В. Храковский - 40 лет Санкт-Петербургской типологической школе

Показательно, что и глаголы кумулятивного способа действия, выделяющиеся среди глаголов совершенного вида несовместимостью с референтным определенным прямым дополнением и регулярным использованием родительного падежа вместо винительного в этой позиции [Birkenmeier 1979], используются преимущественно в тех случаях, когда говорящий неодобрительно относится к описываемой ситуации. Об этом свидетельствуют как иллюстрации, приведенные в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова: Просидел целый час, наболтал всякой чепухи; Набрал уроков, а потом не знал, как справиться; Навалили на меня кучу забот; Извольте меня отпустить, а то я еще бед наделаю; Натворили мерзостей, пакостники, и торжествуют, так и современные употребления таких глаголов; ср.:

(9) Монахов же в этот момент затеял рассказывать что-то из тех невероятностей, что нарассказал ему отец, из тех, что он слушал так пренебрежительно (А. Битов. Улетающий Монахов);

(10) Более того, у меня возникло ощущение, что он локти себе кусает — зачем в прошлый раз наговорил мне лишнего (В. Богомолов. Момент истины);

(11) — Это идеология? — Это демагогия. Такого рода заявлений мы наслушались с разных сторон и по разным поводам (Известия 11.10.2001);

(12) —Да разве ж это драка? — переспрашивает Андрей у меня позже. — Ну, потолкались немного, дело житейское. А в газетах понаписали… (Известия 16.1.2001).

Связь форм числа существительного с референциальными противопоставлениями наиболее отчетливо проявляется в бытийных предложениях: «когда некоторый род вещей вводится в рассмотрение (в интродуктивных предложениях), он является неопределенным множеством» [Шатуновский 1996: 157]. При этом, если в силу различных прагматических факторов существенно лишь само его наличие или отсутствие в данном месте («фрагменте мира»), у форм множественного числа существительных возможен семантический сдвиг от количественного значения «более, чем один» к экзистенциальному значению «по крайней мере один». Подобное употребление форм множественного числа особенно характерно для вопросительных и отрицательных бытийных предложений: У тебя здесь есть друзья? (хотя бы один); У меня здесь нет друзей (ни одного), но возможно и в высказываниях других типов; ср.:

(13) Та (кондукторша. — Ю. К.), только увидела кота, лезущего в трамвай, со злобой, от которой даже тряслась, закричала: «Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то милицию позову!» (М. Булгаков. Мастер и Маргарита).

Одним из первых на это обратил внимание И. И. Ревзин, утверждавший, что в славянских языках «значение форм числа складывается не только на основе противопоставления MULT — NonMULT (множественности — немножественности), но и на основе противопоставления Indeterm (неопределенность) для множественного числа и Determ (определенность) для единственного числа» [Ревзин 1969: 74]. К аналогичному выводу, но уже в качестве универсальной закономерности, приходит и Т. Гивон: «Plurality is thus not only a semantic feature increasing the number. It also decreases referentiality» [Givón 1984:413].

Сходный семантический эффект наблюдается также в широко употребительных обобщающих высказываниях с формами множественного числа, в которых обобщение основывается на единичном реальном случае [Булыгина, Шмелев 1995:132–133]; ср.:

(14) Глянул на нее Володя Золотушкин еще раз и прямо обалдел. — Господи, думает, какие бывают миловидные барышни в трамваях (М. Зощенко. Свадебное происшествие);

(15) В ту минуту я об этом не подумал, но вообще подобные истории бывали. Поговаривали, например, что было что-то между красавицей пионервожатой Зоей и Владиком Фигурновским из того десятого, о котором я рассказывал (М. Рощин. Воспоминание).

Помимо этого, форма множественного числа может служить и средством выражения различных отрицательных эмоций: «упрека, порицания, общего неприятия» [Арбатский 1972: 93], что особенно заметно в ситуациях, где для ее использования нет непосредственных денотативных оснований: Мы дома сидим, а ты по театрам ходишь! Не устраивай истерик! Не лезь со своими советами! И чему тебя только в университетах учили! Настасья Петровна обрадовалась и собралась было ставить самовар, но Иван Иваныч, очень спешивший, махнул рукой и сказал: — Некогда нам с чаями и сахарами! (А. Чехов. Степь).

Показательны также примеры, собранные Е. Н. Прокопович [Прокопович 1968: 156–157]:

(16) Другому тоже некогда. У него в руках большой фикус в вазоне. <…> — Ах, боже мой, еще и фикусы с собой возят (В. Катаев. Время, вперед!);

(17) В комендантской говорят ему: — На Дальнем Востоке и в Манчжурии белогвардейские восстания, товарищ. Мы не имеем времени отправлять какие-то экспедиции с буддами (Вс. Иванов. Возвращение Будды) — имеется в виду одна экспедиция, везущая одну статую Будды.

«Пейоративное» употребление форм множественного числа характерно прежде всего для разговорной речи, однако и за ее пределами у числовых форм отдельных слов отмечается сходный оценочный ореол. Так, по мнению В. А. Плунгяна, форма множественного числа времена (от отличие от единственного числа время) используется преимущественно именно по отношению к «сложным», «проблемным», «негладким», «превратным» периодам времени, и, таким образом, преобладающим является противопоставление хорошего времени (ед. ч.) — плохим временам (мн. ч.) [Плунгян 1997: 166]. В. М. Мокиенко вообще считает, что «синкретизм понятий малоценности и множественности — одна из семантических универсалий поля квантитативности» [Мокиенко 1995:7].

Русский глагольный вид двояким образом связан с идеей определенности/неопределенности. С одной стороны, переходные глаголы совершенного вида (СВ) тяготеют к определенному или хотя бы конкретно-референтному объекту, а глаголы несовершенного вида (НСВ) — к неопределенному или нереферентному объекту [Guentchéva 1978; Chvany 1990:218–219]; ср. приводившиеся для иллюстрации этой связи пары типа Вы уже переводили (НСВ) французские стихотворения? (неопр.) — Вы уже перевели (СВ) французские стихотворения? (опр.). С другой стороны, в толкование СВ в его основном событийном (точечном) значении (Ребенок выздоровел) и НСВ в «интратерминальном» актуально-длительном значении (Немешай, я работаю) включается семантический компонент «в определенный момент времени», тогда как общим признаком общефактического и других «ретроспективных» значений НСВ (Ты читал эту книгу?) считается неопределенность момента или периода времени, когда обозначаемая ситуация имела место [Гловинская 1982: 120–127; Падучева 1996: 41; Шатуновский 1996:322].

При этом именно ретроспективным употреблениям НСВ, когда обозначается ситуация, которая уже не имеет места, очень часто сопутствует выражение оценочных значений. Так, «настоящее интерпретационное», представляющее единичное событие прошлого как проявление определенного типа поведения, обычно сопровождается его оценкой, причем «почти всегда отрицательной» [Падучева 1996: 149]; ср.:

(18) [Таисия Петровна]. Без нас ты бы мигом пропал. [Николай]. Вот тут ты ошибаешься. Я не пропаду никогда и нигде (Л. Петрушевская. Уроки музыки);

(19) [Соня]. Папа, ты сам приказал послать за доктором Астровым, а когда он приехал, ты отказываешься принять его. Это неделикатно. Только напрасно побеспокоили человека (А. Чехов. Дядя Ваня).

Другой пример — глаголы НСВ в высказываниях, имеющих форму выяснения различных обстоятельств осуществления действия, но употребляемые обычно тогда, когда «говорящий считает ненужным, нецелесообразным совершение действия» [Рассудова 1968: 42] и поэтому фактически служащие в этом случае косвенным способом выражения недовольства, порицания или упрека [Chaput 1990: 303; Падучева 1996: 57]: Ну, для чего ты брал у него словарь, ведь дома есть точно такой же; Кто варил этот суп? Он пересолен; Кто покупал тебе эти туфли? Они же тебе малы!

Круг подобных явлений можно расширить. Так, сравнивая пары предложений типа Есть о чем рассказать! — Есть о чем рассказывать!; Есть за что полюбить! — Есть за что любить!; Есть о ком подумать! — Есть о ком думать!; Есть чему у него поучиться! — Есть чему у него учиться! Д. Н. Шмелев заметил, что различие видов в них сопровождается «модальным сдвигом»: для предложений с глаголами СВ, по его мнению, наиболее естественным является буквальное, утвердительное понимание, тогда как предложения с глаголами НСВ служат опорой для «экспрессивно-иронического отрицания»: не о чем рассказывать, не за что любить, нечему учиться и т. п. [Шмелев 1976: 139–140].