Николай Заболоцкий - Стихотворения и поэмы

БОЛЕРО

Итак, Равель, танцуем болеро!Для тех, кто музыку не сменит на перо,Есть в этом мире праздник изначальный —Напев волынки скудный и печальныйИ эта пляска медленных крестьян…Испания! Я вновь тобою пьян!Цветок мечты возвышенной взлелеяв,Опять твой образ предо мной горитЗа отдаленной гранью Пиренеев!Увы, замолк истерзанный Мадрид,Весь в отголосках пролетевшей бури,И нету с ним Долорес Ибаррури!Но жив народ и песнь его жива.Танцуй, Равель, свой исполинский танец,Танцуй, Равель! Не унывай, испанец!Вращай, История, литые жернова,Будь мельничихой в грозный час прибоя!О, болеро, священный танец боя!

ПТИЧИЙ ДВОР

Скачет, свищет и бормочетМноголикий птичий двор.То могучий грянет кочет,То индеек взвизгнет хор.

В бесшабашном этом гаме,В писке маленьких цыплятГуси толстыми ногамиЗемлю важно шевелят.

И, шатаясь с боку на бок,Через двор наискосок,Перепонки красных лапокСтавят утки на песок

Будь бы я такая птица,—Весь пылая, весь дрожа,Поспешил бы в небо взвиться,Ускользнув из-под ножа!

А они, не веря в чудо,Вечной заняты едой,Ждут, безумные, покудаРаспростятся с головой.

Вечный гам и вечный топот,Вечно глупый, важный вид.Им, как видно, жизни опытНи о чем не говорит.

Их сердца послушно бьютсяПо желанию людей,И в душе не отдаютсяКрики вольных лебедей.

ОДИССЕЙ И СИРЕНЫ

Однажды аттическим утромС отважной дружиною всейСпешил на кораблике утломВ отчизну свою Одиссей.Шумело Эгейское море,Коварный туманился вал.Скиталец в пернатом убореЛежал на корме и дремал.И вдруг через дымку мечтаньяВозник перед ним островок,Где три шаловливых созданьяПлескались и пели у ног.Среди гармоничного гулаОни отражались в воде.И тень вожделенья мелькнулаУ грека, в его бороде.Ведь слабость сродни человеку,Любовь — вековечный недуг,А этому древнему грекуВсё было к жене недосуг.И первая пела сирена:«Ко мне, господин Одиссей!Я вас исцелю несомненноУсердной любовью моей!»Вторая богатство сулила:«Ко мне, корабельщик, ко мне!В подводных дворцах из бериллаМы счастливы будем вполне!»А третья сулила забвеньеИ кубок вздымала вина:«Испей — и найдешь исцеленьеВ объятьях волшебного сна!»Но хмурится житель Итаки,Красоток не слушает он,Не верит он в сладкие враки,В мечтанья свои погружен.И смотрит он на берег в оба,Где в нише из каменных плитСупруга его Пенелопа,Рыдая, за прялкой сидит.

ЭТО БЫЛО ДАВНО

Это было давно.Исхудавший от голода, злой,Шел по кладбищу онИ уже выходил за ворота.Вдруг под свежим крестом,С невысокой могилы сыройЗаприметил егоИ окликнул невидимый кто-то.

И седая крестьянкаВ заношенном старом платкеПоднялась от земли,Молчалива, печальна, сутула,И, творя поминанье,В морщинистой темной рукеДве лепешки емуИ яичко, крестясь, протянула.

И как громом ударилоВ душу его, и тотчасСотни труб закричалиИ звезды посыпались с неба.И, смятенный и жалкий,В сиянье страдальческих глаз,Принял он подаянье,Поел поминального хлеба.

Это было давно.И теперь он, известный поэт,Хоть не всеми любимый,И понятый также не всеми, —Как бы снова живетОбаянием прожитых летВ этой грустной своейИ возвышенно чистой поэме.

И седая крестьянка,Как добрая старая мать,Обнимает его…И, бросая перо, в кабинетеВсё он бродит одинИ пытается сердцем понятьТо, что могут понятьТолько старые люди и дети.

КАЗБЕК

С хевсурами после работыЛежал я и слышал сквозь сон,Как кто-то, шальной от дремоты,Окно распахнул на балкон.

Проснулся и я. НаступалаЗаря, и, закованный в снег,Двуглавым обломком кристаллаВ окне загорался Казбек.

Я вышел на воздух железный.Вдали, у подножья высот,Курились туманные бездныПровалами каменных сот.

Из горных курильниц взлетаяИ тая над миром камней,Летела по воздуху стаяМгновенных и легких теней.

Земля начинала молебенТому, кто блистал и царил.Но был он мне чужд и враждебенВ дыхании этих кадил.

И бедное это селенье,Скопленье домов и закут,Казалось мне в это мгновеньеРазумно устроенным тут.

У ног ледяного КазбекаСправляя людские дела,Живая душа человекаСтрадала, дышала, жила.

А он, в отдаленье от пашен,В надмирной своей вышине,Был только бессмысленно страшенИ людям опасен вдвойне.

Недаром, спросонок понуры,Внизу, из села своего,Лишь мельком смотрели хевсурыНа мертвые грани его.

СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Говорят, что в Гималаях где-то.Выше храмов и монастырей,Он живет, неведомый для света.Первобытный выкормыш зверей.

Безмятежный, белый и косматый.Он порой спускается с высот,И танцует, словно бесноватый,И в снежки играет у ворот.

Но когда буддийские монахиСо стены завоют на трубе,Он бежит в смятении и страхеВ горное убежище к себе.

Если эти россказни — не бредни,Значит, в наш всеведающий векСуществует всё-таки последнийПолузверь и получеловек.

Ум его, как видно, не обширен,И приют заоблачный суров,И ни школ, ни пагод, ни кумиренНе имеет этот зверолов.

В горные упрятан катакомбы,Он и знать не знает, что под нимГромоздятся атомные бомбы,Верные хозяевам своим.

Никогда их тайны не откроетГималайский этот троглодит,Даже если, словно астероид,Весь пылая, в бездну полетит.

Но пока над свежими следамиЛамы причитают и поют,И пока, расставленные в храме,Барабаны бешеные бьют,

И пока тысячелетний БуддаВорожит над собственным пупом.Он себя сравнительно не худоЧувствует в убежище своем.

Там, наверно, горного оленяОн свежует около ключаИ из слов одни местоименьяПроизносит, громко хохоча.

ОДИНОКИЙ ДУБ

Дурная почва: слишком узловатИ этот дуб, и нет великолепьяВ его ветвях. Какие-то отрепьяТорчат на нем и глухо шелестят.

Но скрученные намертво суставыОн так развил, что, кажется, ударь —И запоет он колоколом славы,И из ствола закапает янтарь.

Вглядись в него: он важен и спокоенСреди своих безжизненных равнин.Кто говорит, что в поле он не воин?Он воин в поле, даже и один.

СТИРКА БЕЛЬЯ

В стороне от шоссейной дороги,В городишке из хаток и лип,Хорошо постоять на порогеИ послушать колодезный скрип.Здесь, среди голубей и голубок,Меж амбаров и мусорных куч,Бьются по ветру тысячи юбок,Шароваров, рубах и онуч.Отдыхая от потного телаДомотканой основой холста,Здесь с монгольского ига виселаЭтих русских одежд пестрота.И виднелись на ней отпечаткиЧеловеческих выпуклых тел,Повторяя в живом беспорядке,Кто и как в них лежал и сидел.Я сегодня в сообществе прачек,Благодетельниц здешних мужей.Эти люди не давят лежачихИ голодных не гонят взашей.Натрудив вековые мозоли,Побелевшие в мыльной воде,Здесь не думают о хлебосолье.Но зато не бросают в беде.Благо тем, кто смятенную душуЗдесь омоет до самого дна,Чтобы вновь из корыта на сушуАфродитою вышла она!

ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР