Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
Все эти вполне обоснованные положения были чужды веку, погрязшему в мировых войнах и мутационистских представлениях об эволюции. Показав важность и новизну модификационных изменений, вырабатываемых на основе исторически сложившихся норм реакции применительно к новым условиям, показывая их направляющую роль в дальнейшей эволюции при взаимодействии с отбором, Шмальгаузен явно противоречит сам себе, когда заявляет о том, что единственным источником нового в эволюции являются генетические повреждения, т. е. мутации.
Послушаем Шмальгаузена:
«Во всех этих реакциях нет ничего благоприятного, ничего приспособительного. Они в такой же мере нарушают строение организма, как и другие мутации, обладающие более стабильным выражением. Новые реакции организма никогда не имеют приспособительного характера. Если организация растений и животных, строясь на мутациях, приобретает приспособительный характер лишь в процессе эволюции, то и все их реакции, строясь также на мутациях, приобретают свой приспособительный характер также лишь в течение своего исторического развития в определенных условиях внешней среды. Всё новое, в том числе и способность к адаптивным модификациям, создается в процессе естественного отбора мутаций с их характерными нормами реакций» (Там же, с. 23–24).
Положения о том, что новые реакции организмов никогда не имеют приспособительного характера и все новое, в том числе и способность к адаптивным модификациям, создается в процессе естественного отбора мутаций, совершенно бездоказательны. Ученые XX века, как бы загипнотизированные генетическими экспериментами с мутациями, создали своеобразный культ мутаций. Они уверовали в то, что комплексы мутаций, накопленные в гетерозиготном состоянии, могут создавать в новых условиях селективные преимущества, тогда как все известные по экспериментам мутации безусловно вредны и не обладают никакой новизной. Они лишь нарушают исторически наработанное строение организмов и вполне укладываются в старые, исторически сложившиеся нормы реакций, лишь уродуя эти нормы. Результаты мутаций, как и результаты неадаптивных модификаций, суть проявления ненормального хода развития.
«Совершенно иной характер, – пишет Шмальгаузен, – имеют неприспособительные модификации, или «морфозы». Они возникают как новые реакции, не имеющие своей исторической базы. При этом либо организм сталкивается с новыми факторами среды, с которыми он в своей истории не имел дела, либо, в результате мутаций, норма реакций самого организма оказывается измененной (нарушенной)» (Там же, с. 22).
Шмальгаузен здесь совершенно не учитывает того, что реакции организмов и на морфозы, и на мутации, являются именно приспособительными. Но приспосабливаются организмы не к новым факторам среды, а к тем нарушениям, которые генетические или физико-химические повреждения производят в их развитии. Именно этим следует объяснить сходство фенотипических проявлений мутаций и морфозов. Это не новые изменения нормы реакций, а результаты реагирования на нарушения хода развития в рамках старой, давно сложившейся нормы реакций.
Возражая в этом пункте Шмальгаузену и его неодарвинистским коллегам, можно утверждать, что все действительно новое в эволюции не может быть неприспособительным. Все действительно новое должно быть выработано, вытренировано, выстрадано эволюционирующими организмами и обеспечить им селективные преимущества в виде новых источников питания и защиты от врагов. Естественный отбор никогда не поддержит нарушений норм реакции не только в старой, но и в новой среде. Ибо любые ненормальности в строении и биологической работе организмов вредны для организмов и любой среде. Осваивать новую среду и приобретать новые формы развития могут только нормальные, активно работающие организмы. Новое в эволюции есть всегда результат нового приспособления к новым условиям существования посредством новых форм и способов биологической работы. Шмальгаузен, косвенно подтверждает это, указывая, что в результате мутаций «организм оказывается действительно нежизнеспособным в любых условиях развития и существования» (Там же, с. 26–27). «Опыты с выпуском мутационных мух-дрозофил на волю показали их быстрое исчезновение» (Там же, с. 29).
Все исследованные в генетических экспериментах мутации приводят к снижению жизнеспособности или к полной нежизнеспособности организмов. Мутанты всегда ненормальны, неконкурентоспособны и менее жизнеспособны в любых условиях существования. Так есть ли основания для того, чтобы считать, что комплексы мутаций, накопленные в непроявленном состоянии, могут при своем проявлении в новой среде стать источником наследственных эволюционных новшеств? Подчеркнем, что положение о мутациях как сыром материале для эволюции и источнике эволюционных новшеств, ставшее одним из краеугольных камней синтетической теории эволюции, нисколько не подтверждается генетически и представляет собой плод чисто умозрительного теоретизирования, вдохновленного успехами генетики, но совершенно не имеющего опоры в ее открытиях. Геноцентризм и мутационизм являются своего рода идеологией, навеянной открытиями генетики, но совершенно невыводимой из ее экспериментального базиса. Этой идеологией оказались охвачены многие генетики, предметом изучения которых были именно мутации. Эксперименты же свидетельствуют именно о нищете этой идеологии, так как демонстрируют вредность и сниженную жизнеспособность любых фенотипических проявлений мутаций как в лабораторной, так и в привычной для организмов дикой среде, а тем более в новой среде, в которой для ее освоения к организмам предъявляются повышенные требования с точки зрения их жизнеспособности.
«Генетики, – указывает Шмальгаузен, – иногда говорят о полной «жизнеспособности» тех или иных мутаций. В данном случае имеется, однако, в виду жизнеспособность в условиях экспериментальной культуры, при полной обеспеченности подходящим кормом, при оптимальных физических условиях и при совершенной защите от каких-либо врагов или паразитов. Как бы ни были «жизнеспособны» мухи с рудиментарными или уродливыми крыльями, с кривыми ногами или дефектными глазами, они при жизни на воле в природных условиях быстро погибли бы от голода и от хищников. Кроме того, обычно значительно снижена и плодовитость мутационных мух. Однако даже в оптимальных условиях лабораторных культур плодовитость и «жизнеспособность» большинства мутаций оказывается более или менее значительно пониженной (не говоря уже о многочисленных совершенно нежизнеспособных «летальных» мутациях)» (Там же, с. 29).
И что, на подобных «новшествах» можно строить теорию эволюции? Скорее, на них можно построить теорию устойчивости видов, сохраняющихся в неизменном состоянии благодаря оперативной элиминации стабилизирующим отбором любых ненормальных «новаций», как мутаций, так и морфозов. Средством сохранения устойчивости видов является и наличие в популяциях двух форм одного вида, приводимых обычно в качестве примером эффективности действия отбора при изменении условий существования. Сюда относятся белые и меланистические формы березовых пядениц, сезонные колебания численности красных и черных форм божьих коровок по Тимофееву-Ресовскому, однотонных и полосатых форм садовых улиток. «В отложениях неолита, – отмечает Шмальгаузен, – типы этих же улиток найдены почти в современных пропорциях. Следовательно, если и имеется определенный сдвиг, он совершается очень медленно» (Там же, с. 110).
Гораздо вероятнее заключение, что никакого сдвига не происходит. Естественный отбор становится движущим фактором только при существенных изменениях биологической работы организмов. В противном случае, при неизменном характере биологической работы его эффективность проявляется лишь в динамически сдвигающейся, флуктуирующей устойчивости видов. Это опровергает утверждение неодарвинистов о том, что отбор наследственных индивидуальных вариаций является единственной движущей и направляющей силой эволюции. Отбор приобретает творческий характер, устойчивую направленность и двигательный потенциал только во взаимодействии с изменением направленности борьбы за существование, выраженной в обретении новых форм и способов биологической работы организмов.
Кстати, Шмальгаузен считал, что «раздвоение» форм могло произойти не посредством мутаций, а на основе длительных модификаций. Ведь если бы одна из форм произошла от другой посредством мутации, она отличалась бы сниженной жизнеспособностью, чего не наблюдается.
Шмальгаузен рассматривает отбор как важнейший регулятор эволюции. В этом заключается творческий вклад отбора в его взаимодействие с борьбой за существование и совершаемой в этой борьбе эволюционной работой. Эта роль отбора не требует специальных доказательств, вымученных неодарвинистской традицией и к тому же несостоятельных. Она доказывается всем, что мы знаем о дикой природе, в которой каждая особь стремится выжить и дать потомство, но это удается только тем, кто достаточно приспособлен и мобилизован, кто вырабатывает наилучшие качества применительно к изменяющимся обстоятельствам, кто совершенствует тем самым свои приспособительные возможности.
