Элизабет Эбботт - История целибата
Однако положение ее осложнилось. По совету своего духовника Антония покинула монастырь, где находилась, и перешла в другой. Жизнь там была просто ужасной. Целый год она прожила в малюсенькой келье, спала на коротком, твердом помосте, пища ее кишела червями, а все тело завшивело. Но еще хуже было то, что ее постоянно донимали странные звуки и жуткие видения, потому что ее маленькая комнатка была прибежищем привидений, и кроме Антонии в нее никто не осмеливался войти.
Однако эти испытания лишь укрепили Антонию. Через какое-то время в ее положение вмешался Христос. Когда она молилась, он явился ей в пурпурной мантии, остриг ее заплетенные в косы волосы так коротко, как их носили мужчины, накинул на нее свою мантию, на шею повесил веревку, а на голову надел терновый венец. «Лишь тебе одной я дал это одеяние, – сказал он ей, – то самое, которое я носил, когда ходил по земле».
Во втором женском монастыре Антония и ее последовательницы носили пурпурные накидки, такие, как была на Христе, когда его вели на распятие. Накидки были длинными, с плотными капюшонами, закрывавшими шею и покрывавшими голову, их подпоясывали веревками и носили вместе с другой толстой веревкой на шее, завязанной на груди и спускавшейся до колен. Нередко они даже спали в таком одеянии. Терновые венцы они надевали во время всех событий, в которых участвовали все члены общины, а по понедельникам, средам и четвергам кроме венца носили еще и деревянный крест. При этом они всегда пришпиливали на груди изображение распятия.
Эта пурпурная накидка играла важнейшую роль в миссии Антонии, поскольку таким было одеяние Сына Божьего, мужская одежда, символизировавшая ее отречение от мира и восхождение к образу жизни и силам самого праведного из всех людей. Сначала современники порицали ее за то, что она одевается в мужские одежды, но в итоге Антония убедила их в том, что она и ее «дочери» так одеваются в знак верности данным ими обетам бедности, целомудрия и смирения.
Антония, теперь известная под именем мать Антония, продолжала свою апостольскую миссию. Новый женский монастырь был назван ею в честь Назарянина. Она подражала жизни Христа всеми возможными способами, настолько презирая земные блага, что использовала лишь те простыни, которые одалживала на время. Тем не менее ее монастырь был вполне обеспечен и украшен прекрасными картинами и статуями на религиозные темы.
Как и многие верующие в Европе, Антония изнуряла себя суровым аскетизмом. Ела она раз в день всего-то кусочек рыбы и два яичных желтка. На Пасху и в Страстную неделю она по несколько дней постилась. Антония регулярно занималась смирением плоти, всегда при этом стоя на коленях. По пятницам смирение плоти, применявшееся ко всему телу, проводилось «до крови, а в остальные дни недели обычными способами». Она ни от кого не скрывала, что применяет и другие «инструменты покаяния». Антония относила к ним скрупулезное исполнение домашних обязанностей – она подметала и мыла полы, стирала пыль с мебели – и обычай с низким поклоном подавать сестрам пищу.
Антония также отвергала земные блага. Она спала на жесткой, узкой койке, над которой возвышался большой крест. Койка была застелена двумя шерстяными одеялами, а жесткой подушкой Антонии служили собственные руки. Гардероб ее состоял из двух белых накидок – одной шерстяной, другой льняной – и ее замечательной пурпурной накидки с веревкой. Как и бегинки, Антония и ее сестры-назарянки шли по стопам Христа и его апостолов, подражая Страстям Господним. В ее монастыре они освобождались от ограничений, накладывавшихся перуанской жизнью, карьерных устремлений, соображений, связанных с общественным положением, и испытывали переполнявшую их духовную радость от осознания того, что, отрекаясь от своих сексуальных желаний, помогали возводить в Лиме Иерусалим.
В качестве главной назарянки Антония считала себя представительницей Христа на земле – разве не сам он покрыл ее своей пурпурной мантией? Но вместо апостольского смирения она вела себя как строгая и надменная мать настоятельница, кричавшая на «дочерей», когда те ошибались или грешили. Тем не менее они относились к ней с уважением, а она никогда не позволяла им забывать о своем апостольском призвании. Каждый день они вновь и вновь реконструировали viacrucis[324] – муки Христа по пути на Голгофу. То же самое сделала уже лежавшая на смертном одре мать Антония. Она встала, протянула руки, скрестила ноги и скончалась, устремив взгляд в небо.
Наследие, оставленное матерью Антонией, имело характер страстный и восторженный. Она была так же независима и энергична, как ее европейские сестры, а назарянки оставались в полной уверенности в том, что Христос говорил с ней и через нее. После ее смерти они продолжали носить его пурпурную мантию, следуя непорочными путями апостолов.
Святая могавков – Катери Текаквита
[325]
Самой впечатляющей из всех Христовых невест Нового Света была девушка-индианка Текаквита, спустя столетия после смерти почитаемая как римско-католическая святая и как завораживающе трагическая героиня романа Леонарда Коэна «Блистательные неудачники». Текаквита родилась в 1656 г.[326] в семье старейшины одного из племен могавков[327] и его жены – крещеной алгонкинки, захваченной в соседнем селении. Когда ей было четыре года, от эпидемии оспы умерли многие ее соплеменники, включая ближайших родственников – мать, отца и маленького братика. Текаквита выздоровела, но болезнь оставила на ее теле страшные следы: лицо ее было покрыто оспинами, навсегда ухудшилось зрение[328].
Осиротевшее дитя отправилось жить в семью тети и дяди, придерживавшихся традиционных взглядов и сопротивлявшихся волне обращения в христианскую веру. Они учили Текаквиту могавкским ценностям и обычаям, брали ее с собой на ежегодную охоту и готовили к жизни могавкской женщины. Она собирала хворост, полола кукурузные поля и украшала себя традиционными индейскими нарядами и убранством.
Когда Текаквите исполнилось десять лет, французские солдаты разбили ирокезов, вскоре вынужденных заключить мирный договор, в соответствии с которым их земли становились открытыми для миссионеров-иезуитов. Спустя год три священника-иезуита пришли в селение, где жила Текаквита. Несмотря на ненависть ее дяди к этим вражеским эмиссарам, положение вождя, занимаемое им в селении, обязывало его приветствовать незваных гостей. Он исполнил свой долг, сказав при этом юной племяннице, чтобы та помогала им в течение всех трех дней визита. Позже один из этих трех иезуитов вернулся, проявив интерес к захваченным могавками в плен гуронам и алгонкинам, как и мать Текаквиты нередко бывшими новообращенными христианами.
Вспомнила ли Текаквита веру матери? Ругали ее за это родственники, упорно соблюдавшие традиции предков? Заинтриговали ее пришельцы-иезуиты или вдохновили? Была ли ее приверженность христианству долговременным явлением, которое проявилось позже, когда переход от подростка к девушке вывел ее во взрослый мир человеческого выбора? Каковы бы ни были истоки ее обращения в христианство, это проявилось у Текаквиты еще в подростковом возрасте, после того, как ее семья решила организовать ее замужество. У могавков это была обычная процедура, потому что мужу надлежало охотиться, приносить жене мясо, тем самым внося свой вклад в благополучие ее длинного дома. Но Текаквита отказалась обсуждать вопрос о браке и не изменила свое мнение даже тогда, когда, как повествуют сведения, приводимые иезуитами, родственники в ярости подвергли ее жестокому наказанию.
Кризис в семье усиливался. С одной стороны, была трудолюбивая, добродетельная Текаквита с изъеденным оспой лицом, с другой – родня, приютившая ее после смерти родителей. Она продолжала им противостоять, тем самым бросая вызов даже своему дяде. А что же ему оставалось делать, кроме того чтобы попытаться обеспечить ее будущее, подыскав молодого могавкского воина, который захотел бы взять в жены его невзрачную подслеповатую племянницу? Однако у Текаквиты были в этом отношении совсем другие планы. Иезуит отец Жак де Ламбервилль выяснил, что это были за планы, навестив ее в хижине, когда она поранила ногу и была там одна. «Я беседовал с ней о христианстве и нашел девушку настолько покорной, что убедил ее учиться и ходить в церковь, – записал Ламбервилль, – и, выздоровев, она стала регулярно туда ходить»[329]. Такой покорной? Эту молодую женщину, которая была готова терпеть физическую жестокость, лишь бы не сбылись уготованные для нее планы дяди?
На самом деле, когда Текаквита еще была подростком, ее с огромной силой влекла религия матери, она уже тогда «горела страстным желанием воспринять христианскую веру»[330]. Она узнала о христианстве в селении от пленной индейской женщины. По приглашению Ламбервилля она ходила на занятия по изучению катехизиса и стала там лучшей ученицей. На основе того, что ему говорили знакомые девушки, он пришел к выводу, что «у нее не было никаких пороков, присущих девушкам ее возраста». И действительно, ее «образ жизни был настолько безупречен, что мог служить молчаливым упреком их <ирокезов> пороков»[331].