Аркадий Беляков - Воздушные путешествия. Очерки истории выдающихся перелетов
Судьбу России решили пришедшие к власти большевики. Завороженные лозунгами и мечтами о сверхсправедливом общественном строе россияне переключили свой энтузиазм на строительство светлого будущего. Родившаяся в боях кадровая Красная армия, и особенно ее авиация, хлебнув ветра вольности, долго еще почитала доблестями ухарство, браваду, неоправданный риск.
Один из лучших советских летчиков Михаил Михайлович Громов вспоминал: Тогда к пилотажу на высоте выше 100 метров относились снисходительно, чуть ли не с презрением. Лихость тогда воспевалась как храбрость. О летчиках отзывались только так: «Лихой пилот!» или «Трус»... Когда хоронили погибшего, над процессией летали сопровождающие его в последний путь самолеты, летали так низко, что струей воздуха от винта сдувало цветы, лежавшие на гробе... Тот, кто шел в авиацию, готов был к любым неожиданностям... В словах: «Я готов, я полечу!» – заключалось могучее самовнушение. Такие были времена на дворе.
Именно в те дни родилась ставшая на долгие годы расхожей фраза: там, где кончается порядок, начинается авиация. Потребовалось немало лет и много могил с застывшими винтами и сломанными крыльями на обелисках, чтобы доказать всю абсурдность и нелепость такого положения. Плата оказалась слишком дорогой.
Не рискуя впасть в преувеличение, заметим, что одним из самых драматических следствий воздушного ухарства была гибель самого большого в мире (разумеется, по тем временам) самолета «Максим Горький». Судьба этого воздушного гиганта – с рождения идеи о его создании и до трагического эпилога – складывалась неординарно.
Я написал: «Максим Горький» и почувствовал, как мысль уводит меня в сторону от воспоминаний о судьбе самолета. Почему новый, уникальный самолет был назван именем великого русского писателя? Ответ на этот вопрос не так очевиден, как может показаться.
В самом деле, как могло случиться, что вопреки установившейся традиции все лучшее называть именем «великого и мудрого, родного и любимого вождя и учителя» (вспомните: имя «Иосиф Сталин» носили лучший советский ледокол, самый мощный советский танк, самый современный советский паровоз, не говоря уже о городах и весях, заводах, колхозах и шахтах, сталинской конституции, сталинских премиях, сталинских стипендиях, сталинских планах преобразования природы и т. д., и т. п.), лучшему не только в СССР, но и во всем мире самолету не присвоили имя «вождя»? Тут же следует сказать, что весь состав Политбюро (при одном голосе против) высказался за присвоение самолету имени Сталина. Против был сам Сталин. И объяснялось это, конечно, не скромностью. Иосиф Виссарионович отлично понимал, что самолет, и особенно новейший, уникальный, – объект повышенной опасности, и не хотел услышать или прочесть: «„Иосиф Сталин” потерпел аварию (разбился, погиб)». Недаром его звали мудрым!
Но чье же имя украсит борт самолета, если не Сталина? Кого можно пусть не уравнять, но хотя бы сравнить со светлейшим? Кто рискнет предложить вариант?
Решение принял сам вождь.
А дело складывалось так. Приближалось шестидесятилетие Сталина. Подготовку к этому светлому празднику всего советского народа новоявленный император решил не пускать на самотек. Он хорошо понимал, что самый весомый вклад в прославление юбиляра может внести искусство, прежде всего – литература. Будучи крупнейшим в стране специалистом по кадрам и великолепно зная свою преданную паству, Сталин хорошо понимал, что многочисленные портреты будут сняты через день-два после похорон, скульптуры покинут пьедесталы через год-два, а то и раньше, кинофильмы и живописные полотна осядут в хранилищах или запасниках музеев, елейные песнопения и марши затихнут сами по себе. А вот талантливое произведение всемирно известного поэта или писателя бессмертно, сколько ни уничтожай тиражи, часть книг осядет в семейных библиотеках и сохранит потомкам образ великого человека на все времена. И Сталин начал действовать.
Обстановка на поэтическом фронте тревоги не вызывала. Напечатаны массовым тиражом прочувствованные строки Маяковского:
Я хочу, чтобы к штыку приравняли перо,С чугуном чтоб и с выплавкой стали.О работе стихов, от ПолитбюроЧтобы делал доклады Сталин.
Страна учила стихи наизусть, а поэт – застрелился. Стало быть, мнение свое он уже не изменит, и Сталин с большой убежденностью провозгласил, что Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи.
Высокий накал всенародного обожания надежно и постоянно поддерживал государственный поэт Ефим Придворов (Демьян Бедный), рапортуя ежедневно, еженедельно про образ Сталина гигантский на фоне сказочных побед.
Не будем цитировать Джамбула Джабаева, Сулеймана Стальского и прочая, и прочая – десятки, если не сотни, пиитов ежедневно, как могли, прославляли Сталина на страницах газет, журналов своими песнями, одами, поэмами, былинами...
Публицистика тоже обнадеживала. В январе 1935 года завершил работу над панегириком в честь «кавказского Ленина» Анри Барбюс. Чего стоит одно название: «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир»!
Что представляет из себя это произведение?
359 страниц беспардонной лести в адрес «человека, сдвигающего с места вселенную», человека, без совета и указаний которого, оказывается, Ленин не мог, не хотел и не сделал ни одного шага, особенно после революции!
359 страниц, обливающих грязью всех, чьи взгляды или высказывания (с точки зрения автора) отличны от взглядов и высказываний «Ленина сегодня»!
359 страниц лживой демагогии, преследующей, в частности, цель теоретически обосновать необходимость и целесообразность репрессий в стране!
359 страниц, при чтении которых постоянно ощущаешь чувство гадливости и стыда.
Этот опус, возносящий до уровня земного божества человека, который обогатил практически революцию как ни один другой революционер и сделал при этом так мало ошибок (Он осторожен, как лев!), очевидно, есть смысл переиздать в наши дни в качестве учебного пособия для студентов-гуманитариев, в качестве уникального образца политической трескотни, лжи и софистики.
Книжка была срочно переведена на русский язык (переводчик вскоре расстрелян) и издана огромным тиражом для единственного в мире народа, народа, изумительно нового, народа, не похожего на другие народы...
С драматургией получился неожиданный конфуз. Пьеса, восхваляющая вождя, была заказана автору «Дней Турбиных», столь любимых Сталиным, Михаилу Булгакову. Однако последний нашел соломоново решение: он обратился к молодым годам Сталина. Написанная им пьеса не понравилась главному персонажу. Сталин вообще не терпел, когда кто-либо вспоминал о его молодых годах. Очевидно, слишком свежи были в памяти те времена, когда после провала революции 1905 года недоучившийся семинарист быстро превратился в видного организатора грабительских налетов на кавказские банки, оказав этим заметную финансовую помощь партии, за что и заслужил похвалу от самого Ленина, назвавшего его «чудесным грузином». И хотя Булгаков изобразил в своей пьесе идеального грузинского юношу-революционера, Сталин не смог скрыть своего раздражения при ознакомлении с пьесой. В итоге творение Булгакова не увидело ни сцены, ни типографии.
Сталин решает «использовать» Горького. Нужно было как-то склонить бескомпромиссного автора «Матери» создать к грядущему юбилею столь же талантливый роман «Отец». Начинается хорошо продуманная «обработка» писателя. Алексею Максимовичу создаются буквально райские условия. К его услугам особняки в столице, за городом, на юге, уникальная обстановка, многочисленная прислуга, деликатесные продукты. Идет полным ходом и идеологическое «приручение»: Горькому ежедневно докладывают о больших успехах в стране. Сталин лично поручает Алексею Максимовичу создать Всероссийскую писательскую организацию. Это поручение, кстати, совпадало с заветной мечтой Горького, о чем Сталин, конечно, знал. Иосиф Виссарионович соблаговолил даже провести одно из заседаний Политбюро не в Кремле, а на квартире у Алексея Максимовича, заставив приехать туда всю свою послушную свиту.
Вершиной «дружеских» чувств к писателю явилось решение Сталина присвоить его имя центральной улице столицы, родине Горького – Нижнему Новгороду и Нижегородской области. Московскому Художественному театру.
Можно ли утверждать, что «обработка» возымела свои плоды?
По крайней мере, до весны 1934 года Алексей Максимович питал очень непростые, но все же с оттенком теплоты чувства к «великому и мудрому».
Что возбуждает в нашей молодежи энергию, которая, проявляясь все более часто и ярко, вызывает изумление и восхищение даже у врагов? – задавал сам себе вопрос Алексей Максимович на страницах «Комсомольской правды» 12 марта 1934 года и тут же отвечал на него: Ее возбуждает сознание высокой цели, поставленной перед ними гением Ленина, цели, по пути которой так решительно и успешно ведет нас Иосиф Сталин с товарищами...
