Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
Каммерер начал с опытов на протеях-хвостатых амфибиях, живущих в пещерных водоемах с температурой воды ниже 15 °C в полной темноте. В результате приспособленности к этим условиям протеи в норме обладают недоразвитыми глазами и слабо пигментированной кожей. Каммерер выращивал протеев на свету и при повышенной температуре.
В результате обычно живородящие протеи перешли к откладке яиц, их покровы стали окрашенными выработкой темного пигмента. По уверению Каммерера, от неокрашенной самки и темного самца родились детеными с серым окрасом, что было интерпретировано как унаследование признаков, приобретенных отцом.
Под влиянием света и тепла изменялось строение глаз протеев. Глаза особей, с раннего возраста воспитанных при свете, увеличивались в 4 раза, хрусталик не редуцировался, роговица, склера и радужная оболочка дифференцировались так же, как у хвостатых амфибий других видов, обитающих в освещенной среде (Там же, с. 183).
Гийено интерпретировал эти факты противоположным образом – как доказательство того, что приобретенные за счет пребывания на холоде и в темноте тысяч поколений признаки так и не сделались наследственными. «Мы обязаны Каммереру, – резюмировал он, – прекрасной демонстрацией ненаследования приобретенных особенностей» (Цит. по: там же). Звучит остроумно, но вывод Гийено так же поспешен, как и вывод Каммерера.
Аналогичную критическую стрелу можно направить и в адрес неодарвинистской трактовки редукции глаз. Если в течение жизни тысяч поколений отбор сохранял накопление мутаций, приведшее к наследственной норме недоразвития глаз, то каким образом тренировка глаз в течение индивидуального развития в одном поколении привела к модификации, заключающейся в полном изменении строения глаз и возврате зрения?
Думается, что Каммерер в этом опыте подчеркнул и подтвердил громадную роль тренировки в развитии зрения и отсутствия тренировки при длительной смене поколений – в его утрате. Ибо протеи, жившие в темноте на протяжении смены тысяч поколений, не приобретали признак недоразвития глаз, вследствие накопления мутаций, как это утверждает Гийено, наоборот, они теряли признак их развития вследствие не просто неупотребления, а вследствие отсутствия биологической работы организма, связанной с ориентацией при помощи зрения. При возобновлении этой работы с раннего возраста на свету могла восстановиться и способность реагирования органов зрения.
В опытах Каммерера с изменением окраски ящериц при выращивании под воздействием необычных температур, т. е. в условиях охлаждения и разогрева, экспериментатором проводились скрещивания самцов и самок с разными окрасками. По окончании опытов Каммерер заявил, что ему удалось получить потомство ящериц, унаследовавшее окраски измененных температурными воздействиями предков, причем даже в количественных соотношениях, воспроизводивших менделеевское расщепление.
Никто этих опытов не повторял, а оппоненты отнесли это наследование за счет индуцированных температурными воздействиями мутаций. Но особенно бурные дискуссии вызвали опыты Каммерера по изучению окраски пятнистых саламандр, изменяющееся в зависимости от особенностей среды.
Л. Бляхер предваряет описание опытов Каммерера следующей тирадой:
«Защитная окраска, соответствующая по цвету среде обитания, широко распространена в животном мире, в частности, у амфибий, а особенно у насекомых. Существование таких защитных приспособлений давно уже получило объяснение в теории естественного отбора: организмы, обладающие защитной окраской, будучи незаметны для врагов, имеют больше шансов выжить, чем не имеющие этих признаков. именно на этом примере было впервые показано, что естественный отбор не просто правдоподобная гипотеза, а факт, доступный экспериментальной проверке» (Там же, с. 184).
«Проверять» таким образом теорию отбора могли только геноцентрически мыслящие неодарвинисты, которые стремились доказать не саму по себе эффективность отбора как источника направленных изменений, а именно то, что отбор направляет изменения на основе ненаправленных наследственных изменений независимо от активной борьбы за существование самих организмов.
Понятно, что такой дарвинизм шел вразрез с дарвиновским дарвинизмом, который предполагал роль ненаправленной наследственной изменчивости лишь как предпосылку активной борьбы за существование, являющейся главным объектом действия отбора. Экспериментом, доказывающим эффективность действия отбора, является вся природа, как живая, так и неживая. Нужны ли лабораторные эксперименты для того, чтобы доказать, что более активные, жизнеспособные, обладающие более полезными для данной среды приспособлениями организмы имеют больше шансов на существование и оставление потомства?
Ясно, что таких доказательств могут требовать лишь самые радикальные антидарвинисты, упорно пытающиеся опровергнуть очевидное – способность отбора вызывать направленные изменения. Именно поэтому Дарвину даже не приходило в голову предлагать какие-то эксперименты для подтверждения теории отбора. Действительной проблемой, с самого начала вставшей перед дарвинизмом и вызвавшей нарекания оппонентов, являлась способность отбора не просто направлять изменчивость организмов в рамках того или иного вида, а обеспечивать происхождение видов, преобразование одних видов в другие.
Неодарвинистские же эксперименты по доказательству действенности отбора как направляющего фактора изменчивости видов имели своей целью доказать не правоту теории отбора, а правоту ее геноцентрического искажения. По своей бессмысленности они ничуть не отличались от вейсмановских экспериментов по отрезанию хвостов мышам и содержали логическую ошибку, известную как круг в доказательстве. Этот круг заключается в том, что экспериментаторы заранее знали, что обладающие защитной окраской особи лучше защищены от хищников, а затем демонстрировали это в никому не нужных экспериментах с целью подавления оппонентов, а не поиска истины.
В этом отношении эксперименты неодарвинистов не только не превосходили неоламаркистские эксперименты по используемой методологии, но и вообще вряд ли могут быть названы действительно экспериментами. Можно ли назвать экспериментами прикрепление разноцветных бабочек к определенному фону и подсчет тех, кого не склевали птицы? И вот этим доказывалась роль отбора!
«Тем не менее, – рассуждает далее Л. Бляхер, – ламаркисты неоднократно делали попытки доказать, что явления защитной окраски возникли под непосредственным влиянием цвета фона и что защитный признак, появившийся в течение индивидуальной жизни, делается наследственным. Соответствующие опыты ставились в начале 20-х годов XX столетия Б. Дюркеном и Л. Брехер на куколках бабочки-капустницы, А.П. Владимирским на капустной моли и другими авторами. Одним из них удавалось, а другим не удавалось показать изменение окраски насекомых после пребывания их на цветном фоне или под цветными светофильтрами и наследование этих изменений» (Там же, с. 184–185).
Способность ряда видов животных изменять окраску покровов применительно к фону природного окружения является установленным фактом натуралистической биологии. Особенно быстро это происходит у хамелеонов, некоторых рыб, амфибий и других видов. Более медленно или только один раз в жизни в раннем онтогенезе это происходит у некоторых видов бабочек. Понятно, что такой «хамелеонизм», совершается ли он быстро или медленно, не означает наследования приобретенных признаков.
Он осуществляется в рамках генетически закрепленных норм реакции. Каммерер работал с медленным «хамелеонизмом» у изучаемых им амфибий и попытался проследить возможность передачи приобретенных окрасок из поколения в поколение. Он отлавливал пятнистых саламандр и помещал одних на желтую влажную глину, других – на черную сухую землю.
Можно только поразиться терпению этого экспериментатора. После 3–4 лет пребывания на желтой влажной глине у саламандр наблюдалось заметное увеличение размеров желтых пятен, также пятна сливались друг с другом и появлялись новые. Такое же по продолжительности пребывание на черном фоне приводило к слиянию черных пятен и появлению новых черных пятен.
Личинки тех или других развивались на нейтральном фоне, а после метаморфоза потомство пожелтевших родителей переводилось с нейтрального снова не желтый фон, а почерневших – на черный. Потомки пожелтевших на желтом фоне становились еще более желтыми, причем желтые пятна у них сливались в две продольные полосы, т. е. происходило некое подобие перехода от пятнистой саламандры к другому, хотя и близкому виду – саламандре полосатой. Факт этот сам по себе весьма любопытен и заслуживает самого пристального внимания.
Потомки почерневших саламандр на черном фоне становились еще более черными. Однако когда потомков пожелтевших родителей перевели на черный фон, количество желтых пятен и симметричность их расположения уменьшилась. Тем не менее Каммерер считал, что продолжающееся изменение окраски саламандр в определенном направлении свидетельствует о наследовании приобретенных признаков.
