Эльмира Нетесова - Помилованные бедой
— Как на кладбище! — рассмеялся Бронников.
— Да, старое кладбище и впрямь неподалеку. Но там давно не хоронят.
— И на том спасибо, что хоть не по соседству с тобой.
— Этому лишь мне радоваться стоит. Ведь твои больные не отличают живых от мертвых.
— Зато твоим на всех плевать.
— Ты когда последний раз у меня в морге был? Года три назад или больше? Давай выбирайся, загляни, как мы теперь дышим. Кофейку попьем! А то совсем прокис со своими сдвинутыми. Хоть посмотри, вспомни, увидь, как выглядят нормальные люди! А то сам непроизвольно своих больных копируешь. Это называется болезнью психиатров. Она укореняется с годами, независимо от человека. Ты слишком долго проработал в этой больнице. Непростительно долго. Но ты сам не просился отсюда. Хотя на твоем месте не выдержал бы никто. Я уж не говорю о женщинах, мужчинам не под силу.
— Зря ты, Лень! Вон Таисия Тимофеевна немногим меньше меня здесь. Разница в два или три месяца. И ничего, не жалуется.
— Она одиночка!
— А какая разница? — удивился Бронников.
— Если б у нее была семья, она давно бы ушла отсюда! Не выдержала бы нагрузку.
— Я терплю.
— Это ты! Но меня другое беспокоит, — спрятал хитрую усмешку патологоанатом и спросил: — Как ты на новое место перевезешь свой цирк? Кто из водителей согласится дуриков возить? Они, увидев здоровых мужиков, кидаться на них станут.
— На меня не бросаются.
— Ты староват, к тому же свой — псих!
— Ну, ты сморозил! Моих спокойно перевезут. А вот если тебя с твоими, тут без милицейского оцепления никак не обойтись.
— Зачем мне менты? Поставлю в машину какой-нибудь памятник, горожане не рискнут дорогу переходить, всю улицу уступят мигом. Еще и креститься вслед начнут.
— Конечно! И пожелают тебе землю пухом и царствие небесное! — расхохотался главврач.
— А я сторожа вместо себя в машину посажу.
— Ну, этого ты потом неделю не отыщешь.
— Почему? Он же не на похороны поедет!
— Памятник в машине! Вот и начнут просить на каждом шагу — помяни и нашего! Кто деньги, другие бутылку дадут. У сторожа душа мягкая, никому отказать не сможет. Пока доедет до нового места, не то сам — памятник в пляс пойдет. Ты уж вместе с уборщицей их посылай, она у тебя женщина трезвая! Сама не пьет и у другого отнимет. Для своего деда…
Старые друзья… Их виски давно поморозили беды, и только в глазах нет-нет да и загорятся мальчишечьи искры. Ох как не хочется им верить в скоротечные годы, в приближающуюся, неминуемую старость с копеечной пенсией. Как отодвинуть это время, не думать, забыть о будущем? От всего неприятного лишь одно общее средство имеется — уйти с головой в работу.
Юрию Гавриловичу забот всегда хватает. У Леонида Петровича случаются внезапные просветы. Вот и сегодня: передал с рук на руки последнего покойника родне, и морг впервые за три года совсем опустел. Уборщица на радостях взялась за генеральную уборку. Даже сторож не остался без дел. Лавки закрепил, стол поставил прочнее, вокруг морга подмел, посыпал желтым песком двор. Соорудил во дворе навес, под ним скамейки.
— Это ты для кого постарался? — вышла Анна.
— Для сродственников. Сама знаешь, как рвет иных от покойничьего духу. Аж в обмороки падают.
— А я-то думала, что ты про упокойников пекесся!
— Ты чё? Им-то на што скамейки с навесом?
— А вдруг ночью вздумают подышать снаружи?
— Тьфу, дурная! Они уж свое отдышали. Нынче отдыхать будут от всех.
— И не бреши! Мой дед, когда на погосте ночевал, сказывал, что видел своими глазами.
— Чё он видел? Пьяный спал!
— Проснулся! И видит, как двое могилу раскидывают. А сами все в белом. Ну, дед вздумал глянуть, что дальше будет. Присел он пониже и ждет. Те двое роются молча. Когда до крышки дошли, постучали в ее.
— На што? Гроб не изба, туда только лечь, в обрат уже не выбраться.
— Да слушай! Крышку сняли. Всего упокойника обшарили. И тут мой дед как гаркнул; «Ложись, нечисть! Стрелять буду!» Те, в белом, в могилу сиганули. С перепугу. Они помершего нового русского ограбить хотели, отнять все, что родня ему дала. А грабители знаешь кто? Наши могильщики, оба! Так-то вот!
Старик сторож, перекрестившись, сказал:
— Вовсе люд в грехах завяз. Нешто не осталось страху перед Господом? Ить он все зрит и шельму метит…
— Не привелось им покойного ободрать. Ушли с пустыми руками с погоста. А мужик мой видел, как раскиданную могилу в обрат закидали упокойники. Сделали все как было, а чуть рассвет проявился, они будто растаяли.
— Глюки у твоего старика! Упокойники не могут могилу закидать. Где им лопаты взять?
— Руками забросали, сказывал.
— Ох и перебрал мужик! Вона как много прибрехнул. Ну да ты баба не из пугливых. Сама в морге работаешь. Тебя на пугу не взять.
— Ну ладно, не веришь в кладбищенских упокойников, а своим, какие в морге, веришь?
— Какое мне до их дело? — хмыкнул сторож.
— Те и вовсе злыдни, за моим дедом гоняются!
— И небось все, как одна, бабы?
— А ты откуда знаешь?
— Сам своей старухе такое брешу. Как иначе расколешь вас на бутылку?
— Ну, козлы! — оторопела уборщица. И взялась мыть полы в морге.
Леонид Петрович радовался свободным дням. В морге они случались редко, оттого каждым таким днем особо дорожил патологоанатом.
Друзей в городе у этого человека было много. Но по-настоящему легко и раскованно чувствовал себя у Бронникова. Тот не морщился от его шуток, не говорил, что от общения с ним коробит, а от разговора пахнет покойником.
— Лень, а почему тогда ты не остался с Татьяной? Ведь первая твоя любовь! Да и она к тебе была неравнодушна? — сделав кофе Петровичу, спросил Бронников.
— Не по моему плечу то деревце, присмотрелся, понаблюдал, понял и убежал, пока не поздно. Чтоб не завязнуть и не заблудиться.
— Хорошая девчонка была! Зря ты от нее отказался, ее, сам знаешь, тут же окрутили. И живет счастливо, не зная горя…
— Я ей плохого не желал. Но ты знаешь, кто отец Татьяны? Офицер госбезопасности!
— Ну и хрен с ним! Тебе не с ним жить! — удивился Юрий Гаврилович и спросил: — Тебе чего было бояться?
— У меня и дед и бабуля ими расстреляны!
— Сколько лет прошло? Давно пора забыть!
— Может быть, ты прав. Но мне память покоя не дает. Нет, я не видел, как они погибли. Я еще не родился. Отец рассказывал. Он тогда подростком был. Спрятался в шкафу. С сестренкой в прятки играли. Родители им не мешали и не бранили за игры. Всех троих уложили гости. И сестру… Ей шесть лет было. Какой там суд? Спросили документы, родители показали. Забрали паспорта и метрики. Самих одной очередью уложили. Одно сказали еще живым: «На заграницу шпионите, контра проклятая!» В Польше сестра деда жила. С ней переписывались. О каком шпионаже говорить, если все простыми людьми были!
— Это когда случилось… Татьяна-то при чем?
— Юр! Не надо! Я уже год встречался с ней. А тут ляпнул про деда с бабкой. Обругал чекистов и сказал, что когда-нибудь они за свое поплатятся! А я порадуюсь. Вот тут-то и проявилась Таня, Руку вырвала и по морде влепила, сказала, мол, жаль, что не всех убрали. Меньше было бы на земле дураков. Что и тогда, и теперь никого без причины не убили. Да только кто признается, что его родственники были негодяями? Все своих защищают и выгораживают, обливая грязью настоящих людей. Что, если б они были живы… Я уже не стал слушать. У нее на губах появилась пена. Что толку с ней говорить? Какие отношения могли быть дальше? Мы перестали здороваться. И я возненавидел ее.
— Ты после того разговора не видел Татьяну?
— Много раз. Но всегда отворачивался при встрече.
— Лень, а когда в последний раз виделся?
— В прошлом году. Уже в морге.
— Она умерла?
— Да, где-то осенью. Ее муж с сыном привезли.
— Отчего так рано?
— Рак. Она долго мучилась. Очень изменилась внешне. Высохла в щепку. Муж говорил, что Татьяна в последние месяцы почти не ела. Ну да это закономерно: язва желудка преобразовалась в раковую опухоль. Хватились поздно, слишком обширна площадь поражения.
— А все же жаль, красивая была девчонка! — вспомнил Бронников и продолжил: — Я виделся с ней на юбилейном вечере в институте. Ты зря тогда не пришел.
— Из-за нее! — покраснел Сидоров.
— Мы с Татьяной о тебе много говорили. Все она поняла, повзрослев. И очень жалела, что обидела тебя. Все хотела извиниться за глупую молодость, да никак не получалось. Пожалела о поспешном замужестве и сказала, что никогда не была счастлива. Лишь играла, натягивая на себя маску беспечности. А тебя, первого, всегда помнила. Но вернуть так и не смогла.
— Не надо, Юр! Об этой дружбе я никогда не вспоминал и не простил бы ей сказанное. Жизнь может многое изменить в человеке, но не убеждения — они всегда остаются с нами. И я, честно говоря, никогда не жалел о том, что порвал отношения с Татьяной.
