верт, принимают очень близко к сердцу работу, которой мы занимаемся. И как «напрямик» и одновременно тактично разрешаются тут ситуации, которые, не будь они замечены вовремя, могли бы перерасти в настоящие драмы.
Мама Люсьен и Клода пришла в первый раз на площадь Сен-Шарль – это первый адрес Мезон Верт – до того, как Люсьен, старшей, исполнилось три года и та пошла в детский сад. Вновь она появилась у нас, когда исполнилось три месяца и восемь дней младшему – Клоду. Теперь она была со своим мужем и с двумя детьми. С малышом все было в порядке. Он был на руках у отца. Оба были счастливы. Но старшая, как только они вошли, спряталась под кожаную папину куртку и притаилась, как будто умерла. Мама девочки была очень расстроена: «Ну, посмотрите, – говорила она, – разве это Люсьен? Она стала совершенно невозможная, опять стала писаться, какаться и так далее». Ребенок был тут же. Я знала Люсьен как умную, очень чувствительную девочку, теперь же она пряталась и безмолвствовала, как вещь, но слушала все, что говорила ее мать. А та пришла рассказать мне, что с того момента, как родился маленький братик, Люсьен отчаянно к нему ревнует. Я успокаивала мать: «Да оставьте, – говорю, – ее: она вновь проигрывает свою эмбриональную жизнь, потому что старается полюбить своего братика, но как – не знает. Может быть, вы хотели, чтобы она была мальчиком?» – «Да! – ответила мама. – Но как вы узнали?» – «Да по реакции вашей дочери. По радости, с какой вы общаетесь с ее младшим братиком. Она не знает, радовались ли вы так же ей, когда она родилась, ведь она – девочка». Я говорила все это, зная, что девочка под отцовской курткой все слышит: «Но у вас у самой был в семье еще кто-нибудь после вас?» – «Сестричка. Моя мама говорила, что я ревновала отчаянно». – «А теперь вы как с сестрой?» – «О, она посторонний для меня человек». Она заговорила холодно, даже агрессивно. И вдруг эта женщина уткнулась в правое плечо своего мужа, который сидел рядом с ней с маленьким Клодом на коленях. Она уткнулась ему в плечо и зарыдала, все вдруг вспомнив, пережив вдруг снова свою детскую ревность, ревность к сестре. И ее дочь видела и слышала все это и переживала это ужасное потрясение, и смогла его пережить, потому что находилась в Мезон Верт. Дама и сама была расстроена, что поддалась такому неожиданному отчаянию. Ее муж смотрел на меня, пытаясь ее успокоить… Она так и всхлипывала на его – папы-мамы-дедушки-бабушки – плече… В 25 лет она вновь, как впервые, пережила ревность к своей сестричке. Спустя несколько дней она вернулась к нам со словами: «Просто удивительно… Я успокоилась… Во-первых, прекратилась агрессия против дочки, которая так страдает… Вот что меня удивило в первую очередь. Это не легко, но я поняла… И главное, я сама позвонила сестре, и теперь все нормально, я больше не имею ничего против нее. А ведь она была мне почти чужой, и я ее не любила…» Через неделю после имевшего место быть в Мезон Верт «срыва», избавившись совершенно от ревности к сестре, она разрешила своей дочери пережить ревность к ее младшему брату, не усугубляя это и не мучаясь сама от того, что раньше заставляло ее сердиться на девочку. Разрешился конфликт поразительно быстро. Она пришла еще раз через две недели, без мужа, с маленьким Клодом и старшей девочкой, которая уже вовсю играла с другими детьми и снова начала вести себя так, как обычно ведут себя все дети ее возраста. Почти все прошло: девочка перестала терроризировать своего маленького братика; она обратилась к другим людям; она вспомнила Мезон Верт, площадь Сен-Шарль… Наконец этот ребенок заговорил, нормальный живой ребенок, каким она и была раньше.
Это – что касается Люсьен. Теперь очередь рассказать о трехмесячном Клоде. Он сидел на руках у матери, пока Люсьен играла, а в это время у нас была канадская делегация – три воспитательницы, по направлению министерства социальной защиты: они интересовались, что нового во Франции в области дошкольного воспитания, и министерство направило их к нам, впрочем, как обычно в таких случаях. Постоянная воспитательница, Доменик, занималась с этими тремя дамами, и, чтобы лучше объяснить, чем именно мы занимаемся, она начала рассказывать им о трехлетнем Экторе, который пришел к нам с младшей сестренкой Колетт; он был настолько агрессивно настроен по отношению к ней, что в его присутствии девочка и пошевелиться-то лишний раз боялась. Стоило ему увидеть, что она делает шаг, как он толкал ее, и она падала. Однажды его мама рассказала нам, что как-то утром Эктор проснулся со словами: «Мне приснилось, что папа умер». И казалось, его это очень радовало. «Это ужасно, – продолжала мать, – у отца тут же началась депрессия из-за того, что его сын очень доволен, увидев во сне, что он умер». В следующую субботу пришел и отец, он был совершенно не в себе. «Сын меня не любит, – сказал он, – раз радуется, увидев во сне мою смерть. Как ему в голову-то такое могло прийти!» Он поговорил с бывшими в Мезон Верт психоаналитиками, и ему объяснили, что его сын «переживал рождение» его собственной идентификации и что с этого момента мальчик входит в тот период жизни, который мы называем «эдиповым», и который характеризуется чрезвычайно противоречивыми чувствами. Однако ясно, что, поскольку отцу был совершенно чужд психоанализ, это объяснение дало ему не много. Люди считают, что «эдипов возраст» начинается автоматически у подростков, когда на самом деле это происходит в три года, и совершенно бессознательно.
Нужно было бы объяснить этому папаше, что Эктор как раз и находится в том периоде своего развития, когда он любит в себе именно рождающегося отца. Вот он и увидел в своем сне воображаемую смерть отца, поскольку в нем угадал единственного мужчину своей матери, единственного в доме мужчину… Конечно, он обрадовался, что занял отцовское место, и это доказывает, что отца он любит, поскольку иначе не захотел бы оказаться на его месте и не хотел бы обрести свою мужскую идентификацию таким образом.
Доменик рассказывала эту историю об Экторе трем канадкам, чтобы показать, насколько мы можем быть полезны при профилактике тех конфликтов, которые могут возникнуть в семье, когда ребенок входит в «эдипов возраст», помогая родителям и детям, объясняя, что с ними происходит, не прибегая при этом к глобальному психоанализу… Для этого надо понять, какие стадии развития проходит ребенок и что чем чаще мальчик мечтает о смерти отца, тем более любящим и хорошим сыном, уважающим своего отца, он становится.
И тут Клод, который у нас впервые, Клод, пришедший к нам вместе с папой и откровенно радующийся отцу, этот Клод, которому три месяца и восемь дней, начинает капризничать и орать. Его мать говорила, что этот ребенок никогда не плачет, всегда улыбается или, по крайней мере, спокоен. Тогда я начинаю рассуждать: «Клод плачет; это нечто… Он начал плакать, когда Доменик стала рассказывать о том, как Эктор мечтал о смерти своего отца и как Эктор был при этом счастлив… Клод услышал, что говорили». И тут же я говорю этому трехмесячному малышу: «Но, Клод, ведь не ты видел во сне, что твой папа умирает, ты очень любишь своего папу и просто не можешь еще такое видеть, это Эктор видел во сне, а не Клод… Клод любит своего папу, и Клод еще слишком мал, чтобы думать о том, что его папа умрет». Клод тут же успокоился. Посмотрел на маму, на меня, на Доменик, которая только что рассказывала об Экторе… И, успокоившись, снова заулыбался, как обычно. Канадки, которые присутствовали при этом, были поражены: «В три месяца он понимает! Потрясающе!» Да, и не только понимает, но и следит за ведущимся рядом разговором, который может затрагивать его из-за возможного отрицания тех смыслов, которые важны для него, или же наоборот, разговор этот может касаться того, что он испытывает в этот момент, и поддержать его, в зависимости от того, что сказано. Это совсем не пустяки – разговаривать с ребенком. Он понимает временами куда тоньше и лучше, чем взрослые. Но «быть своим» – не это ли и значит «понимать»?
