Джон Кампфнер - Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи
Карнеги пишет, что есть три способа «расстаться» с богатством: «Оно может быть оставлено семьям покойных или может быть завещано на общественные цели» и, наконец, может «управляться его обладателями на протяжении всей их жизни». Первый вариант — «самый неблагоразумный». В монархических странах (а эту систему он презирает) имение обычно достается старшему сыну: «Состояние этого класса в нынешней Европе показывает неудачность таких надежд и ожиданий». Такой подход делает и людей, и общество ленивыми и беспомощными: «Больше нет сомнений, что крупные суммы, оставленные в наследство, часто приносят их получателям больше вреда, чем добра». Карнеги твердо выступает в пользу налогов на наследство: «Из всех форм налообложения эта выглядит мудрейшей».
Вариант номер два — завещать свое состояние после смерти некой организации — немногим лучше, чем оставлять его в семье: «Людей, которые оставляют огромные суммы таким образом, вполне можно счесть людьми, которые не оставили бы вовсе ничего, если бы смогли забрать эти деньги с собой. Подобную память нельзя счесть благодарной, так как в их даре нет милости». Промышленник, банкир, торговец не должен оставлять мысли о пожертвовании своих денег на последние минуты. Карнеги так сформулировал свое представление о миссии богачей: «Человек, который умирает богатым, умирает в бесчестьи».
Карнеги умер в 1919 году, в восемьдесят три года, каким угодно, но не обесчещенным. Он задолго до того покинул враждебный мир бизнеса, освободив пространство для нового поколения и для конкурентов вроде Моргана. Банкир, выкупивший его бизнес, стал теперь первым среди равных. Моргана восхваляли бизнес-лидеры и политики у него на родине и осыпали почестями заграничные короли. Эдуард VII охотно встречался с ним, когда бы он ни приезжал в Англию. «Все, начиная с короля, — отмечалось в придворном циркуляре, — сосредоточили свое внимание на мистере Моргане, и их любопытство не было лишено восхищения». Король «принимал его в Лондоне как личного гостя, ясно давая понять всем, кто видел их рядом, что рассматривает мистера Моргана как финансового монарха мира». Немецкий кайзер Вильгельм II также охотно привечал его, вручил ему Орден Красного Орла и послал собственный мраморный бюст. Банкир же сказал своим советникам после встречи с кайзером: «Он мне приятен». Так «новая денежная аристократия принимала старую аристократию крови и была принята последней».
Новая аристократия вовсю водружала памятники своему тщеславию. Поместье Билтмор, которое в 1895 году построил в горах Блю-Ридж в Северной Каролине Джордж Вандербильт II, внук железнодорожного магната, стало грандиозным свидетельством превосходства баронов-разбойников. В поисках нужного образца Вандербильт побывал в Луврском дворце, а для воплощения своей мечты нанял тысячу рабочих. Во дворце было двести пятьдесят комнат, внутренний бассейн, кегельбан, лифты и система внутренней связи; и это во времена, когда средний американец не имел в своем доме ни электричества, ни водопровода.
Десятью годами ранее Томас Карнеги, брат Эндрю, практически полностью выкупил Камберленд, один из идиллических островов у побережья Джорджии. Этот остров, площадью на треть больше Манхэттена, стал местом не только одиночества, но и вечеринок. Томас и его жена выделили девяти своим детям деньги, чтобы те купили себе особняки — или, выражаясь их словами, коттеджи. Чуть выше по побережью — Джекил-Айленд, где Вандербильты и Рокфеллеры в 1886 году построили клуб, чтобы развлекать друзей и деловых партнеров. Зимой они охотились, а летом устраивали гонки в гавани на ультрасовременных яхтах. Там же они обсуждали грандиозные идеи — своего рода Давос на море — и даже тестировали новые технологии: первый трансатлантический телефонный звонок был сделан именно с этого острова. Именно там в 1910 году группа банкиров, в том числе Рокфеллер и Пол Варбург, собрались якобы для охоты на уток, а на деле чтобы тайно обговорить создание Федеральной резервной системы. Основатель журнала Forbes Берти Чарльз Форбс впоследствии писал:
Представьте, как несколько величайших банкиров страны тайно, под покровом тьмы покидают Нью-Йорк в частном железнодорожном вагоне, незаметно проезжают сотни миль на юг, погружаются на загадочный катер, незаметно высаживаются на острове, покинутом всеми, кроме нескольких слуг, и живут там целую неделю в такой строгой секретности, что имя ни одного из них ни разу не упоминается, чтобы слуги не узнали их личности и не раскрыли миру одну из самых странных и самых секретных экспедиций в истории американских финансов.
Поездки на острова помогают понять, насколько полной была трансформация баронов-разбойников. Возникла новая аристократия, с каждым поколением приобретавшая все больше величия и чувства noblesse oblige.
Автобиография Карнеги, опубликованная через год после его смерти, в 1920 году, стала первыми значительными мемуарами, написанными американским капиталистом. Эта книга не сравнится по влиянию с «Евангелием богатства». Однако есть пассаж, который очень ясно раскрывает суть этой школы мысли. Его сформулировал редактор Карнеги Джон Ван Дайк:
Нет ничего необычнее в «Тысяче и одной ночи», чем история этого бедного шотландского мальчика, который прибыл в Америку и шаг за шагом, в ходе множества испытаний и триумфов стал великим властителем стали, создал колоссальную индустрию, накопил огромное состояние, а затем целенаправленно и систематически жертвовал это состояние на просвещение и улучшение человеческого рода… Выстроив свою карьеру, он стал строителем нации, влиятельным мыслителем, писателем, оратором, другом рабочих, философов и государственных деятелей, партнером и тех, кто стоит низко, и тех, кто парит высоко.
Историография эпохи баронов-разбойников помогает актуализировать рассказ о них. Оценки их влияния и морального авторитета разнятся — от проплаченной агиографии их времени до яростного осуждения и (в последние годы) ревизионистской похвалы. Оценки эти высказывались в самых разных жанрах: от романов до экономических и исторических трактатов, от фильмов до пьес, и каждая из них отражала политические и экономические приоритеты соответствующего поколения, а часто и порождала ожесточенные споры. Финансист Генри Клюз в своих мемуарах 1884 года рассказывал о «парижской, практически сибаритской роскоши и пышности» жизни в Нью-Йорке. Клюз, работавший экономическим советником у президента Улисса Гранта, писал:
Вскоре ничего не остается для жен миллионеров Запада, кроме как приобрести особняк из бурого песчаника и броситься в водоворот светской жизни с ее приемами, балами и литаврами, элегантными экипажами и кучерами в ливреях с блестящими пуговицами, лакеями в высоких сапогах, служанками и слугами, включая дворецких, и всеми остальными атрибутами модной жизни в великом мегаполисе.
В первое десятилетие XX века взаимоотношения между бедностью, жадностью и коррупцией разбирали писатели вроде Эптона Синклера с его «Джунглями» и Фрэнка Норриса («Спрут», «Омут»). Их сочинения были написаны в один из тех редких моментов в американской истории, когда президент дал бой влиянию деловых кругов на политику. Антитрестовская кампания Теодора Рузвельта явилась прямой атакой на монополистические практики, благодаря которым так обогатились бароны-разбойники — группа предпринимателей, которых он назвал «преступниками огромного достатка». В 1911 году Рузвельт разделил нефтяную империю Рокфеллера, ввел регулирование железных дорог и поставил на место великого и ужасного Дж. П. Моргана. В целом бизнес начал испытывать более жесткое конкурентное давление. На президента произвели глубокое впечатление журналистские расследования Линкольна Стеффенса и Иды Тарбелл, так называемых «разгребателей грязи». Тарбелл писала, что состояние Рокфеллера основано на «мошенничестве, обмане, особых привилегиях, грубых противозаконных действиях, взятках, принуждении, коррупции, запугивании, шпионаже и откровенном терроре».
Жизнеописания Эндрю Меллона, Карнеги и Рокфеллера часто были пропитаны моральным осуждением, они предупреждали об угрозе демократии, которую представляли собой эти люди, и об их «паразитизме». Больше других об упадке и моральной несостоятельности миллионеров говорила книга Ф. Скотта Фитцджеральда «Великий Гэтсби», написанная в 1925 году, на взлете «ревущих двадцатых» и накануне биржевого краха 1929 года. Но в книге Фитцджеральда речь шла о вымышленных событиях, а вот в следующем отрывке — о реальных:
Особняки и шато в стиле барокко, во французском, готическом, итальянском и восточном стиле выстроились по обе стороны от верхней Пятой авеню, а покрытые черепицей ажурные виллы огромных размеров поднимались над гаванью Ньюпорта. У одного была резная кровать из дуба и черного дерева, инкрустированная золотом и обошедшаяся в 200 тысяч долларов. Другой украсил стены эмалью и золотом за 65 тысяч. И практически все они тащили художественные ценности со всей Европы, очищали средневековые замки от резных орнаментов и гобеленов, выпиливали целые лестницы и потолки из зданий, где те покоились веками, чтобы заново встроить их в новую обстановку искусственной старины, имитирующую феодальное великолепие[614].
