Ди Джой Коултер - Супер ноль. Как перезагрузка мозга открывает вашу врожденную гениальность
Следующие две задачи подразумевали называние и группировку геометрических фигур. Субъектам показывали рисунки: круги, треугольники, прямоугольники, трапеции, горизонтальные линии и неполные круги и треугольники.
Пятая группа, студентки педагогического техникума, назвали и сгруппировали все фигуры по названию формы, не важно, были ли они светлыми или темными, с пунктирными или сплошными контурами. Другие группы, за исключением женщин из ичкари, использовали названия формы для большинства рисунков, но могли дать некоторым из них названия объектов, которые им эти фигуры напоминали. Женщины из ичкари не знали названия категорий и обозначали каждую фигуру как название предмета. Например, они называли полный круг тарелкой, ситом или ведром, а треугольник – амулетом или стременем. Когда их просили сгруппировать их, они снова возражали, говоря, что это нельзя сделать. Однако под воздействием настойчивых просьб исследователей они пытались установить связи между некоторыми из них.
Например, по поводу квадрата с пунктирными контурами и прямоугольника они говорили: «Эти похожи. Этот – клетка для птиц, а эта – кормушка в клетке». По поводу квадрата и трапеции: «Это маленькое ведро для кислого молока, а это чашка для сливок».
Женщины из ичкари использовали свои зрительные навыки, чтобы представить реальные ситуации, которые могут объединить объекты, и противились применению слов в качестве инструментов для сортировки. Это сопротивление проявлялось и у неграмотных крестьян, когда задачи стали более сложными, но не у тех, кто учился грамоте.
Вот два примера. Первый касается неграмотного крестьянина, а второй малограмотного. Вы заметите, что эти две записи также содержат замечания интервьюера. В этой задаче испытуемому показывали четыре карточки с рисунками (молоток, пила, полено и топор) и спрашивали: «Какие из этих предметов можно назвать одним словом?» Разговор с неграмотным крестьянином из глухой деревни развивался так:
Ответ: «Как же это? Если назвать все три одним словом “молоток”, тоже неверно будет!..»
Отказ от обращения к обобщающему названию.
Вопрос: «Но один человек выбрал три предмета – молоток, пилу и топор и сказал, что они схожи».
Ответ: «Пила, молоток и топор все должны работать вместе, но полено тоже должно быть вместе с ними!»
Соскальзывание на практическую ситуацию.
Вопрос: «Как ты думаешь, почему он выбрал эти три вещи, а не полено?»
Ответ: «Может быть у него много дров, но, если он останется без дров, он ничего не сможет делать».
Объяснение в пределах практической ситуации.
Вопрос: «Да, но ведь молоток, пила, топор – инструменты».
Ответ: «Да, но если у нас есть инструменты, то нужно дерево, без него мы ничего не построим».
Разговор с малограмотным двадцатилетним жителем Ташкента был совсем другим и развивался так:
Вопрос: «Какой предмет здесь лишний?»
Ответ: «Здесь не подходят дрова. Они стоят все время на земле, а остальные три вещи можно использовать, хотя и для разной работы».
Категориальная классификация без обозначения обобщенным названием.
Вопрос: «А некоторые говорят, что молоток здесь не подходит».
Ответ: «Я не знаю, правильно или неправильно. Это – полено, это – топор. Если топор туда не пройдет, можно бить его молотком».
Соскальзывание на ситуацию.
Вопрос: «А как можно эти три вещи назвать одним словом?»
Ответ: «Можно назвать “инструменты” (асбоб)».
Вопрос: «А еще какие есть инструменты?»
Ответ: «Рубанок, лопата, ножницы, нож».
Вопрос: «А полено можно назвать “асбоб”?»
Ответ: «Нет, это дерево».
Исследователи обнаружили, что только один неграмотный крестьянин из двадцати шести протестированных смог с помощью подсказки сгруппировать объекты по категориям, 70 процентов малограмотных колхозников смогли сделать это с некоторыми подсказками, а все, кто хотя бы год получал образование, группировали объекты по категориям без всяких подсказок. Их склонность думать, объединяя все элементы в единую историю, уже исчезла.
Они больше не думали по ассоциации. Что еще важнее, они начали находить сходство между объектами, которые не были в точности похожи. Они перешли от разбиения объектов на две группы – одинаковые и не одинаковые или такие же и разные, к трем группам – одинаковые, похожие и разные. Этот, казалось бы, простой сдвиг окажет огромное влияние на их воображение, как мы убедимся в следующей части.
Воображение, уходящее корнями в память
После исследований группировки объектов группа Лурии предъявила узбекам и кашгарцам два последних набора задач. Один набор был направлен на изучение, как испытуемые будут справляться со сходными объектами. Второй раскрывал изменения в том, как они используют воображение.
Финальная задача на определение сходства заключалась в том, что испытуемому предъявляли два объекта, которые не имели друг с другом никакого зрительного сходства и которые с наибольшей вероятностью нельзя было использовать в одних и тех же практических ситуациях. Поскольку визуальные подсказки явно не помогли бы, исследователи хотели увидеть, станут ли в итоге неграмотные использовать названия категорий, чтобы связать эти два элемента вместе. Испытуемые оставались твердо привержены своей стратегии визуального мышления и, как правило, приходили к тому, что говорили только о различиях этих двух элементов.
Хорошим примером этого является интервью с тридцативосьмилетней неграмотной крестьянкой, которая работала в сельской местности. Примечания интервьюера снова включены в протокол.
Вопрос: «Что общего у курицы и собаки?»
Ответ: «Не похожи они… у курицы две ноги, у собаки – четыре; у курицы есть крылья, у собаки – нет; у собаки большие уши, у курицы – маленькие».
Описывает различия, а не сходства.
Вопрос: «Это все различия, а что у них сходного?»
Ответ: «Непохожи они совсем».
Вопрос: «А можно было бы их одним словом назвать?»
Ответ: «Нет, нельзя!»
Вопрос: «Какое слово одинаково подходит к курице и к собаке?»
Ответ: «Не знаю».
Вопрос: «Ну, а слово “животные” подходит?»
Ответ: «Да, это слово подходит».
Принимает обобщающий термин.
Последнее задание было связано с логическими утверждениями, которые называются силлогизмы. Они имеют очевидные ответы, если подходить к ним как к словесным, а не зрительным задачам. Эта задача оказалась непосильной для неграмотных испытуемых, но оказалась довольно легкой даже для тех, у кого были хотя бы зачатки грамотности.
Один силлогизм был таким: «На далеком севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля на далеком севере, и там всегда снег. Какого цвета там медведи?»
Вот ответ тридцатисемилетнего крестьянина из глухого кишлака:
Ответ: «Разные звери бывают».
Отказ от вывода из силлогизма.
Услышав силлогизм второй раз, он добавил:
Ответ: «Я не знаю, я видел черного медведя, других я не видел… Каждая местность имеет таких же животных: если белая местность, то белых; если желтая местность, то желтых».
Апелляция лишь к личному, наглядному опыту.
Вопрос: «Ну, а на Новой Земле какие медведи?»
Ответ: «Мы всегда говорим только то, что видим; того, чего не видели, мы не говорим».
То же.
Вопрос: «А что из моих слов следует?» Силлогизм повторяется.
Ответ: «Вот в чем дело: наш царь не похож на вашего царя, а ваш царь не похож на нашего. На ваши слова может ответить только тот, кто видел, а кто не видел, тот не может из ваших слов ничего сказать».
То же.
Вопрос: «Ну, а из моих слов, что на севере, где все время снег, медведи белые, можно заключить, какие на Новой Земле медведи?»
Ответ: «Если человеку 60 или 80 лет и он видел белого медведя и скажет об этом, то ему можно верить, а я не видел и потому не могу сказать. Мое слово на этом кончено. Если кто видел, тот скажет, если кто не видел, тот не может ничего сказать!»
При обсуждении полученных результатов исследовательская группа Лурии провела интересное различие между двумя видами воображения. Воображение, существовавшее до появления грамотности и коллективизации, они назвали воспроизводящим. Испытуемые полагались почти исключительно на то, что они видели в своей обычной жизни, и, как мы только что узнали, не могли рассуждать о том, чего не пережили на собственном опыте. Это ограничивало их мышление мыслями о прошлом и настоящем, но не о неопределенном будущем. Однако эта стратегия, судя по всему, хорошо подходила им для того, чтобы запоминать увиденное. Позже, когда мы будем говорить об искусстве рассказывания историй, мы обнаружим, что это воспроизводящее воображение также играет большую роль при запоминании того, что было услышано.
