Эльмира Нетесова - Помилованные бедой
— Ложись! — командовали санитары. И вскоре драка была погашена. Из палаты вывели зачинщика, бородатого коренастого мужика по кличке Шмель.
— И не надоело тебе жить за решеткой? Сколько помню, ты ко мне в пятый раз попадаешь. Все озоруешь? Уже старым стал, а никак не поймешь, что жизнь небесконечна. Когда образумишься? — не выдержал главврач.
— А я ништяк! Никого не щекотал! То ваш клистоправ загоношился. Его как кента, как мужика попросили сгонять за пузырем первача иль водяры. Он, козел, на хер послал! И это меня — Шмеля! Ну, получил по соплям, чтоб врубался, с кем базар! Так этот пидер дергаться стал! Врубили покруче, чтоб дошло, так он развонялся на всю психушку, будто его тут на перо взяли, мудака. Вот и заварилась бодяга из-за сопляка! Ему не к лицу шестерить на нас! Пусть сначала заимеет то мурло, прохвост вонючий. В другой раз «маслиной» пасть ему заткну! — пообещал Шмель, дрожа от ярости.
— А он не обязан тебе за водкой бегать. Если выполнил бы твою просьбу, завтра я его уволил бы с работы! Ты о том знаешь! — напомнил Бронников.
— Помню! Да кто об этом бы узнал? Ведь меня через месяц снова на зону увезут. А я даже в кабаке ни разу не отметился. Не повезло! Ну полная непруха! Засветились на мелочи, тут менты навалились! И накрыли!
— Статья серьезная? — спросил Бронников.
— На пятак. Но с учетом прежних судимостей накрутят больше. Это как угол обоссать.
— Эх, Шмель! А в деревне старая мать все никак не дождется тебя. Ты хоть виделся с ней?
— Нет, не успел, — вздохнул мужик.
— А я недавно видел ее. Наша дача неподалеку. Корову мать отгоняла в стадо. Жалко было смотреть на женщину. Совсем состарилась, поседела. Никто о ней не вспомнил и не позаботился. Все лето в саду и в огороде одна. Придет ее час, а рядом никого, одна смерть. Ни проводить, ни помянуть некому, — умолк Юрий Гаврилович.
— Я и сам так сдохну где-нибудь в зоне. Хорошо, если на нарах. А то выкинут за барак, к волкам на зубы. Ладно б мертвого, а то и подыхающего могут, чтоб ускорили. И тоже один… Без гроба и креста, хуже собаки, — скульнул мужик.
— Остановиться нужно вовремя. Ведь обещал завязать с фартом! — напомнил Бронников.
— Доктор! Фарт — это моя судьба! Отнять его — все равно что забрать жизнь. На что она мне без удачи? Она у каждого своя. Кайфовая иль хреновая, она одна, родная, и я от нее никуда не денусь, даже мертвым не отвяжусь. Сколько зон прошел за свою жизнь, в какой-то меня смерть нашарит. В последние минуты я вспомню все и всех: свою деревню, кентов, родню и мать; наверное, и тебя, Юрий Гаврилович! Ты очень хотел помочь мне вылезти из ямы, но судьба оказалась сильнее, а ноги слабее, потому не удержался… Все я вспомню! У всех, у каждого из вас попрошу прощения. Но это будет потом, слышь, доктор, душа у человека начинает плакать перед смертью! И всегда детским голосом. Вот так все уходят, прося прощения у живых. Может, услышите, может, простите, может, пожалеете нас…
Петухов вышел в больничный двор. Сел на скамью, наслаждаясь тишиной. Больные отдыхали после обеда, и врач, пользуясь короткой передышкой, тихо отдыхал. И вдруг, внезапно, услышал над головой шелест крыльев, поднял голову, увидел пару голубей. Они, покружив недолго, сели рядом и, разглядывая человека, тихо ворковали, словно смеясь, переговаривались меж собой и, не боясь, подошли к его руке.
— Девчонки, это вы?! Юля, Ирина? Навестить прилетели? Не забыли! Спасибо вам! Как живете в новой стае? Наверное, здесь вас любят? И мы помним… — Огляделся вокруг, смутившись. Ведь нормальные не поймут и не поверят, что здоровый человек способен говорить с голубями, как с людьми, и назовут врача психом. Попробуй докажи обратное…
Иван погладил голубку, та даже не испугалась, лишь громче заворковала, и голос ее был похож на смех женщины.
Петухов не удивился, улыбнулся голубкам и пожелал тихо:
— Будьте счастливы…
