Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт
— Ну как, господа, вы довольны мной? — осведомился он. — Могу я теперь привести себя в порядок?
Мы поздравили его, он вымыл руки, поправил одежду, причесался.
Наконец аппарат смолк.
* * *Убийца дождался, пока мы не ликвидировали следы нашего присутствия; мы предполагали, что завтра полиция непременно нагрянет на виллу. Вышли мы вместе. Убийца попрощался с нами, как подобает светскому человеку. Он поспешил к себе в клуб, однако я более чем уверен, что в тот вечер после такого приключения его вряд ли там ждал сказочный выигрыш. Поблагодарив игрока, мы откланялись и отправились спать.
Итак, мы получили столь необходимое нам сенсационное преступление.
Оно и впрямь наделало большой шум. Жертвами оказались жена посла крохотного балканского государства и ее любовник, сын претендента на трон одного княжества в Северной Германии.
Виллу мы сняли под фальшивой фамилией, и владелец ее, не желая осложнений, признал в молодом принце нанимателя. Полиция два месяца сбивалась с ног. Выходили экстренные выпуски газет, и тут-то мы и начали наше турне, так что можете себе представить, какой нас ожидал успех. Полиции ни на секунду не пришло в голову, что мы показываем подлинное убийство, бывшее у всех на устах. Мы озаботились объявить о том во всех изданиях. Но публика на сей счет отнюдь не заблуждалась. Нас восторженно принимали и в Европе, и в Америке, так что через полгода мы заработали сумму в триста сорок две тысячи франков, каковую и разделили между компаньонами.
Так как преступление наделало слишком много шума, чтобы остаться безнаказанным, полиция в конце концов арестовала какого то левантинца, у которого не оказалось алиби на ту ночь, когда было совершено преступление. Невзирая на уверения в невиновности, бедняга был приговорен к смерти и казнен. Нам опять повезло. Благодаря счастливой случайности наш фотограф смог присутствовать при казни, и мы добавили к нашему фильму новую сцену, просто созданную для того, чтобы привлечь публику.
Через два года, когда наша компания по причинам, о которых я не стану распространяться, распалась, я получил больше миллиона, а в следующем году все просадил на бегах.
3. РОМАНТИЧЕСКАЯ СИГАРА
— Несколько лет назад, — начал свой рассказ барон дʼОрмезан, — один из моих друзей подарил мне коробку гаванских сигар, присовокупив, что они самого высшего качества и что покойный король Англии{90} не мыслил себе жизни без них.
Вечером я открыл коробку и с наслаждением вдохнул аромат, какой источали чудесные сигары. Я мысленно сравнил их с торпедами, лежащими в арсенале. В мирном арсенале! То были торпеды, которые придумала мечта, дабы победить скуку. Благоговейно взяв одну из сигар, я счел, что мое сравнение с торпедами не слишком точно. Скорей она была похожа на палец негра, и колечко из золотой бумаги еще усиливало впечатление, которое мне внушил ее глубокий коричневый цвет. Старательно обрезав кончик, я закурил и, полный блаженства, сделал несколько затяжек благоуханным дымом.
Однако уже через несколько секунд я почувствовал во рту неприятный привкус, мне показалось, что дым сигары отдает жженой бумагой.
«Похоже, у английского короля, — подумал я, — вкусы по части табака были не столь утонченными, как я полагал. В наши дни мошенничество распространилось весьма широко, и, возможно, спастись от него не смогли ни дворец Эдуарда Седьмого, ни его гортань. Всему приходит конец. Теперь уже невозможно выкурить хорошую сигару».
С гримасой отвращения я прекратил курить, так как от моей сигары определенно воняло паленым картоном. Я разглядывал ее, размышляя:
«После того как американцы наложили лапу на Кубу, остров, возможно, и движется к процветанию, но гаваны курить просто нельзя. Вне всяких сомнений, янки применяют на табачных плантациях методы современного сельского хозяйства, а на фабриках они определенно заменили работниц, скручивающих сигары, машинами. Вероятно, это экономичней и быстрей, но сигары от этого изрядно теряют. А уж та, которую я только что пытался выкурить, вынуждает меня поверить, что тут вдобавок замешаны и фальсификаторы и что сейчас у гаванских производителей сигар старые газеты, вымоченные в никотине, заменяют табачные листья».
Придя к такому выводу, я принялся крошить сигару, чтобы проверить, из чего же она состоит. И был не слишком удивлен, если принять во внимание настроение, в каком я пребывал, когда обнаружил, что помешал мне докурить сигару бумажный рулончик, каковой я немедленно развернул. Он состоял из листка бумаги, в который, очевидно для защиты, был завернут маленький заклеенный конверт со следующим адресом:
Señ. Don José Hurtado у Barral Calle de Los Angeles Habana
На листке же, верхний край которого слегка обгорел, я с изумлением прочитал несколько строчек, написанных по-испански женским почерком, и вот их перевод:
«Меня против моей воли держат в монастыре де ла Мерсед, и я умоляю доброго христианина, которому придет мысль поинтересоваться, что находится в этой скверной сигаре, отослать по адресу приложенное письмо».
Удивленный и взволнованный, я обозначил на обороте конверта себя в качестве отправителя на тот случай, чтобы мне возвратили его, если письмо не дойдет до адресата, после чего надел шляпу и отнес его на почту. Вернувшись домой, я закурил вторую сигару. Она была превосходна, остальные тоже. Мой друг не обманул меня. А английский король знал толк в гаванских табаках.
* * *Как то месяцев через пять или шесть после того романтического происшествия, о котором я уже и думать забыл, мне доложили, что ко мне явились с визитом негр и негритянка, весьма изысканно одетые, и они просят, чтобы я незамедлительно принял их, но, правда, добавив, что я их не знаю и фамилия их, вероятно, ничего мне не скажет.
Крайне заинтригованный, я прошел в гостиную, куда провели экзотическую пару.
Чернокожий господин непринужденно представился мне на весьма сносном французском:
— Я — дон Хосе Уртадо-и-Барраль.
— Как! Это вы? — воскликнул я, припомнив историю с сигарой.
Должен признаться, мне и в голову не приходило, что гаванские Ромео и Джульетта могут оказаться чернокожими.
Дон Хосе Уртадо-и-Барраль учтиво подтвердил:
— Да, я.
Он представил мне свою спутницу:
— Моя жена. И стала она ею благодаря вашей любезности. Жестокие родители заперли ее в монастырь, где монашки дни напролет делают сигары, которые поставляются исключительно папскому и английскому королевскому дворам.
Я не мог прийти в себя от изумления. Уртадо-и-Барраль продолжал:
— Мы оба принадлежим к богатым чернокожим семействам. На Кубе таких немного, однако они есть. Но прошу мне поверить, предрассудки по части цвета кожи имеются в равной степени и у белых, и у черных.
Родители моей Долорес любой ценой хотели выдать ее за белого. Они мечтали о зяте-янки и, разъяренные ее непреклонным решением выйти только за меня, в глубокой тайне заперли ее в монастыре де ла Мерсед.
Я не знал, где искать Долорес, впал в полное отчаяние и был близок к самоубийству, но, получив письмо, которое вы столь любезно отдали на почту, воспрял духом. Я похитил возлюбленную, и вскоре она стала моей женой.
Само собой разумеется, мы проявили бы крайнюю неблагодарность, если бы избрали местом нашего свадебного путешествия не Париж и не исполнили бы свои долг — прийти и поблагодарить вас.
В настоящее время я — управляющий одной из самых крупных сигарных фабрик в Гаване и, чтобы возместить вам ту дрянную сигару, которую вам пришлось выкурить по нашей вине, дважды в год буду присылать вам запас первоклассных сигар. Я хотел лишь узнать ваши вкусы, чтобы тотчас же отправить первую посылку…
Дон Хосе научился французскому в Новом Орлеане, а жена его изъяснялась без акцента, так как получила образование во Франции.
* * *Вскоре молодые герои этого романтического приключения вернулись в Гавану. Должен добавить, что неблагодарный, а скорей всего, разочарованный браком дон Хосе Уртадо-и-Барраль так ни разу и не прислал мне обещанных сигар.
4. ПРОКАЗА
Когда кто то заметил, что итальянский не составляет трудностей, барон дʼОрмезан запротестовал с уверенностью человека, говорящего чуть ли не на полутора десятках европейских и азиатских языков:
— Итальянский нетруден? Какое заблуждение! Возможно, его трудности не столь очевидны, но тем не менее они есть, можете мне поверить. Я сам столкнулся с ними. Из за них я чуть не подхватил проказу, лепру, эту страшную болезнь, что подобно трудностям, какие представляет итальянский язык, таится, представляется исчезнувшей, а меж тем продолжает распространяться и свирепствовать во всех пяти частях света.
