Марина Леонтьева - Биармия: северная колыбель Руси
Этот историк, указав, что знания о биармах основывались исключительно на исландских сагах, и, находя их достоверными историческими источниками, признавал, что морские походы скандинавов совершались «всегда на север вдоль норвежского побережья и заканчивались в устье реки Северная Двина». Тем не менее, это не помешало Мейнандеру посчитать, что истинная родина биармов располагалась не на Белом море. Тогда где же?
При попытке найти таинственную страну биармов финский ученый вспомнил своих предшественников А. М. Талльгрена и норвежского археолога А. В. Броггера, который, по его словам, опираясь только на найденные в Норвегии предметы восточного происхождения, истолковал их как свидетельство норвежских торговых и грабительских походов в Биармию. Что же касается Талльгрена, то тот, как известно, занимался изучением найденных в 1920-е годы археологических находок по всей Арктике, в том числе и на Белом море. А так как они были незначительны, ученый сделал вывод, что население, с которым норвежцы вступали в контакты, иногда посещало Арктику и саму страну Биармов следует искать в более южных местностях.
По мнению Талльгрена, существовало только две возможности для локализации Биармии, – это была или теперешняя Пермь в верховьях Камы, или Приладожье. Поскольку в Перми не были обнаружены скандинавские находки, которые могли бы быть свидетельством посещения этих мест норвежцами, то Талльгрен заключил, что Биармия должна находиться в Приладожье и, следовательно, как уже упоминалось, биармы были карелами. При этом он имел в виду область юго-восточнее Ладоги и часть Карелии на северном побережье Ладожского озера. Позднее у Талльгрена нашлось много последователей, таких как шведский ученый В. И. Равдоникас (1930-е годы), советские – Л. А. Голубева (1962), С. И. Кочкуркина (1973), В. И. Матузова (1979) и другие, хотя они называли население Приладожья то вепсами или весью, то водью.
Под влиянием Талльгрена Мейнандер сделал неожиданный вывод, что Биармия по названным причинам не могла располагаться на берегах Северной Двины. Он указал на так называемые «пермские» предметы, обнаруженные в Финляндии и северной Скандинавии, и, ссылаясь на них, финский историк полагал, что эти находки не все относятся к самой Перми, т. е. к бассейну нижней и средней Камы, а происходят и из среднего Поволжья. Раньше считалось, что найденные женские пояса, относящиеся ко времени около 700 г., завозились домой самими финскими купцами. Однако, по мнению ученого, более правдоподобным является противоположное мнение, а именно что доставило их сюда население, якобы пришедшее с востока. Более того, в Финляндии были найдены металлические фибулы или подвески – украшения для женщин, произведенные, по мнению ученых, в VIII веке в древних мастерских Центральной России.
Примечательней всех были находки, обнаруженные в курганах VIII–IX вв. на Аландских островах, которые в то время были густо заселены. Речь идет о глиняных лапах, оказавшихся в могильниках еще до времен «эпохи викингов». Изготовленные из глины, затем обожженные на огне, размером не больше человеческой руки, эти странные изделия представляли собой изображение лап медведя. По утверждению Мейнандера, в Финляндии, Восточной Прибалтике и Карелии они абсолютно неизвестны, а в Швеции найдена только одна такая «лапа».
Как известно, в могильниках Ярославского Поволжья археологами было найдено огромное количество идентичных глиняных лап медведя. Бронзовые украшения – фибулы, обнаруженные в скандинавских странах, оказывается, изготовлялись не только в Прикамье, но и в Ярославской области. Поэтому Мейнандер сделал вывод, что где-то на средней Волге находилась местность, откуда в течение столетий в период раннего Средневековья активно поддерживались контакты с населением северо-западных территорий. Группы торговых людей, или коробейников, якобы приходили с Волги в Южную Финляндию и в Лапландию, принося с собой указанный товар, и производили обмен на пушнину.
Далее ученый приводит непонятно откуда взятое сопоставление. Будто бы в финском языке имеется «специальное слово» для обозначения этих коробейников, бродячих торговцев, а именно «перми» (permi), что фонетически, по его мнению(?), хорошо соответствует скандинавскому слову «биарм» (bjarm). Очень смелое утверждение, вернее сопоставление, при этом он еще умудрился упрекнуть «кареловедов» за то, что незнание этого удивительного сравнения помешало их «правильному пониманию вопроса о биармах».
В заключение Мейнандер приходит к суждению, что центральный район страны биармов находился на территории теперешнего Ярославля, откуда жители Биармии совершали дальние путешествия к побережью Ледовитого океана и в северную Скандинавию. Рискованное заявление, хотя доля правды в нем есть. Главная ошибка ученого заключалась, на наш взгляд, в том, что Ярославль никогда не был главным «центральным» местом Биармии. Такого же мнения придерживалась исследователь древностей карельского народа С. И. Кочкуркина (1986).
Она полагала, что приведенные Мейнандером сведения о найденных на севере Финляндии «пермских предметах» не подтверждают связи Ярославля с побережьем Ледовитого океана. Аналогии зооморфным украшениям можно найти значительно ближе – в юго-восточном Приладожье.
В 80-х годах прошлого столетия другой финский историк, Х. Киркинен, отстаивал традиционный взгляд на Биармию, страну не локальную, а представляющую собой обширную территорию в североевропейской части России. Он считал, что все известные источники позволяют заключить, что «Биармия располагалась и в устье Северной Двины, и на южном побережье Кольского полуострова, главным образом в низовьях рек Умбы и Варзуги, а также на территории важнейших погостов Прионежья».
В тех же 80-х годах советская исследовательница древнескандинавских географических сочинений Е. А. Мельникова подвергла резкой критике попытку К. Мейнандера приурочить Биармию к Ярославскому Поволжью, посчитав аргументы финского ученого не убедительными, т. к., по ее мнению, в Скандинавии известны предметы, причем не в малом количестве, имеющие свое происхождение из бассейна Камы, из Карелии и других областей европейского северо-востока. Мельникова просила обратить серьезное внимание еще на один аспект – историко-географический, – который, по ее мнению, необходимо учитывать при решении вопроса о Биармии. Исследование внескандинавской топонимики в древнескандинавских источниках, как считала она, показывают, что далеко не все топонимы местного происхождения были однозначны или сохраняли строго фиксированное значение на всем протяжении своего существования, например, такой как Хольмгард (Holmgardr). И особенно подвижны были, по ее мнению, топонимы скандинавского происхождения, служащие для обозначения земель на краю скандинавской ойкумены, земель, посещавшихся скандинавами очень редко и представления о которых поэтому были особенно нечетки и неопределенны. И в первую очередь, к этой категории она относила хороним Bjarmaland.
Е. А. Мельникова полагала, что доказательством этому служит неустойчивость его локализации в тех источниках, которые содержат достаточно данных, и общее неопределенное отнесение его к северо-востоку Европы в остальных. Поэтому можно предположить, что название Биармаланд в представлениях древних скандинавов было связано не с ограниченной, четко очерченной территорией, а с обширным регионом, «куда скандинавы попадали преимущественно морским путем, огибая Скандинавию с севера, в первую очередь с той ее частью, которую заселяли финно-язычные народы», заключила она.
Е. А. Мельникова, наверное, одна из первых подметила одну особенность топонима – его широкое и расплывчатое значение, имеющее тенденцию к постепенному смещению на запад в XIII–XV вв. Так, в период интенсивных связей скандинавов с севером Восточной Европы, в X–XI вв., когда походы в Биармию были наиболее часты, хороним имел максимально широкое значение. Источники, отражающие географическую традицию конца эпохи викингов, характеризуют Биармию как крайнюю северо-восточную область Европы. Однако по мере сокращения числа поездок на северо-восток, ослабления связей с этими территориями, постепенно осваиваемыми новгородцами и суздальцами, хороним приурочивается, подметила исследовательница, уже «ко все более западным территориям». В конце концов, заключает она, на картах XV–XVI вв. Биармия появляется исключительно на Кольском полуострове.
Современные исследователи древнескандинавской письменности Т. Н. Джаксон и Г. В. Глазырина сделали очередную попытку локализовать Биармию. По их мнению, Бьярмаланд (Bjarmaland) – топоним, не поддающийся однозначному толкованию. По данным всех древнескандинавских источников, им обозначаются обширные территории севера Европейской части России, однако каждый источник говорит о своей Биармии, в более узком значении. Отсюда и множественность точек зрения в историографии. Эти ученые, проведя в конце 80-х годов анализ указанных источников, сделали заключение, что в «данном контексте» Bjarmaland означает Подвинье, но включает в себя не только низовья Северной Двины, но и те районы Заволочья, куда проникала ростовско-суздальская дань».
