Николай Заболоцкий - Стихотворения и поэмы

ПРОТИВОСТОЯНИЕ МАРСА

Подобный огненному зверю,Глядишь на землю ты мою,Но я ни в чем тебе не верюИ славословий не пою.Звезда зловещая! Во мракеПечальных лет моей страныТы в небесах чертила знакиСтраданья, крови и войны.Когда над крышами селенийТы открывала сонный глаз,Какая боль предположенийВсегда охватывала нас!И был он в руку — сон зловещий:Война с ружьем наперевесВ селеньях жгла дома и вещиИ угоняла семьи в лес.Был бой и гром, и дождь и слякоть,Печаль скитаний и разлук,И уставало сердце плакатьОт нестерпимых этих мук.И над безжизненной пустынейПодняв ресницы в поздний час,Кровавый Марс из бездны синейСмотрел внимательно на нас.И тень сознательности злобнойКривила смутные черты,Как будто дух звероподобныйСмотрел на землю с высоты.Тот дух, что выстроил каналыДля неизвестных нам судовИ стекловидные вокзалыСредь марсианских городов.Дух, полный разума и воли,Лишенный сердца и души,Кто о чужой не страждет боли,Кому все средства хороши.Но знаю я, что есть на светеПланета малая одна,Где из столетия в столетьеЖивут иные племена.И там есть муки и печали,И там есть пища для страстей,Но люди там не утерялиДуши естественной своей.Там золотые волны светаПлывут сквозь сумрак бытия,И эта малая планета —Земля злосчастная моя.

ГУРЗУФ НОЧЬЮ

Для северных песен ненадобен юг:Родились они средь туманов и вьюг,Качанию лиственниц вторя.Они — чужестранцы на этой земле,На этой покрытой цветами скале,В сиянии южного моря.

В Гурзуфе всю ночь голосят петухи.Здесь улица — род коридора.Здесь спит парикмахер, любитель ухи,Который стрижет Черномора.Царапая кузов о камни крыльца,Здесь утром автобус гудит без конца,Таща ротозеев из Ялты.Здесь толпы лихих санаторных гулякНесут за собой аромат кулебяк,Как будто в харчевню попал ты.

Наплававшись по морю, стая парнейЗдесь бродит с заезжей сиреной.Питомцы Нептуна блаженствуют с ней,Гитарой бренча несравненной.Здесь две затонувшие в море скалы,К которым стремился и Плиний,Вздымают из влаги тупые углыСвоих переломанных линий.

А ночь, как царица на троне из туч,Колеблет прожектора медленный луч,И море шумит до рассвета,И, слушая, как голосят петухи,Внизу у калитки толпятся стихи —Свидетели южного лета.Толпятся без страха и тычут свой носВ кувшинчики еле открывшихся роз,И пьют их дыханье, и странно,Что, спавшие где-то на севере, вдругОни залетели на пламенный юг,—Холодные дети тумана.

НАД МОРЕМ

Лишь запах чебреца, сухой и горьковатый.Повеял на меня — и этот сонный Крым,И этот кипарис, и этот дом, прижатыйК поверхности горы, слились навеки с ним.

Здесь море — дирижер, а резонатор — дали,Концерт высоких волн здесь ясен наперед.Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали.И эхо средь камней танцует и поет.

Акустика вверху настроила ловушек,Приблизила к ушам далекий ропот струй.И стал здесь грохот бурь подобен грому пушек,И, как цветок, расцвел девичий поцелуй.

Скопление синиц здесь свищет на рассвете,Тяжелый виноград прозрачен здесь и ал.Здесь время не спешит, здесь собирают детиЧебрец, траву степей, у неподвижных скал.

СМЕРТЬ ВРАЧА

В захолустном районе,Где кончается мир,На степном перегонеУмирал бригадир.То ли сердце устало,То ли солнцем нажгло,Только силы не сталоВозвратиться в село.И смутились крестьяне:Каждый подлинно знал,Что и врач без сознаньяВ это время лежал.Надо ж было случиться,Что на горе-бедуОн, забыв про больницу,Сам томился в бреду.И, однако ж, в селеньеПолетел верховой.И ресницы в томленьеПоднял доктор больной.И под каплями пота,Через сумрак и бред,В нем разумное что-тоЗадрожало в ответ.И к машине несмелоОн пошел, темнолиц,И в безгласное телоВвел спасительный шприц.И в степи, на закате,Окруженный толпой,Рухнул в белом халатеЭтот старый герой.Человеческой силеНе положен предел:Он, и стоя в могиле,Сделал то, что хотел.

ДЕТСТВО

Огромные глаза, как у нарядной куклы,Раскрыты широко. Под стрелами ресниц,Доверчиво-ясны и правильно округлы,Мерцают ободки младенческих зениц.На что она глядит? И чем необычаенИ сельский этот дом, и сад, и огород,Где, наклонясь к кустам, хлопочет их хозяин,И что-то вяжет там, и режет, и поет?Два тощих петуха дерутся на заборе,Шершавый хмель ползет по столбику крыльца.А девочка глядит. И в этом чистом взореОтображен весь мир до самого конца.Он, этот дивный мир, поистине впервыеОчаровал ее, как чудо из чудес,И в глубь души ее, как спутники живые,Вошли и этот дом, и этот сад, и лес.И много минет дней. И боль сердечной смуты,И счастье к ней придет. Но и жена, и мать,Она блаженный смысл короткой той минутыВплоть до седых волос всё будет вспоминать.

ЛЕСНАЯ СТОРОЖКА

Скрипело, свистало и выло в лесу,И гром ударял в отдаленье, как молот,И тучи рвались в небесах, но внизуЦарили затишье и сумрак и холод.В гигантском колодце сосновых стволов,В своей одинокой убогой сторожкеЛесник пообедал и хлебные крошкиСмахнул на ладонь, молчалив и суров.Над миром великая буря ходила,Но здесь, в тишине, у древесных корней,Старик, отдыхая, не думал о ней,И только собака ворчала унылоНа каждую вспышку далеких зарниц,И в гнездах смолкало селение птиц.

Однажды в грозу, навалившись на двери,Тут зверь появился, высок и космат,И так же, как многие прочие звери,Узнав человека, отпрянул назадИ сторож берданку схватил, и с окошкаПружиной метнулась под лестницу кошка,И разом короткий ружейный ударПотряс основанье соснового бора.

Вернувшись, лесник успокоился скоро:Он, видимо, был уж достаточно стар,Он знал, что покой — только призрак покоя,Он знал, что, когда полыхает гроза,Всё тяжко-животное, злобно-живоеВстает и глядит человеку в глаза.

БОЛЕРО

Итак, Равель, танцуем болеро!Для тех, кто музыку не сменит на перо,Есть в этом мире праздник изначальный —Напев волынки скудный и печальныйИ эта пляска медленных крестьян…Испания! Я вновь тобою пьян!Цветок мечты возвышенной взлелеяв,Опять твой образ предо мной горитЗа отдаленной гранью Пиренеев!Увы, замолк истерзанный Мадрид,Весь в отголосках пролетевшей бури,И нету с ним Долорес Ибаррури!Но жив народ и песнь его жива.Танцуй, Равель, свой исполинский танец,Танцуй, Равель! Не унывай, испанец!Вращай, История, литые жернова,Будь мельничихой в грозный час прибоя!О, болеро, священный танец боя!

ПТИЧИЙ ДВОР

Скачет, свищет и бормочетМноголикий птичий двор.То могучий грянет кочет,То индеек взвизгнет хор.

В бесшабашном этом гаме,В писке маленьких цыплятГуси толстыми ногамиЗемлю важно шевелят.

И, шатаясь с боку на бок,Через двор наискосок,Перепонки красных лапокСтавят утки на песок

Будь бы я такая птица,—Весь пылая, весь дрожа,Поспешил бы в небо взвиться,Ускользнув из-под ножа!

А они, не веря в чудо,Вечной заняты едой,Ждут, безумные, покудаРаспростятся с головой.

Вечный гам и вечный топот,Вечно глупый, важный вид.Им, как видно, жизни опытНи о чем не говорит.

Их сердца послушно бьютсяПо желанию людей,И в душе не отдаютсяКрики вольных лебедей.

ОДИССЕЙ И СИРЕНЫ