Карен Армстронг - Поля крови. Религия и история насилия
Монашеское движение быстро разрасталось. Видно, многих тяготила крепнущая связь христианства с империей. К концу V в. уже десятки тысяч монахов обитали возле Нила, в пустынях Сирии и Египта, Месопотамии и Армении{775}. По словам Афанасия, они создали духовный град в пустыне, альтернативу мирскому граду с его налогами, эксплуатацией и военной агрессией{776}. В отличие от аристократов, живших за счет других людей, монахи обеспечивали себя сами, довольствуясь малым, а любые излишки отдавая нищим. Вместо Pax Romana, который держался на военном насилии, они культивировали тишину и избавляли сознание от гнева, насилия и ненависти. Об Антонии, как и об императоре Константине, говорили, что он был «словно бог земной», однако он правил добротой, а не принуждением{777}. Вообще монахи мыслились как новые «друзья Божьи», которые достигли величия смирением и отказом от мирских благ{778}.
После Никейского собора некоторые христиане разочаровались в императорах. Они-то надеялись, что христианский Рим станет утопией, которая покончит с жестокостью и насилием имперского государства, а вместо этого римская воинственность проникла в Церковь. Константин, его сын Константин II (337–361 гг.), а также их преемники, продолжали добиваться единомыслия, при необходимости используя насилие. Жертвы называли их «гонителями». Поначалу доставалось сторонникам Афанасия, но Константинопольский собор 381 г. сделал никейское понимание христианства официальной религией империи, и пострадали уже ариане. Официальных казней не было, но до убийств дело доходило, когда солдаты врывались в храмы, чтобы прекратить еретическое собрания. Все чаще обе стороны жаловались не столько на богословские ошибки оппонентов, сколько на их жестокость. Поначалу, когда Афанасий был еще в милости у императора, ариане сетовали на его «жадность, агрессивность и непомерные амбиции»{779}, обвиняли в «насилии», «душегубстве» и «убийстве епископов»{780}. Со своей стороны, никейцы живописали грохочущее оружие и сверкающие мечи имперских легионов, которые били их дьяконов и топтали ногами молящихся{781}. Обе стороны подробно описывали, как глумились солдаты над девами{782}, а своих погибших собратьев считали мучениками. История мученичества стала еще актуальнее в краткое, но драматичное правление императора Юлиана (361–363 гг.), прозванного Отступником.
Несмотря на христианское воспитание, Юлиан ненавидел новую веру и считал, что она погубит империю. И в своих воззрениях был далеко не одинок. Многие любители древних обрядов боялись, что нарушение Pax deorum приведет к политической катастрофе. Поэтому всюду Юлиан назначал языческих жрецов приносить жертвы единому Богу, почитавшемуся под разными именами: Зевс, Юпитер, Гелиос или (как в Ветхом Завете) «Бог Всевышний»{783}. Он увольнял христиан с государственных должностей, предоставил особые привилегии городам, которые никогда не принимали христианство, и объявил, что восстановит иудейский храм в Иерусалиме. Откровенных гонений не было, но император поощрял языческие жертвы, ремонтировал языческие святилища и втихую давал добро на насилие против христиан{784}. А надо сказать, за истекшие годы у многих людей накопилось недовольство Церковью. И когда были опубликованы эдикты Юлиана, в некоторых городах христиане подверглись нападениям, внезапно обнаружив, насколько они уязвимы.
Опять-таки некоторые христиане ответили государству, обратившемуся против них, вызывающей готовностью пойти на мученичество. Большинство мучеников, погибших в эти два года, были убиты языческими толпами или казнены местными чиновниками за нападки на языческую религию{785}. Иудеи начали труды по восстановлению храма, язычники радостно отстраивали святилища, конфликт по всей империи сосредоточился на культовых зданиях. Еще со времен Константина христиане привыкли считать упадок иудаизма важным свидетельством торжества Церкви. Теперь, видя труды иудейских рабочих на месте храма в Иерусалиме, они ощущали, как почва уходит из-под ног. А во фригийском городе Мире произошло еще более зловещее событие. Когда власти стали ремонтировать местный языческий храм и обновлять статуи в нем, трое христиан «по ревности к христианской вере, не перенесли сей скорби; воодушевляемые пламенной любовью к добродетели, они ночью пробрались в капище и сокрушили все статуи». Понятно, что ситуация могла показаться им унизительной, но такой поступок был чистой воды самоубийством. Правитель потребовал извинений и покаяния, но они «презрев угрозы, изъявили готовность претерпеть все, и решились лучше умереть, нежели осквернить себя принесением жертвы». Тогда их умертвили мученической казнью: положили на железные решетки, а под решетками развели огонь{786}. Появилась новая волна сказаний о мучениках, еще более сенсационных, чем первоначальные «Деяния мучеников».
В такой агрессивной форме мученики выступали уже не столь невинными жертвами имперского насилия: пусть и символически, но они сами нападали на врагов веры. Подобно религиозным экстремистам наших дней, они не могли стерпеть утрату церковной власти и престижа и ощущали эту потерю тем более остро, что не изгладилась еще память о днях, когда христиане были презренным меньшинством{787}. Верующие провоцировали мученичество, сокрушая образы языческих богов, мешая языческим обрядам и разрушая храмы, а также громко восхваляя хулителей «тирании» Юлиана. Когда Юлиана убили в ходе военной экспедиции против Персии и императором стал Иовиан, это показалось избавлением свыше. Однако правление Юлиана, столь жестоко поколебавшее новообретенное христианами ощущение безопасности и силы, усугубило религиозные противоречия, и как минимум среди низших классов разгорелась враждебность между христианами и язычниками. Христианским девизом стало: «Больше никогда!» И в последующие годы возобновились атаки на язычество{788}. Государственные репрессии оставляют тяжелые травмы, которые часто делают религиозные традиции радикальнее и могут превратить изначально миролюбивую концепцию в знамя насилия.
Однако христианских и языческих аристократов все еще объединяла культура, которая во многом смягчала агрессию высших слоев общества. Во всей империи молодые аристократы и таланты более скромного происхождения получали «воспитание» (пайдéйя), система которого восходила к древности{789}. Это была интеллектуально продуманная, но не сугубо академическая программа – по сути, инициация, которая формировала поведение и взгляды элиты. В какие бы места империи ни попадали люди с таким воспитанием, всюду они обнаруживали представителей своего круга. Пайдейя была важным противовесом насилию позднеримского общества, где рабов то и дело забивали до смерти, бичевание низших по статусу людей считалось в порядке вещей, а чиновников могли публично побить за недоимки. Образованный римлянин был неизменно учтив и хорошо владел собой: гнев, брань и агрессивные жесты считались неподобающими. Поведение должно быть благожелательным и сдержанным, спокойным и солидным.
Благодаря пайдейе старая религия оставалась важной частью позднеримской культуры, и ее этос повлиял на церковную жизнь: пройдя крещальную купель, юноши в целом сохраняли эти взгляды, а некоторые даже считали пайдейю обязательным приготовлением к христианству{790}. Каппадокийский епископ Григорий Назианзин (329–390 гг.) говорил общине: «Через слово я обуздываю порывы гнева»{791}. Его друзья – Василий Кесарийский (ок. 330–379 гг.) и Григорий Нисский (331–395 гг.), младший брат Василия, крестились лишь после завершения этой традиционной подготовки{792}. Сдержанность пайдейи повлияла даже на учение о Троице, которое эти три мужа, часто называемые каппадокийскими отцами, разработали под конец арианского кризиса. Их настораживали подобные диспуты: уж слишком воинственны были обе стороны, и слишком убеждены в своей способности знать непостижимое. Каппадокийцы практиковали тихую молитву, введенную Евагрием Понтийским (отчасти с тем, чтобы избавить ум от гнева и косности). Они понимали, что о Боге невозможно говорить так, как мы говорим о повседневных вещах. И само учение о Троице, как они его объясняли, показывало христианам: реальность, которую мы называем Богом, неизреченна и непостижима. И все же каппадокийцы призывали размышлять о Троице: это размышление помогало верующим вырабатывать в себе самообуздание в противовес агрессивной и воинственной нетерпимости.
