Двоюродные братья - Иосиф Израилевич Рабин
— Что-нибудь случилось, Янкель?
Она внимательно выслушала мужа и возбужденно заговорила:
— Ты с ней два слова сказал и уже тащишь ей книги, а кто она, ты знаешь? Каждый раз говоришь ты, что знаешь человека, и сколько раз ты обжигался.
Она знает, что ничем не поможет. Она считает мужа упрямцем, но тут же припоминает:
— Она жена Ильи... Боже мой, бывшая моя подруга. Пусть она придет. Ты увидишь, что и как.
На другой день Янкель возвращался с работы вместе с Малкой, и в фабричных воротах они столкнулись с шедшей им навстречу женой Янкеля.
Бывшие подруги узнали друг друга.
— Как давно... Муж мне рассказывал, я просила его, чтобы он позвал вас к нам, но он разве это сделает?
— Почему, почему же?— перебил Янкель. — Я звал.
Малка пошла с ними. Дома у Янкеля все показалось ей свежим и новым. Сидят муж, жена и дети у стола,— так давно она уже этого не видала. Она ощутила теплоту и новизну, ей захотелось о многом подумать, ни о чем не говоря. Думать она здесь не могла, а говорить должна была. Она обещалась притти.
Она побежала после работы в детский дом. Взяла на вечер детей к себе, усадила их за стол.
Ей, однако, стало скучно, и она отвела детей назад в детский дом, а сама пошла к Янкелю..
— Как давно, как давно мы сами были детьми,— растрогалась жена Янкеля,— годы бегут, и задержать их нечем. Что получается из того, что Янкель трижды на день кричит, что Бунд не годится? Ничего.
— Для вашего мужа это не новость. Он давно воюет с Бундом.
— Ой, что вы говорите... Бунд, действительно, фальшивая партия, чего только Янкель не рассказывает.
Он из этого никакой выгоды не извлекает, он прав.
Янкель гулял с польскими сапожниками.
Обе подруги сидели у окна, и когда Янкель вернулся, он застал их оживленно беседующими. Книгу, которую Янкель разыскал, Малка забыла у него на столе, он хотел нагнать ее, но жена не пустила.
— Что тебе может показаться?! Ее это так же интересует, как прошлогодний снег. У нее горе, а ты суешь ей книги. Напрасный труд.
— Человек должен копать глубже лопаты... — возразил он.
Кто-то открыл дверь, вошедший стер сначала пот со лба, а затем сказал:
— Между прочим... добрый вечер. Вы меня не ждали? Я люблю появляться неожиданно. Кто эта женщина, приходившая к вам?.. Я люблю узнавать людей. Между прочим, я имею передать привет от ее мужа, т. е. он мне этого не поручал, но я все же могу это сделать.
— Садитесь, Лейб-Иосель — сказала жена Янкеля,— вы его знаете?
— Лейб-Иосель всех знает... Он у меня на даче с одним из товарищей. Я не люблю рассказывать то-го, что нельзя, но когда спрашивают, я не люблю скрывать.
ОЙ, ГОРЕ, МАМА, ГОРЕ!..
Его звали Лейб-Иосель. Его подвижные, проворные руки ни минуты не были спокойны, с тревожной судорожностью они все время двигались, зато тяжелы и спокойны были его ноги, словно бочки, налитые водой.
Улица опоясана многими переулками, а переулки домами. В этих переулках, называвшихся, то- улицей Сарры, то улицей Ильи, дома и ворота были увешаны еврейскими вывесками, а окна — платками, полотнами, связками лука и молитвенниками. Улицы сохранили еще старые ворота еврейского гетто, со стенами из кирпича, изъеденного и искрошенного временем, а ворота заросли травой, затянулись зеленью.
По тощим переулкам, которые вплетены в длинную., узкую и темную еврейскую улицу, шагает Лейб-Иосель на своих тяжелых ногах. Он вспомнил богатого- отца, имеющего крепкую мануфактурную торговлю на углу тихого пыльного переулка. Одной своей стороной переулок этот примыкает к нарядной Немецкой улице.
У Лейб-Иоселя широкие и глубокие карманы. Из этих Карманов он всегда вытаскивает дамские головные платки. При этом говорит:
— У меня такая фабрика дамских головных платков, что теперь евреи могут иметь дочерей, потому что... я, Лейб-Иосель, имею такую фабрику. Вы, может, не верите?
Лейб-Иоселю верят, ибо он напоминает своего толстого низкорослого отца, но никто не верит его проворным рукам, которые не- приспособлены к настоящему делу.
Откуда у него дамские головные платки?
Никто, конечно, вслух не скажет. Когда он говорит, ему верят и удивляются его способностям, но когда он уходит, люди вспоминают, что он солгал.
Лейб-Иосель побывал во многих городах, работал санитаром помогал беженцам и симпатизировал Бунду. Бундовцы отбывали каторгу, бежали из Сибири, сидели в тюрьмах,— за это он их уважал.
Он любил жить на даче до поздней осени и вставать на рассвете. Однажды в утреннем тумане он увидел, что два человека прячутся от него за деревьями. Тогда он вытащил из кармана свои дамские головные платки и направился к фигурам. Нашел он знакомых.
— Товарищи, дорогие товарищи, я ведь люблю, когда ко мне приходят...
Товарищи не двинулись с места.
— Товарищ Илья!..
Илья перебил его:
— Где мы находимся?
— В лесу.
— Далеко от города?
— Не совсем.
— А мы думали, что далеко. Уже светло... Мы идем к вам.
На даче никого нет. Окна закрыты внутренними ставнями из сколоченных досок. В окна пробивался скупой, усталый свет. На столе валялась немытая посуда ,и колода карт:. Лейб-Иосель играл вчера с собой. У стола кровать с соломенным тюфяком, накрытая одеялом. Пришедшие молча сели на кровать. Лейб-Иосель тяжело опустился напротив, оперся и стал молча ждать, пока его не спросят. Но они молчали. А между тем он готов был выполнить с радостью их любое желание. Тогда он вытащил ставни из окон, тотчас светлые глаза дня со всех сторон заглянули в комнату. Гости все еще молчали, опустив головы. Это уже становилось досадным. В городе такие люди не хотят с ним дружить, но здесь? Они приходят к нему, садятся на его кровать, и он радуется их приходу, а они молчат. Он прервал это молчание.
— Эй, товарищи, почему вы дуетесь
