Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов
– Прямо, Зоря, прямо, – говорит Володя-пахарь, главный картофельный человек.
По кромке борозды идет Зоря, вслед ей кладем картошины.
Галки налетают на свежего весеннего червячка. Облака белые-белые над нами. Усами картошка чувствует весну.
Из репчатого лука вытянулся лук зеленый, фасоль набухла на подоконнике, зимний чеснок отпустил стрелки.
Сегодня у тети Маши сажаем картошку, завтра у тети Нины…
С Зорей на телеге возвращаемся домой. На ужин варим картошку.
Картошка у нас в Бугрове – северная красавица.
А Гайки сажают синеглазку.
Но наша-то красавица, известное дело, повкусней.
Желудь
Тетя Маша идет по деревне, как под воду ныряет: наберет воздуха – и под горку, вынырнет – уже за углом. Секретничает, заметает следы. Ведро воды и то лопухом накроет от чужих глаз.
Спросят ее: «Кого идешь? Кого делаешь?» – увиливает от ответа тропинкой.
Хоть в ягоды, хоть в грибы – огородами, огородами, петляя. Маленькая, крепенькая, как желудь.
«На краю живу, как в раю» – любимая поговорка. А сама все время в окно смотрит вместо телевизора.
Но нас любит, заходит часто, гостинец – пирог драчону в газете принесет. Если пирог подгорит, скажет: «Опять цыган получился».
Третий венчик
Тетя Маша говорит: огурцы надо сажать, когда зацветет третий венчик у калины.
Вот он и зацвел, в деревне Коты, мы видели.
Коты – старая деревня, в ней никто не живет, но каждую весну все в Котах расцветает: черемуха, ирга, калина.
Сирень раскололась, значит, будут петь соловьи.
– Соловей поет, пока соловьиха сидит на гнезде, – уточняет для меня тетя Маша.
Весной она в синем полупальто и вязаной шапочке распределяет по огороду овощи, как полководец Кутузов войска: на флангах – огурчики, на переднем крае – картошка, в тылу – капуста и кабачки… Семена, как новобранцы, в мисочке отобраны, укрыты мхом.
У меня ладонь как ладонь, обычная, рядовая. А у тети Маши не просто ладонь – пясточка, в ней особая сила, чего ни коснется – все прорастает.
Торкнул семечки в землю – надо через грядку поцеловаться, чтобы огурцы были сладкие.
Пока мал огурец, он капельный, то есть маленький. Капельный поросенок, капельный огурец. Вырастет – станет добрым. А добрый огурец можно и посолить. Но это еще не скоро, осенью.
Все лето ждать.
Поросенок Вася
– Поросенок у меня завшивел, – сказала тетя Маша с печалью. – Надо лечить. Но одна не могу. Приходите.
Я была потрясена этой новостью.
С блохами я встречалась. У меня пес – Тиль. Псы иногда блошатся по осени.
И вдруг – вши. Я о них только в книгах читала.
Но делать нечего. Тете Маше мы всегда во всем помогаем.
Вот я к ней прихожу – у тети Маши в руках расческа. Мне она говорит:
– Хватай задние ноги и держи!
Вася, так зовут поросенка, занервничал. Гулять он не ходил, света белого не видел, а тут вытащили из хлева, да еще задние ноги хватают.
Вася ревет, от слез горячий становится.
– Тетя Маша, вы его утром не кормили? – я спрашиваю с намеком. – Все-таки задние ноги…
Подходят тети-Машины дачницы – две интеллигентные девушки из Москвы. Они приехали к Пушкину, специально привезли вечерние платья с декольте, туфли на высоких каблуках – не в сапогах же в музей идти.
Девушки работают в библиотеке, я в институте учусь. Вместе пили чай, читали друг другу стихи наизусть: «Пора, мой друг, пора…», «Я помню чудное мгновенье», «Храни меня, мой талисман», смотрели на звезды…
И вот они видят, что я стою со вшивым поросенком, как геолог под Кандалакшей.
Ладно, успокаиваю себя, главное для меня – здоровье Васи.
Наконец, дело сделали, Васю тетя Маша унесла в загон. Мы умыли руки и пошли пить чай.
А Вася выздоровел. За зиму вырос. Сейчас уже, наверно, здоровый хряк.
Первоклассницы
Из куста боярышника и шиповника выглядывают калитки.
На них, как у школьников за спиной, висят ранцы – деревенские почтовые ящики.
Ранцы охраняют дворняги – Рыжики, Тузики. Громким отчаянным лаем предупреждают хозяев, когда идет почтальон.
Заглянешь внутрь: ни тетрадок, ни писем, только, может, газета, а то и вовсе нет ничего.
Но бабушки ждут, проверяют свои портфели, выходят к калиткам, юные и нарядные, как первоклассницы. Особенно осенью, когда покраснеет рябина, пожелтеет кленовый лист.
Яблочный ветер
Ветра не было, а яблоки падали, срывались, сбивались с насиженных мест, шлепали, как бобры хвостами, по днищам перевернутых лодок.
Как будто деревья встряхнулись от осенних дождей и яблоки разметало, как брызги.
Нам всем казалось, что ни ветерка, а ветер гулял в садах, невидимый и неслышный, яблочный ветер, его время пришло.
Яблоки раскалывались на лету и пропитывали яблочным соком землю.
Жду
Я с той весны берегу черемуху – до этой.
Зверобой и тысячелистник зимой завариваю, а черемуховый цвет храню.
Только первого марта его достану, залью кипятком, он задышит, расправит листья, за окном метель, дворники устали от снега, а у меня черемуха горячая, и та весна – переходит в эту.
Я готовлюсь: достаю из шкафа весеннее пальто, чтобы выйти нараспашку на улицу, и клейкие стручки тополей будут прилипать к ботинкам.
Я жду весны, ветра, ветрениц, когда мой друг – он живет в деревне – напишет:
«Зайцы полиняли, растаяла волчья тропа».
В чем секрет такой прозы? Тут много разных секретов. Я открою вам один. Этот человек, Юля Говорова, она здорово чувствует ПРЕДМЕТ. Вы заметили – все, о чем пишет, она как бы держит в своих ладонях. Что б там ни было: картошина, Савкина горка, цыпленок, семечко, волчья тропа, стручок тополя или завшивевший поросенок Вася – каждое проявление жизни она исследует в деталях, удивляется, восхищается. И по этому поводу я вот что вспомнила…
Принято считать, что в Михайловском жил только Пушкин, а Сергей Довлатов был обитателем Нью-Йорка. Но пристальный взгляд исследователя неисповедимых путей, по которым мы движемся навстречу неизвестности или, наоборот, всемирной известности, которая в конце концов догнала писателя Довлатова, словом, пристальный взгляд моей ученицы Юли Говоровой обнаружил, что в Михайловском есть дом, где жил Довлатов, тут он замыслил роман «Заповедник». И, между прочим, вот его окно.
«Но кто из нас, – говорил Гилберт Кит Честертон, – достоин того, чтобы посмотреть на простой одуванчик?»
Очень простые предметы – бутылка, колба, кружка. А как они выразительны, каждый предмет – личность.
Глава 8
Не совсем пропащий человек
Раз в году я обязательно приношу вам разные непонятные предметы, завернутые в толстый мягкий платок. Я разворачиваю их и раскладываю на столе для всеобщего обозрения. Потом беру по одному на ладонь и показываю, что за штука. Про каждую штукенцию у меня есть для вас особая история.
Вот, например, расплющенная банка из-под сгущенки. Я привезла ее с Кольского полуострова, где работала поваром в геологической экспедиции. Я всегда показываю ее на выступлении – в любой аудитории она имеет неизменный оглушительный успех. Ведь эту самую банку разбомбила передней лапой огромная бурая медведица, которая, как мне стало понятно, когда я вернулась в свою походную таежную кухню, сидела на лавке за столом, из ящика доставала сгущенку, ставила на стол и – бац! – лапой. Та – в гармошку. А медвежонок все вокруг вылизывал.
Эта почтенная семейка, заслышав лай спаниеля Тима, бросилась из кухни – брезентовой палатки – в лес! Сама была свидетелем: только пятки засверкали. А я застала внутри жуткий погром. И, как трофей, привезла в Москву чисто вылизанную медведями жестянку.
Кусочек древнего окаменевшего дерева с Сахалина, каменный цветок с необитаемых земель Камчатки, прозрачный пузырек с картиной звездного неба, домика и сада, насыпанной из разноцветного песка, – я привезла его из Нормандии.
Красная тряпичная лошадка, пошитая из заштопанных детских колготок африканкой Дорой, женой иссиня-черного нигерийца.
– А хвост и грива, – с гордостью сказал Дорин муж, – из настоящего конского волоса!
Эта лошадка после долгих препирательств с мужем моим, художником Лёней Тишковым, была куплена в Париже высоко на холме, на площади, окружающей храм Сердца (Сакре-Кёр), откуда виден весь Париж с высоты птичьего полета…
Глиняный Дракон Счастья из Самарканда, когда-то раскокошенный вдребезги сынком моим Сережкой и возрожденный из пепла знакомой реставраторшей Машей, – вот кому я обязана счастьем своей жизни!
Осколки, камешки, каштаны, свистульки, бамбуковая флейта Пана, индейская, прямо из Бразилии! Разукрашенные деревянные птицы с арабского рынка Иерусалима, слоны и жабы, вырубленные из индийского зеленого камня… Поразительные кораллы, раковины и морские звезды из глубины Тихого океана, переданные много лет тому назад через проводника скорого поезда Ленинград – Москва от моего друга водолаза Володи Погребова.
