Максим Рохмистров - Введение в социологическую теорию предпринимательства

Во-первых, они разделяют общество на две части населения: на собственников и не собственников, сразу же превращая собственность в источник разделения общества на противоборствующие группы. Влияние в данном случае марксистской доктрины борьбы классов очевидно. Отсюда и рождение (или воспроизводство) самой методологии исследования, направленной на реализацию проблемы соединения собственности и равноправия членов общества.

Во-вторых, что опять-таки связано с первой проблемой, это – отделение собственности от управления обществом. Здесь в лучшем случае речь идет о том, что «собственник средств производства, как правило, реально управляет процессом воспроизводства», что «по существу в руках собственников находится реальная экономическая власть»[64]. Сказанное, несомненно, сужает роль собственности в жизнедеятельности общества в целом. Но не менее важно и то, что такой подход сужает роль собственности и в самом общественном производстве. И сколько бы исследователи собственности не пытались воспроизвести экономическое содержание и экономическую сущность собственности, они неизменно скатываются на рельсы марксистской трудовой концепции стоимости.

Именно последнее и является главным звеном в осознании собственности в ее гуманитарном, а не в узком экономическом плане.

Что это: общемировая традиция или «шоры» рамок марксистской методологии? Практика показывает, что и то, и другое. В первую очередь следует отметить, что наши отечественные экономисты чаще всего озабочены не тем, чтобы выяснить особенности реализации собственности в новых постсоветских условиях, чем примерно в аналогичных условиях (перехода от феодализма к капитализму) занимались политэкономы-классики. Наши же экономисты своей главной заботой сделали возведение всё новых редутов вокруг своего предмета экономической науки, хотя в новых условиях экономическая наука не может не сотрудничать с такой холистической наукой, как социология. И это связано не только с неопределенностью будущего России, отсутствием необходимого опыта постсоциалистического развития, но и с узостью в выборе необходимых научных знаний в исторических фрагментах эволюционного, а не революционного развития человечества, чем ограничивалось наше знание со времен советского периода жизни страны. Сам факт расширения этого выбора позволит ученым независимо от их узкой принадлежности увидеть в прошлом какие-то важные фрагменты будущего нашей страны, ибо она – часть общей человеческой системы земли, а не какой-то другой планеты. Что касается конкретно того, что собственность – это предмет не только политэкономии, но и социологии, то здесь помимо какого-то разделения научных сфер по изучению данного феномена речь может идти и о предметном созвучии этих двух общественных наук. Достаточно сказать, что исторически предмет политической экономии традиционно совпадал с социологией. С XVI века политическая экономия и считалась социологией. Выдающиеся представители политической экономии (В. Петти, Ф. Кенэ, А. Тюрго, А. Смит, Д. Рикардо и др.) в принципе в большей степени были социологами, чем экономистами в современном понимании этой науки. Они разрабатывали социальное содержание политической экономии через проблемы социальной статистики, социальные формы труда, проблемы социального содержания и цели разделения труда – через разделение труда и обмен как отношение между классами, выявляли характеристики классов, их определение и понимание собственности как системы общественных отношений и др. Знакомство с творчеством по своей сути первой экономической школы – физиократами (меркантилизм не в счет) вполне позволяет сделать вывод о том, что данная школа в большей степени явилась родоначальником социологии, чем политической экономии. Так, например, основатель этой школы Ф. Кенэ рассматривал роль того или иного класса в создании богатства, в производстве продуктов труда, распределении продуктов труда между классами, присвоении богатства, собственности. Именно у Кенэ прослеживаются основы той теории ценности, которую сформировали впоследствии А. Смит и Д. Рикардо. Но уже Кенэ показал, что разделение труда с социальной точки зрения представляет собой отношение неравенства и несправедливого присвоения собственниками средств производства чужого труда. С его точки зрения, эффективна и справедлива собственность, соединенная с трудом[65], и, пожалуй, такое понимание собственности в допромышленных условиях с учетом своеобразной трактовки социальной структуры того времени более понятно, чем взгляды на нее Д. Рикардо. Прежде собственность и труд были едины, не было классов. Неравенство и труд на другого один из ярких представителей школы физиократов А. Тюрго связывает с отсутствием средств производства (в частности, земли) у части населения, разрушением общей собственности: «Земля, – утверждал он, – перестала быть общей собственностью, установилась частная собственность на землю», происходит разделение общества на классы[66]. Конечно, физиократы, как и В. Петти, еще не могли проникнуться мыслью о роли разделения труда в прогрессивном развитии общества. Более того, они, как собственно и А. Смит, с большей симпатией относились к домануфактурному периоду человечества. Социальный результат разделения труда у того же Смита был явно негативен. С его «легкой руки» впоследствии стало правилом описывать ту неотвратимую деградацию личности рабочего в условиях внедрения пооперационного разделения труда и закрепления рабочего за частичной монотонной операцией, в результате которой работник «обыкновенно становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо». Подобно утопистам, А. Смит старался представить в «розовом свете» времена цеховых и сельскохозяйственных общин, городских республик, когда каждый человек кроме непосредственного процесса труда одновременно являлся организатором и управляющим социальными отношениями, производством, государственным деятелем, воином и судьей. Отсюда и те истоки ценностной теории, которую впоследствии сформулировал Д. Рикардо. Смит же, вскрыв социальную роль разделения труда с вышеизложенных позиций, выявил то основное средство, которое позволяет превратить продавца рабочей силы в безропотного пролетария и оставлять ему только часть созданного рабочим продукта, равного стоимости средств существования лишь одного рабочего[67]. Об этом, впрочем, почти за столетие до Смита писал и ирландец В. Петти [68]. Не вдаваясь в саму суть приведенных суждений родоначальников классической политической экономии и не давая им оценку с позиции определенного методологического подхода, отметим то, что и они далеко не всегда понимали перспективность эволюционных нововведений. Более того, даже подобно многим сегодняшним представителям российской науки, «цеплялись» за старое, подчеркивая перспективность именно старого опыта. Но находить все-таки верное решение им помогало то обстоятельство, что в центре их внимания всегда оставался человек и те социальные отношения, которые лежат в основе развития общества. И в этом случае предмет политической экономии практически совпадает с предметом социологии как науки об изучении процессов развития человеческого общества. Целью же научного познания первых политэкономов выступала необходимость формулирования неких законов, которым подчиняется весь процесс развития общества. Другое дело, что сам факт осознания и трактовки этой цели у разных представителей первых экономических школ был различен. Однако именно эта направленность научных поисков родоначальников политической экономии и стала фундаментом уже осознанных действий в поисках закономерностей развития общества следующих поколений ученых и в первую очередь – Карла Маркса, в научной методологии которого политэкономия весьма органично слилась с социологией. Более отчетливо проявилась и сама цель научного поиска – определить законы развития человеческого общества, т. е. то, с чем тот же А. Смит не сумел «согласовать» данные своего исследования мануфактурного производства.

Винить физиократов, Смита и других представителей политической экономии XVI–XVIII веков, в том, что они не осознали цивилизационную роль промышленного производства, вряд ли справедливо. До конца это осознать не сумели даже ни К. Маркс, ни другие ученые последующего Х1Х века. А ведь в это время промышленное производство априори стало символом развития общества. Что касается А. Смита, то сама технология мануфактурного труда в принципе ничем не отличалась от ремесленного цехового производства, так как орудия труда (инструменты) работников были одни и те же, т. е. старые ремесленные инструменты. И хотя, как отмечал А. Смит, производительность труда в условиях новой кооперации труда повысилась, процесс опредмечивания ремесленного средства труда в новой структуре труда еще не стал некой новой реальностью. Осознать в новой системе организации производства на основе разделения труда процесс зарождения капитализма, ясно, было не просто, поскольку до «передачи эстафеты» специализированного инструмента рабочего мануфактурного периода машине было еще далеко. Тем более трудно в чем-либо винить физиократов и их современников, главным фактором в жизни которых было земледелие. Некоторые изменения в трактовке собственности, отличающейся от марксистской позиции, появились лишь в ХХ веке. Хотя сразу же заметим, что они не были революционными. Конечно, речь идет о сдвигах в так называемой буржуазной политэкономии. Советские ученые, естественно, могли «углублять» марксистское толкование собственности исключительно с помощью самого Маркса. Что они успешно и делали лишь изредка, делая «вылазки» в сферу товарно-денежных отношений…