Франсуаза Дольто - На стороне ребенка
Ведем мы и свою собственную статистику, но лишь потому, что некоторые родители забывчивы, и делаем мы это в другой тетради. Иногда родители проверяют – записываем мы или нет, что их ребенок был у нас. Мы охотно показываем наши записи. Иногда маме надо знать, в какой именно день она была, а «родительские» листочки, они ведь тут же идут в статистику… Тогда мы и говорим забывчивой маме, что обратимся к своим. Она смотрит и размышляет: «Если я тогда была у вас, значит, он приехал тогда-то…» Это очень по-человечески, это не статистика ради статистики.
Ну, а чиновникам нужны были личные карточки. Если, по нашему мнению, тот или иной ребенок отставал в развитии или был «труден», они хотели, чтобы об этом сообщалось в школу (детский сад, ясли). У них заводятся карточки, которые следуют за ребенком всю его жизнь. Но мы совершенно не хотим служить полицейскому аппарату. Именно поэтому нас не интересуют ни фамилия, ни экономический или социальный статус, ни адрес тех, кто к нам приходит. Известно только имя ребенка, и этого достаточно; если родители приходят с детьми по очереди, то отмечаем, сколько часов они у нас провели. И еще: если приходят к нам братья и сестры, то мы делаем отметку, что это братья или сестры. А если имя может быть и мужским, и женским (Доменик, например), то ставим М. или Д., чтобы знать пол ребенка. Но в этих бумагах нет и намека на слежку или полицейский учет, они составляются с единственной целью: лучше узнать ребенка. Ясно, что такая работа не соответствует чиновничьим задачам – обеспечивать постоянный надзор за населением.
В настоящее время в своем посредничестве управленческая власть способствует возникновению некоего антагонизма между семьями и молодежью. Если верить точке зрения чиновников, то детей нынешнего поколения нужно как можно раньше забирать из семьи, образование они также должны получать вне дома. Раз изоляция губительна для детей, чиновники попросту вырывают детей из дома. Мы же помогаем детям пережить процесс расставания с домом постепенно. Это совершенно разные вещи. В последнем случае нет антагонизма. Наоборот, возникает сотрудничество между поколениями. Социальная группа сотрудничает внутри себя тем лучше, чем точнее вербально обозначено различие входящих в нее людей. Отличие друг от друга вызывает необходимость уважать друг друга при совместной работе. И уважение появляется, это факт. Я это вижу. И все, кто приходит к нам, у кого в разных департаментах Франции есть ясли, детские сады, действительно очень заинтересованы в нашем эксперименте. Они удивляются и восхищаются, в первую очередь, той непринужденной и доброжелательной атмосферой, что царит в Мезон Верт: «Я никогда бы не подумала, что двадцать пять детей и двадцать пять родителей, а то иногда и 35–40 детей и столько же взрослых, – могут находиться вместе без криков, без шума… Так можно жить. Это социабельно…» Конечно, без шума не обходится, каждый занят чем-то своим; психоаналитик – мужчина или женщина – наблюдает за тремя детьми и тремя родителями, но при этом он ни с кем специально не разговаривает, не дает никаких рекомендаций. А это уже выше понимания наших чиновников – чтобы психоаналитик, да еще, бывает, и с научными степенями, а то и психиатр или педиатр, получивший психоаналитическую подготовку, не давали консультации, просто находились тут же, как простые граждане!
Отношения чиновников с родителями носят совершенно иной характер, особенно если родители «социально ненадежны». Социальные работники уверены, что от таких родителей только вред, что они не могут воспитывать своих детей (в действительности же это маловероятно – ведь этого ребенка произвели на свет именно эти родители). В настоящее время общество берет на себя заботу о таких детях, ставит их под индивидуальное наблюдение, что ослабляет эмоциональную связь родители-дети.
В Мезон Верт мы очень ненавязчиво показываем родителям собственнические, кастрационные, фрустрирующие тенденции, которые проявляются в их поведении по отношению к собственным детям. Мы их не осуждаем. Мы тактично стараемся дать понять, что и как. Тогда они чувствуют необходимость пережить это на своем уровне, чтобы им тоже стало понятно. И матери говорят: «Когда я вспоминаю, что было до прихода сюда, вспоминается только, насколько все было тогда тяжело… А теперь с ребенком вовсе не трудно… Теперь это для меня легко. Я не чувствую больше ни беспокойства, ни тревоги. Он занят чем-то своим рядом со мной. Я могу делать, что нужно мне».
Такая профилактическая работа – очень новаторская даже по сравнению с английскими «Чилдренс бюро», работники которых преуспели настолько, что рассматривали даже возможность создания нового сертификата (С.А.Р.), подтверждающего возможности взрослых (характер, нравственность) стать родителями. Но подобная профилактика запаздывает, все уже решено. Нужно помогать младенцам и их матерям, начиная с рождения, до того, как ребенок попадает в ясли или детский сад. Когда мы видим, что дети беспокойны, перестимулированы или, наоборот, заторможены, мы не виним родителей, мы успокаиваем ребенка, разъясняя ему, что чувствует его мать, приносим ему за нее извинения: «Она так делает, потому что любит тебя, потому что волнуется». Ну, например, у нас есть бак с водой, который так и манит к себе новичков. Некоторые мамы бросаются к нему вслед за ребенком и, воздавая должное смельчаку, приговаривают: «Я запрещаю тебе играть с водой. Я тебе всегда запрещала играть с водой». Мы пытаемся смягчить ситуацию и осторожно сообщаем маме условия игры: когда играют с водой, надевают фартук. Мама упорствует: «Даже в фартуке я запрещаю играть с водой». Тогда ребенок приходит в замешательство: другие-то играют. И тогда мы говорим: «Твоя мама по-своему права, она боится, что ты простудишься… Посмотри, здесь много всего: можно найти, во что поиграть еще, кроме воды». Ребенок успокаивается, а мать обезоружена – еще несколько посещений, и она успокаивается, так как больше ее не тревожит мысль, что ее ребенок заболеет или еще что-то случится с ним по нашей вине. Опасения рассеиваются окончательно после того, как она поговорит с другими мамами, у которых были аналогичные страхи, когда они впервые появились в Мезон Верт.
Приведу еще один пример. Мама ругает свою дочку, которая фломастерами измазала платье. Она повторяет: «Ужасно!» – и смотрит, обращают ли на нее внимание. Но так как никто из окружающих не интересуется ею, она сама обращается к одному из них – за поддержкой: «В конце концов, она же должна научиться следить за своими вещами!» Мама на этом настаивает, а девочке – всего год… Мы молчим. Она обращается к нам: «Вы считаете, что я зря ее нашлепала?» – «Разве кто-то вам это сказал?» – «Ну и пусть, меня так воспитали», – и начинает рассказывать. Тем временем опять весь измазанный подходит ребенок. – «Ну, и что мне делать?» – «Вымыть ее, когда придете домой»….Смех. Всё перевели в шутку. И через несколько дней, когда эта мама появляется у нас снова, она заявляет: «Никогда еще мой ребенок так хорошо не спал и так хорошо не ел, как после вашего Мезон Верт!»
Каким образом младенцы разговаривают в Мезон Верт
В Мезон Верт мы ежедневно становились свидетелями того, как меняется отношение ребенка к обществу, к своей матери, а также отношение матери и отца к своему ребенку с того момента, как они понимают, что уже двухнедельный ребенок понимает речь и что с ним можно разговаривать о том, что с ним случилось, что для него важно и что его касается. Во всех этих беседах и подходах к ребенку выясняются наметки главного: человеческое существо является языковым существом со дня его зачатия; выясняется, что существует желание, живущее в нем, и есть потенциальные возможности, которые мы поддерживаем или отрицаем. Особенно следует подчеркнуть именно это: в человеческом существе наличествует активная сила желания, но если это желание не связано с элементами языка, то символическая функция, которая работает всегда, когда человек бодрствует, работает вхолостую, поскольку у нее нет ключа, кода для организации языка общения. Знакомство и взаимная вербализированная душевная коммуникация незаменимы для людей. Считается, что младенец не может воспринимать речь, поскольку он издает только специфические звуки, которые и являются ответом на то, что он слышит. Но если присутствовать при этом «разговоре» и следить за выражением лица ребенка, то видно, что он отвечает на все.
В Мезон Верт все мамы учатся быть внимательными к богатой младенческой мимике, даже чужие мамы. Однажды к нам пришла женщина с младенцем, которому не было еще трех месяцев. «Я оставлю его на минутку, мне нужно буквально напротив…» Она пришла впервые, и мы отказали ей, сказав, что никто здесь не оставляет своих детей. «Но это буквально напротив!» – «Ну, так вы оденьте его, возьмите, сходите, куда вам надо, и возвращайтесь». – «Я тогда не вернусь». – «Это ваше дело, но ребенка (имя) вы не оставите». Во время этого разговора мы видели выражение лица ребенка, он очень боялся, что мама его оставит. Она – то единственное существо в мире, которое он знает, и она хочет оставить его в неизвестном мире – пусть даже на пять минут! Я предложила маме взглянуть на своего ребенка. В ответ услышала: «Вы думаете, он боится? Это случайное совпадение». Она все увидела, и все мамы, которые при этом присутствовали, – тоже, но тем не менее не соглашалась. Тогда я сказала ребенку: «Видишь, твоя мама возьмет тебя с собой, может быть, она и не вернется, но уйдет она с тобой вместе. Здесь никто из мам своих детей не оставляет». Ребенок тут же расслабился, посмотрел на маму и замолк. Мама никуда не пошла. В конце дня она заявила: «Ну, что ж, теперь я поняла. Удивительно! Я уж было решила, что больше сюда не приду. Решила, что мадам Дольто агрессивно настроена, но я поняла, что она действует в интересах ребенка. Это поразительно, что ребенок может так понимать».
