Двоюродные братья - Иосиф Израилевич Рабин
В рабочей столовой с нетерпением ожидают хороших условий Берлина. Все лучше одеты, побриты, все подтянулись, словно нет голода, надежда заглянула в эту комнату с ее тусклыми стенами.
День отъезда приближался.
Однажды вечером Шие сказал Лие:
— Вам пора вступить в Бунд.
Лия устремила на него глаза с удивлением, тревогой и неуверенностью.
Тихим и как бы ослабевшим голосом она сказала:
— А разве вы меня еще не приняли? А я думала...
* * *
Было это утром. Шие еще спал. Солнце наполнило улицы утренним шумом. Стук в дверь разбудил Шие. Он вскочил и увидел рыжего жандарма с острыми закрученными усами.
— Шие Шустер! Ты едешь в Берлин.
На улице многие толпились с котомками на плечах. нетерпеливо ожидая остальных. Их окружали тесным кольцом немецкие жандармы.
Прибывали новые люди. Они пришли на двор полицейской комендатуры. Двор со всех сторон был окружен высокими зданиями, у стен их стояли полицейские. Люди переговаривались, весело смеясь.
До вечера просидели они во дворе полицейской Комендатуры, усталые от ожидания, изморенные дневной жарой.
— Пускай уже везут... Они двигаются, как настоящие пруссаки, — говорили они.
Вечером их окружили вооруженные солдаты и повели по городу. Люди забыли об усталости.
— К вокзалу, к вокзалу!
Но они увидели, что дорога ведет не к вокзалу, и закричали:
— Ребята, бегите... Ведут в желтое здание.
Однако для того и сопровождали немецкие солдаты, чтобы нельзя было бежать. Раскрылись тюремные ворота...
ЗДОРОВ И ГЛУП
— Вот тебе и Берлин! — протянул Шие.
С котомками и мешочками все стояли на большой площади за городом. Вокруг раскинулись леса и поля, виднелись крестьянские хаты.
Усталые и встревоженные, с красными заплатами и черными номерами на них, стояли люди подле своих жилищ — деревянных сараев, окруженных двумя рядами проволочных заграждений.
— Берлин... Что вы скажите про Еков9. И поддались же мы на эту ловушку... Еке — вор, сгори он.
Вошли в сараи. Илья высказал свои соображения:
— На первом этаже нар тебе сверху отравят существование... Евреи мастера на этот счет. А чтобы влезть на третий, нужно иметь лестницу и общественные ноги.
Потом повернулся к Шие.
— Здесь, кажется, все свои парни... Кто здесь члены профсоюза?
Растянулись на нарах, чтобы отдохнуть от трех суток тюрьмы, где в тесноте и давке лежали друг на друге.
Под вечер пришел унтер-офицер и сказал, что чем прилежнее будут работать, тем больше станут платить. Пока дают тридцать пфеннигов в день, а после... посмотрим... Он должен еще добавить, что при усердной работе удастся скорее закончить шоссе и всех отпустят домой. А теперь пусть идут пить кофе... Понятно?
В этот вечер люди узнали, что значит немецкий кофе без молока, узнали, что немецкий горький кофе пьют и без сахару.
От сарая к сараю бежит дежурный немец и выкрикивает:
— Вставать!
Этот голос воем знаком. Во сне кажется, что этот голос всю ночь кричит под дверью. Люди приподымаются, но, измученные, снова падают и засыпают. Тогда немец колотит их палкой.
— Вставать, лентяи, лодыри!
Все быстро вскакивают. Заспанные, усталые, натягивают на себя одежду, а когда немец уходит, снова припадают к нагретым нарам и дремлют. Слышно, как звучно зевают люди, видно, как дрожат они от утреннего холода.
На потолке еще тихо дремлют мухи. Покой на полях, темные зеленые леса, в крестьянских хатах спят. В огороженном проволокой дворе стоит большая очередь к колодцу. Никому не хочется обливать себя холодной водой на рассвете, но умывание является составной частью принудительных работ. Кто не умывается, — не получает завтрака.
Завтракает первая, затем вторая очередь: порция хлеба, кружка кофе.
После еды — снова очередь. Считают, проверяют и гонят на работу. Во дворе остаются больные, чтобы убирать сараи и красть спрятанные под тюфяками остатки хлеба.
Утром унтер-офицер спросил: кто знает немецкий язык, — нужен переводчик.
Кто знает немецкий? Все его знают. Унтер-офицер глупо улыбается, минуту что-то раздумывает и выставляет один палец: мне нужен только один...
— Ему нужно одного... Ну, тогда я буду...
— Я!
— Я!
Из рядов вышел Илья.
— Разрешите, майн герр, я был в Германии... Да... В Берлине...
Илья улыбается, поправляет очки и продолжает: он был в Берлине, знает немецкий,— может быть, унтер-офицер тоже из Берлина... Да, в самом деле из Берлина? Вот как! Зоологический сад господин офицер знает? Он берет у унтер-офицера папиросу и расхваливает табак. Унтер-офицер выслушивает все это спокойно и обрадованно, — ему лестно, что его расспрашивают о жизни в Берлине.
— Да, вы остаетесь, — говорит он Илье, а остальным: — Работать!
С лопатами И ломами, с тяжелыми большими молотами все уходят на работу.
Илья взял у унтер-офицера вторую папиросу.
* * *
На много верст от города вьется шоссе, тянется через леса, поля, мимо деревень и железной дороги и исчезает где-то далеко. Шоссе старое, изрытое, каменное тело его раздроблено пушками, конницей и пехотой-русской и немецкой армиями. Теперь над ним застыло летнее солнце, а сотни рабочих, став на колени, выправляют его каменные суставы.
Шие сначала мостил. Его ботинки и карманы были полны песку, спина ныла, а в колени вонзались острые маленькие камушки. Голова от солнца отяжелела, он голоден и, как всегда от голода, — зол и ленив. Руки двигаются медленно, он злобно бормочет:
— К чортовой матери!
— Эй, молодой человек, эй, глупая голова, эй, ты, ты, слышишь или нет!.. Доннер веттер!..
Кричавший толкнул Шие. Это был шоссейный мастер. Он увидел, как лениво работает Шие, как страшно нелепо кладет Шие камни, и удивленно раскрыл рот. Схватил Шию за шиворот и оттянул его.
— Камни давайте ему таскать. Да самые большие! Он здоров и глуп... Экая балда!..
Целый день до позднего вечера Шие таскал на плечах большие, тяжелые камни, а когда солнце разлилось над лесом, немец сказал:
— Пусть тачку тащит наш дурак.
Все знали, о ком идет речь, и от себя добавили:
— Глупая дылда, тащи тачку!
После ужина Шие лежал на нарах. Здесь у него было много знакомых, там на работе
