Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов

Я кладу кусок сахара обратно в коробку и почтительно благодарю его и вас – тех особенно, кто силится понять, о каких непостижимо волшебных вещах я, собственно говоря, веду речь.

Глава 9

«Удиви меня!»

Был такой французский поэт, режиссер, художник Жан Кокто. Мэтр, знаменитость, к нему валом валили творцы из самых разных областей искусства – чтобы Жан Кокто хотя б одним глазком взглянул на труд их жизни. И я запомнила его фразу, ставшую крылатой:

– Удиви меня!

Так я вас неслышно прошу: удивите меня. Попробуйте сами теперь открыть для себя искомую Вселенную – в предмете, цветке или человеке. Вот глиняный старик-туркмен. Поставь его перед собой на стол, Ромик, услышь его песню, поведай его судьбу. Роман Пьяных берет из рук моих фигурку старика, склоняется над чистым листом бумаги и пишет:

Гудит и бешено дует в степи ветер. Гул стоит, как в аэродинамической трубе. Воздух прозрачный и звенит. Маленькие смерчи из пыли и пожухлой соломы валят с ног стоящие на земле столбики. Суслики ослабели. Жара, засуха, голод. Точно шары в кегельбане, носятся перекати-поле. Они с шорохом разбиваются о каменные изваяния половецких баб. Солнце неистово вонзает свои лучи в землю, появляются трещины, сквозь которые видно изнанку планеты.

Щелк-щелк. Как будто миллионы цикад орут в ночной тишине. Щелк-щелк. Вздрагивая от щелчков кнута акына, овцы, словно слепые младенцы, мечутся из стороны в сторону. Бьются головами бараны, искры из глаз сыплются. Бестолочи. Хорошо, что пастух, старик в тюрбане и в штанах, в которые, кажется, напихал все свои пожитки, знает, как организовать дело.

– Давай, родные! – щелкает кнутом старик.

Совсем недавно он был таким же молодым и бестолковым, как его овцы. Бился головой об жизнь, чтобы наконец-то стать человеком. Вырастил сына, дерево, дом поставил, овцы сыты, все довольны. Красота!

Глазами натыкается на глыбу половецкой бабы. Подходит. Гладит шершавую каменную кожу. Кожа жесткая, но теплая, словно под ней течет горячая степная кровь. Вот-вот сдвинется с места и с оглушительным воем понесется по степи.

Акын боится посмотреть изваянию в глаза, знает, что увидит он в них.

– Кем ты стал, старик! Потомок славного Чингисхана пасет бестолковых овец на земле предков. А ведь ты мог быть царем живущих…

Эти слова трещат у него в голове, звенят, как металлофон. Старичок горестно опускается на землю, задумчиво склоняет голову.

– Слушай, бери, а? Дешево дам! – орет торговец на рынке. На его прилавке стоят разные глиняные поделки, большие и маленькие. Вот верблюд, длинноногий и губастый, вот горшок – наливай, что хочешь. Вот и старичок, маленький и глиняный.

…Где сейчас его бестолковые овцы?

Сколько воздуха в этой вещи, зноя, ветра, азиатского простора! Как по мановению руки Ромика, оживает мой глиняный старик. Какие свежие фразы. Ритм. Интонация. Солнечная энергия. И этот неожиданный поворот в конце. С недетскою отвагой Ромик проходит сквозь каменную кожу половецких изваяний. Сквозь живую судьбу человека на Земле. И наконец, сквозь глиняную форму – снова к жизни: «Где сейчас его бестолковые овцы?» Не говоря о нежной звукописи ремарки: «суслики ослабели»… Так и хочется воскликнуть по поводу Ромика Пьяных то же самое, что воскликнул по поводу себя самого Александр Сергеевич Пушкин, когда у него что-то славно написалось: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»

Эту фотографию сделал музыкант из Челябинска Лев Гутовский, основатель Нового художественного ансамбля – НХА. Он большой любитель посмотреть на мир странным взглядом, искажающим действительность, соединить вместе страшное и смешное. Своего коллегу Никиту Гутовский снял через большую линзу.

Давай, Ленка Степанова, читай свой эпохальный рассказ под названием «Соска», играй свою песенку. Название «Соска», признаться, смущает мой музыкальный слух. Мне оно кажется недостаточно благозвучным. Но ты уперлась, и ни в какую. Ладно, что я – диктатор какой-нибудь? Хозяин – барин! Итак:

Милый сердцу деревенский бабушкин дом стоит сейчас заброшенный и заколоченный в лесостепных пензенских землях. Несколько поколений моих предков жили на этом месте, и когда просыпается моя родовая память, она зовет меня туда. Стала бы отшельницей, пришла бы в эту деревню и жила бы там. Местные жители удивлялись бы моему выбору, моему одиночеству и моим огородным культурам.

Топинамбур, например…

Бабушка рассказывала, как я бросила пустышку.

Неизвестно, что можно назвать прогулкой при постоянном присутствии зелени и солнца вокруг – мокрой зелени и грязной сияющей тропинки, по которой я через калитку выползала во двор к бревнам у соседского забора. Пустышка провалилась в щель между бревнами. Я плакала. Бабушка шептала мне на ухо, что соску забрал «страшный инякуй».

Я и сейчас помню, как поняла, что это то самое неизвестное, которое зашуршало и исчезло под бревнами серым подвижным ростком, наблюдаемое, но не ухваченное. Тогда стало страшно. Страшно и сейчас. Гадюка – русская ядовитая змея. Дядя Гриша принес ее потом мертвую, на палке:

– Надо бревна разобрать, – сказал он, – лавочку поставить, а то сезон – могла змеенышей вывести.

Однако бревна не разобрали в силу неторопливости деревенской жизни, и змей никаких больше не водилось, кроме безобидных ужей.

Я отдала свою пустышку «инякую», потому что ему она была нужнее.

…И до сих пор хочу туда вернуться. Может быть, за своей соской?.. Только нет времени, нет денег – и все это меня гложет. Правда, с каждым годом все меньше. О, доктор Время, время – Врач! Но вдруг однажды представила, что в кедах с рюкзаком подхожу к этому дому, смотрю на него, и в следующий миг – горит наш дом всеохватно синим пламенем. А я сижу на рюкзаке и смотрю на огонь, и он отражается у меня в глазах, как в зрачке у лошади.

Я беру рюкзак и иду дальше.

Куда-нибудь, где продолжается моя жизнь.

Предмет – мистическая вещь.

Вот я все время вспоминаю Коваля. Скучаю по нему. Даже не верю, что его больше нет на свете. И вспоминаю, как он однажды показал мне монокулярчик – ну, это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь – всё вверх ногами. В другую – нормально. И в то же самое время – ненормально! Особый вид открывается, непривычный.

О! Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля – вот было бы дело! (Созвездие Орион считал он страшно важным в своей жизни.) Вообще на мир бы взглянуть в тот красненький монокулярчик и все увидеть – глазами мастера.

– Не завидуй, – сказал Коваль, – когда тебе исполнится пятьдесят лет, я тебе такой же подарю.

Я говорю:

– Пишите расписку!

– Давай! – он ответил.

Но то ли ручки не нашлось, то ли бумаги, а жаль. Я иногда думаю: вдруг он написал бы такую расписку, да и пожил еще немного?..

Лишь две записки я храню, написанные его рукой. Мы с ним случайно встретились на юбилее «Союзмультфильма» и весь этот вечер просидели рядом, в соседних креслах. Вот это была удача. Когда выходили на перерыв, он вырвал из блокнота два листочка и на одном написал: «ЮРА», а на другом «МАРИНА». Два наших имени оставил он на спинках кресел, потом покурил в фойе и ушел с какой-то девушкой. А я вернулась, взяла эти записки и храню второй десяток лет. Зачем? Может быть, когда я кладу их рядом и читаю:

«МАРИНА», «ЮРА»,

то верю, что он ушел не насовсем, просто проводит девушку и вернется.

Глава 10

«Сейчас в Мадриде золотая осень»

Произошел фантастический случай: мне предложили поехать в командировку в Испанию.

– С маленькой группой журналистов вы будете путешествовать по старинным замкам Сеговии, Авилы и Саламанки, жить в этих замках, пробовать испанские блюда и вина, посещать могилы королей, а потом напишете о своих впечатлениях.

Я даже ахнуть не успела, рассыпаться в благодарностях, как мой редактор строго сказал:

– Но не полагайтесь только на свои впечатления. У вас в руках постоянно должен быть блокнот, куда вы будете скрупулезно заносить названия замков, имена погребенных королей, какие национальные блюда вас больше поразили – хвосты быков или куропатка в шоколаде… А также цены за гостиницы, проезд и питание. А живописность, юмор, увлекательный сюжет – само собой! – сказал он добродушно. И добавил:

– Сейчас в Мадриде золотая осень…

И все это было сказано мне, важной писательнице и журналистке, которая собаку съела в нашем деле, а не куропатку в шоколаде, а сейчас сидит и пишет вам наставления и поучения.

О чем это говорит? О крайней важности того, что потребовал от меня редактор. Блокнот, записная книжка, дневник – то, с чего начинается наша писательская жизнь. А журналистская – тем более!