Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
Любопытно, что Гааке, критикуя взгляды и подход к экспериментам фрейбургского профессора, т. е. А. Вейсмана, характеризует его как преформиста, т. е. сторонника явно устаревших и преодоленных наукой взглядов на развитие организмов. Основанием для такой характеристики явилась вейсмановская теория зародышевой плазмы, которая рассматривала эту «плазму» как источник заранее предопределенных, т. е. преформированных наследственных изменений.
Этот элемент преформизма характерен для неодарвинизма в целом, хотя и не очень заметен вследствие постоянного выдвижения на первый план и гипертрофирования дарвиновской теории отбора. Он выражается в признании предопределенности собственно наследственных изменений на развитие организмов как в онтогенезе, так и в филогенезе, при полном или почти полном отрицании эволюционного значения влияния на наследственность прижизненных изменений организмов. Этот же недостаток характерен для «классической» генетики и его отстаивание опирается на ее мощную экспериментальную базу. И только в современной генетики приходит понимание того, что генетическая программа, заложенная в оплодотворенной клетке, не предопределяет развития многоклеточного организма, что это развитие есть исторический процесс, направляемый биологической работой соматических структур формирующегося организма.
Непонимание этого характерно как для неодарвинистов, так и для неоламаркистов. Неодарвинисты очень мало занимались экспериментальным доказательством своих концепций, они делали преформистские выводы непосредственно из генетических экспериментов. Неоламаркисты же как в своих теоретических построениях, так и в экспериментах также не избежали преформистского подхода к развитию. Он выражался в представлении о предопределенном воздействии приобретенных признаков на наследственные структуры. В результате неоламаркисты оказывались еще более наивными преформистами, чем неодарвинисты с присущими для них геноцентрическимим и мутационистскими представлениями об эволюции.
Ламаркистские экспериментаторы пытались создать альтернативу генетическим экспериментам, доказать их принципиальную неполноту и ограниченность самой генетики как теории наследственности. Вполне естественно, что в «век генетики», когда открытие за открытием в генетических исследованиях шаг за шагом продвигало знания о конкретном функционировании наследственных структур, ламаркистские эксперименты воспринимались в научном сообществе не просто со скепсисом, а с раздражением и даже враждебностью.
Сами же ламаркистские экспериментаторы, воспринимая отношение к себе научного сообщества как к отщепенцам нормальной науки, «еретикам» и чудакам, пытающимся доказать недосказуемое, испытывали на себе огромное психологическое давление негативного характера. Заниматься такими экспериментами могли только подвижники и фанатики науки, априорно убежденные в собственной правоте.
Их убежденность строилась на той очевидности влияния жизнедеятельности на наследственно закрепленные признаки, которую огромное большинство ученых в их время принимало за кажимость, что побуждало их идти против могучего течения научной мысли. Они работали на свой страх и риск, не имея достаточного финансирования из обычных источников, над ними нередко посмеивались или даже издевались ближайшие коллеги, их изгоняли из институтов и создавали всяческие препятствия для научной карьеры.
Но они работали. Обстановка враждебностью окружения не могла не побуждать их к поспешным заключениям, необоснованным выводам, которые еще более сгущали атмосферу всеобщего неприятия их работы. Но мы не можем не сказать о них доброго слова. И не только потому, что отрицательные результаты, полученные наукой, бывают не менее важны для нее, чем подготовленные ими положительные. А прежде всего потому, что их исследования в какой-то мере способствовали пониманию тех каналов влияния, которое биологическая работа организмов действительно оказывает на генетические структуры без какого-либо прямого унаследования приобретенных признаков.
Наиболее масштабные эксперименты для доказательства наследования приобретенных признаков проводились с 1909 по 1923 гг. австрийским естествоиспытателем Паулем Каммерером. «В истории попыток экспериментально подтвердить наследование приобретенных признаков, – отмечает Л. Бляхер, – особое место занимают работы П. Каммерера как по разнообразию использованных им объектов, так и по однозначности полученных результатов, которые автор этих работ истолковывал как бесспорное доказательство наследования изменений, вызванных внешними воздействиями» (Там же, с. 182).
Наиболее обстоятельный критик работ Каммерера, французский неодарвинист Поль Гийено, во втором томе книги «Изменчивость и эволюция» (1930 г.) подчеркивал именно однозначность и постоянство результатов, полученных Каммерером, рассматривая это как бесспорное свидетельство субъективизма, допускаемого им при трактовке этих результатов.
Сравнивая описания экспериментов Каммерера с опытами других авторов, изучавших возможности наследования приобретенных признаков, Гийено подметил, что их результаты, как правило, скудны, непостоянны и не демонстрируют явных свидетельств в пользу ламаркистских трактовок наследованной изменчивости. Каммереру же, казалось бы, удается все.
Его опыты происходят без каких-либо исключений, без неудач, обязательно сопровождающих обычно ход экспериментов, их результаты однозначно соответствуют чистой схеме ламаркистской теории. Каммерер как бы заранее предвидит возможные сомнения и стремится их опровергнуть теоретическими доводами и результатами контрольных экспериментов (Там же).
В своей критике методологии экспериментальных исследований Каммерера Гийено был совершенно прав. Каммерер был фанатиком ламаркистского подхода к проблемам наследования, и вся его деятельность была подчинена жесткой установке на опровержение доводов и экспериментальных данных оппонентов, на создание альтернативы генетике в виде экспериментальной базы ламаркизма.
В соответствии с этой установкой Каммерер был безусловно склонен принимать желаемое за действительное, некритически трактовать полученные результаты, видеть в самых различных проявлениях наследственных признаков результаты унаследования приобретенных. Для публикаций Каммерера был характерен научно-публицистический, полемически заостренный стиль, который можно было бы считать достоинством, если бы он не грешил субъективизмом. Поль Гийено замечал по этому поводу:
«Каждый, кто даст себе труд внимательно прочесть 625 страниц сочинений Каммерера, не может не быть поражен характером его писаний. Это – не точное изложение экспериментальных исследований, сопровождающееся обсуждением результатов и теоретическими соображениями. Все вместе взятое напоминает скорее ряд судебных защитительных речей в пользу наследования приобретенных признаков, в которых автор от случая к случаю сообщает некоторые экспериментальные результаты. Чаще всего, впрочем, цифровые данные отсутствуют, протоколы опытов не сообщаются… Остается чувство тревоги и серьезных сомнений в критическом чутье автора, который предстает решительно слишком экзальтированным апостолом ламаркизма» (Цит. по: там же, с. 182).
Дарвина также часто упрекали в том, что его книги содержат не строго научные тексты, а как бы собрания защитительных речей, напоминающих по стилю выступления адвокатов в судах, где факты перемешаны с трактовкой этих фактов в пользу заранее определенного решения. Научный педантизм не всегда идет на пользу науке, но он необходим для доказательства достоверности экспериментального исследования и воспроизводимости его результатов.
Ясно, что Камеррер не выполнял элементарных требований, предъявляемых к научному эксперименту, и соответственно, не мог претендовать на объективность полученных им данных. Похоже, что он и не очень стремился к этому, поскольку для него наследование приобретенных признаков было скорее символом неистовой веры, чем объектом строгой науки. Это была вера, основанная не на знании, а на предубеждении, а эксперименты напоминали некий религиозный ритуал.
И тем не менее неиссякающая энергия, с которой Каммерер проводил свои опыты, давала, пусть и недоказательные, но интересные для науки результаты. Они заключались в серьезных изменениях привычек и физиологических отправлений животных под действием измененных, непривычных условий. Нужно отдать должно Каммереру: он отбирал для своих опытов животных, обладавших удивительной пластичностью своих реакций на изменения среды.
Каммерер начал с опытов на протеях-хвостатых амфибиях, живущих в пещерных водоемах с температурой воды ниже 15 °C в полной темноте. В результате приспособленности к этим условиям протеи в норме обладают недоразвитыми глазами и слабо пигментированной кожей. Каммерер выращивал протеев на свету и при повышенной температуре.
