Максим Рохмистров - Введение в социологическую теорию предпринимательства
Всё началось и продолжается сегодня с расширением круга почитателей новых трактовок капитализма и капиталистического общества, именуемого как «постиндустриальное общество», во второй половине ХХ века. Ясно, что не мог не возникнуть разговор и об изменениях в собственности. Из смеси различных представлений о собственности, появившихся в последние десятилетия ушедшего ХХ столетия, наибольший авторитет приобрела экономическая теория прав собственности (Р. Коуз, А. Алчян, К. Эрроу и др.), которая покоится на сведении всех отношений собственности к индивидуальным контрактам.
Развернутое определение центрального понятия этой теории довольно близко к нашему пониманию собственности как социологической категории, но, естественно, далеко не тождественно последнему. Оно, на наш взгляд, скорее философское в смысле понимания философии как совокупности знаний в период до разветвления ее на конкретные науки[69].
В этом определении права собственности понимаются как санкционированные поведенческие отношения между людьми, которые возникают в связи с существованием благ и касаются их использования. Эти отношения определяют нормы поведения по поводу благ, которые любое лицо должно соблюдать в своих взаимодействиях с другими людьми или же нести издержки из-за их несоблюдения. Термин «благо» используется в данном случае для обозначения всего, что приносит человеку полезность или удовлетворение. Таким образом, и этот пункт важен, понятие прав собственности в контексте нового подхода распространяется на все редкие блага. Оно охватывает полномочия как над материальными объектами, так и над «правами человека» (право голосовать, печатать что-либо и т. д.). Господствующая в обществе система прав собственности есть в таком случае сумма экономических и социальных отношений по поводу редких ресурсов, вступив в которые, отдельные члены общества противостоят друг другу[70]. Последнее явно заимствовано у К. Маркса. Но не оно характеризует сам выход подходов к собственности из того замкнутого круга, который вокруг нее всегда старались очертить представители экономической науки.
Во-первых, нова уже сама подмена «рабочего» использования отправного термина: не просто «собственность», а «право собственности», которое звучит уже конкретнее, чем исключительно только безликие «отношения собственности», вокруг чего до сих пор ведут свои псевдодефиниционные игры представители экономической науки.
«Не ресурс сам по себе является собственностью, – утверждал в свое время один из ярких представителей основателей новой теории прав собственности профессор Лос-Анджелесского университета Г. Демсец, – пучок или доля прав по использованию ресурса – вот что составляет собственность» [71].
Во-вторых, сторонники теории прав собственности согласились с тем, что отношения собственности можно трактовать как отношения между людьми, а не как отношение «человек – вещь».
В-третьих, была учтена и проблема редкости, поднятая К. Марксом и его предшественниками.
Всё это ясно относится к экономической науке, но включает в себя и отдельные положения социологии. А вот другие аспекты и в первую очередь трактовка прав собственности, вбирающая в себя как материальные, так и духовные объекты, включая неотчуждаемые личные свободы, – это уже всецело входит в предмет социологической науки. Сюда же можно включить положение о том, что отношения собственности рассматриваются как санкционированные обществом, но не обязательно государством. С этим собственно сталкиваемся в настоящее время и мы, хотя, конечно же, и раньше было известно, что эти отношения могут закрепляться и охраняться не только в виде законов и судебных решений, но и в виде неписаных правил, традиций, обычаев, моральных норм. Но практика реализации всего этого, конечно же, была другая. Она в принципе до сих пор более распространена, чем какие-либо нормы современного понимания, например, той же частной собственности.
Новая экономическая теория прав собственности стала не столько неким практическим руководством по совершенствованию существующей сегодня ситуации с собственностью, сколько источником бурной деятельности политэкономов развитых стран.
В XXI веке волна влияния этой новой теории докатилась и до постсоветской России, в которой вот уже более чем четверть века идет процесс рыночного реформирования. И здесь нашлись политэкономы, которые утверждают, что в условиях трансформационной экономики можно построить конкретную систему (классификацию) отношений собственности, взяв за основу общецивилизационную тенденцию социализации частной собственности, т. е. развития общественного ассоциированного распоряжения и присвоения общественного богатства. В этих условиях они считают возможным проследить линию «содержательного движения к всё более и более ассоциированным (общественным) отношениям собственности»[72].
Что это? Возвращение к утраченному или взгляд в будущее? Вместо прямого ответа на этот вопрос, приходит на ум то, что у каждой из великих доктрин до сих пор есть свои представители. Либералы, социалисты, интервенциалисты, государственные и христианские социалисты продолжают противопоставлять свои идеалы. Смогут ли они примириться в будущем? Вряд ли. Либерализм, социализм, синдикализм и др. могут в будущем сменить свои названия, но они, думается, будут существовать, потому что они соответствуют каким-то тенденциям человеческой природы или перманентным коллективным интересам, которые по очереди могут играть главенствующую роль. Но если из общества исчезнет конкуренция, то его развитие вряд ли будет соответствовать его космическому предназначению и тем законам развития, которые мы только можем предугадывать. Поэтому когда мы говорим о каких-либо трансформационных явлениях общественного развития, необходимо чаще обращаться к осознанию тех социальных технологий, которые стали конкретными результатами общественной эволюции, а не стремиться любым образом «протолкнуть» те идеалы, которым мы симпатизируем.
Однако у наших экономистов другой взгляд на историю трансформации собственности. Ее развитие, по их мнению, определяли главным образом такие главные направления, как:
1) дифференциация прав собственности, в результате чего титул собственности всё более терял свое реальное содержание, «превращался в дисфункциональную фикцию, обременяющую экономический механизм»;
2) появление невещественных объектов собственности – прав на изобретения и ноу-хау, товарных знаков, репутации предприятия и т. п.;
3) появление юридических лиц – еще одна юридическая фикция, за которой просматривается «глубинный процесс формирования особого класса субъектов собственности», «институциональных собственников»[73].
Плох или хорош российский рынок – эта тема специального анализа. Однако вряд ли кому-то придет в голову мысль, что «титул» собственности утерял свое реальное содержание, и уж совсем не понятен тезис о том, что он превращается в дисфункциональную фикцию, обременяющую экономический механизм. Понятно, когда В.И. Ленин, другие марксисты, утописты и т. п. говорили об отмирании государства, но при этом сам «титул» собственности не обеднялся в своем вещественном содержании. А саму мысль о том, что этот титул собственности обременяет экономический механизм, опровергают те многочисленные представители современной российской политэкономии (повторяем, именно политэкономии), суть предложений которых сводится совсем не к устранению собственности вообще, а к недопущению возвышения роли исключительно только одной ее формы – частной собственности на средства производства.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
См.: Тойнби А. Постижение истории: сб. – М., 1996. – С. 67, 116.
2
Там же. – С. 440.
3
Ясперс К. Истоки истории и ее цель. Вып. 1–2.– М., 1991.– Вып. 1. С. 27.
4
Ясперс К. Истоки истории и ее цель. Вып. 1.– С. 63, 53
5
Там же. – С. 16.
6
Ясперс К. Истоки истории и ее цель. Вып. 1. – С. 61.
7
Там же. – С. 5.
8
«Истоки истории и ее цель» впервые вышла в свет в 1949 году, всего через четыре года после окончания Второй мировой войны.
