Лев Толстой. На вершинах жизни - Игорь Борисович Мардов
Говорят, что музыка возвышает душу. «Вздор, неправда! – Парирует герой Толстого. – Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует не возвышающим, не принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение – мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу» (27, 61).
Этими словами своего героя Толстой обозначил одно из самых парадоксальных явлений человеческой жизни. Оно состоит в том, что человек как таковой способен переходить из состояния действительной душевной жизни в состояние мнимой душевной жизни, переноситься из "истинного положения" в положение мнимой души. Вот это и "сделалась" с женой Позднышева.
Речь, разумеется, идет не о музыке Бетховена, а о состоянии души воспринявших ее, которое могло быть как мнимодушевным, так и подлинным. Позднышев говорит:
"Я сливаюсь с ним (автором) душою, вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я не знаю. Ведь тот, кто писал хотя бы Крейцерову сонату, – Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии – это состояние привело к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого".
Тут, конечно, важен общий предшествующий настрой души слушателя, зрителя или читателя – либо на мнимые чувства, либо на подлинные чувства.
Сразу же, во избежание недоразумений, отметим, что мнимодушевность – во всех сферах жизни – не лицемерие, не притворство и даже не неискренность. В политических партиях, в модных идеологических движениях, во всяком вероисповедании есть те, которые, как говорил Лев Николаевич, "искренне верят в то, во что не верят"(39.118), не верят в то, во что, ясно видно, что верят. В среде почитателей и творцов искусства встречаются люди, которые искренне чувствуют то, что не чувствуют. В науке и особенно журналистике немало таких, которые знают то, что не знают, и понимают то, что не понимают. Известно, что общественно активный человек нередко искренне любит то, к чему равнодушен. Во всех слоях общества всегда найдутся люди, вполне искренне живущие не своей, а "наклеенной чужой совестью", как много раз говорил Лев Николаевич (см., например, 50.3, 6,13, 24).
Человек нашего времени, пусть по-разному и в различной степени, но обязательно живет в такой сфере сознания, переводя себя в которую он начинает понимать то, что, по сути, не понимает и что даже его пониманию недоступно. Обозначить какое-то и особенно новое (и потому неведомое) явление, назвать его каким-либо (желательно странным) словом уже значит, не понимая, понять его. Мы все сплошь и рядом произносим слова в подмену осмысления, сочленяем эти слова и сами варим свой ум в их пару. Мы понимаем и чувствуем друг друга "как бы": понимаем, что не понимаем и чувствуем, что не чувствуем. В любом сомнении, сочувствовании, совидении – в том, без чего не жив человек, – уже заложено начало мнимодушевности и, следовательно, недопонимание.
Лев Толстой в несравнимо большей мере, чем герой его "Крейцеровой сонаты", оглянувшись вокруг, обнаружил бездну мнимых чувств, в которую все более и более затягивается душа человека. И сделал вывод:
"Если не случится среди нашего мира возрождения наук и искусств через выделение жемчуга из навоза, мы так и потонем в нашем нужнике невежественного многокнижия и многозаучивания подряд"(64.106).
3 (69)
Мнимодушевность – постоянная тема творчества и проповеди Толстого, начиная с графини Лидии Ивановны, в мнимодушевный омут которой попал Каренин, и до героя "Фальшивого купона" отца Михаила Введенского, законоучителя гимназии, ставшего ректором семинарии архимандритом Мисаилом, которого посылают увещевать сектантов. Про таких людей Толстой говорил, что они "серьезно верят, что они действительно то самое, кем притворяются"(28.269).
Во весь голос тема мнимодушевности звучит и в толстовском трактате "Что такое искусство?".
Прежде всего надо сказать, что Толстой не бранил искусство, как полагают некоторые, напротив, он считал, что "искусство есть великое дело"(30.194). Посредством искусства Толстой мыслил произвести "единение людей с Богом и между собой"(30.157) или хотя бы сделать их "готовыми и способными к такому единению"(30.159). Искусство, по Толстому, в сущности, есть "духовный орган", предназначенный для того, чтобы передавать чувства от человека к человеку. В искусстве "важно то, что заставляет людей понимать или любить то, что они прежде не понимали и не любили"(88.174).
Искусство способно своими средствами соединять людей как в самых высших чувствах души, так и, с еще большим успехом, в чувствах низших. Достоинство того или иного произведения искусства, объясняет Толстой, определяется в каждую эпоху по-разному, в зависимости от общего мировоззрения и жизнепонимания, устанавливающего какие чувства хорошие и высокие, а какие дурные и низкие.
Казалось бы, при такой постановке проблемы единственный важный вопрос это вопрос различения "хорошего искусства" и "дурного искусства". Но прежде чем ставить этот вопрос, Лев Николаевич в трактате об искусстве решает другой вопрос: что есть и что не есть искусство само по себе? Вопрос странный, так как если искусство есть "духовный орган" для общения чувствами, то он, сколь он уже в действии, не может не передавать чувства. Что же, если не чувства, передает "не-искусство" от человека к человеку?
В трактате "Что такое искусство?" (см., например, гл. XVII) четко различается то, что является "дурным искусством" («произведения ничтожного, исключительного искусства") и то, что вообще не является искусством, что называется "подделками под искусство", "подобиями искусства", "мнимыми произведениями искусства". "Дурное искусство" распространяет недостойные чувства, "подделки под искусство" распространяют среди людей поддельные чувства. Как это понять? Когда сам автор "чувствует, что не чувствует", то он средствами искусства передает такие чувства, которых в его душе, собственно говоря, нет. И потребитель искусства воспринимает передаваемые ему автором чувства, которых нет. Между одним и другим идет обмен чувствами, но чувствами мнимодушевными.
"Главный вред науки и искусства в том, что они наполняют жизнь, вместо деятельности, подобием жизни, отражением ее"(52.86).
Непомерное расширение сферы мнимодушевности происходит тогда, утверждает Лев Толстой, когда искусство перестает быть серьезным жизненным делом межчеловеческого
