Коллектив авторов - Психология, лингвистика и междисциплинарные связи

4.2. Ситуация-тема и ситуация общения определяют различные аспекты нарратива и по-разному влияют на развертывание повествования.

4.2.1. В целом можно признать, что ситуация-тема (событие) определяет структуру нарратива: как первичного, так и вторичного, как вербального, так и невербального. В структуре нарратива непременно присутствуют деятель и действие, нарратив линейно передает события и состояния. Линейность как соотношение линии нарратива и поля нарратива предопределена ситуацией-темой в большей мере во вторичных нарративах – в письменных художественных и публицистических повествованиях.

4.2.2. Ситуация общения определяет вариативность повествований. Сам нарратив выделяется на основе речевого намерения (интенции, целеполагания). Это константа ситуаций общения, в которых развертывается повествовательное высказывание. В основе классификаций подвидов первичных и вторичных повествований лежат переменные параметры коммуникативной ситуации.Прежде всего это нюансы целеполагания, включенность партнеров по коммуникации в текущую ситуацию (контактное или дистантное общение), совпадение коммуникантов и партиципантов референтной для повествования ситуации. Бульшее разнообразие подвидов вторичных повествований отражает бульшую регламентированность культурного общения по сравнению со спонтанным; соответственно у ситуаций регламентированного общения больше значимых параметров, изменение которых и «фиксируют»подвиды повествования.

4.3. Насколько позволяет судить предпринятый анализ, в основе выделения нарратива в самостоятельный речевой жанр и тип текста лежит прежде всего речевая интенция в сочетании с когнитивной единицей – событием. Иначе говоря, ситуация-тема позволяет выделить коммуникативную единицу, воплощающую определенную ситуацией-темой психологическую структуру во внутренней программе, а затем и в речевом высказывании. При этом у коммуникативной единицы определен только один параметр, соотносящий ее с ситуаций общения – речевая интенция.Приходится признать, что ситуация-тема не обладает достаточным потенциалом для перевода собственного когнитивного содержания в коммуникативное. Особенности перевода когнитивного содержания в коммуникативное обусловлены текущей ситуацией общения.

5. В целом выдвинутая гипотеза подтвердилась. Ситуация-тема и ситуация общения – разные коррелятивные понятия, которые разводятся в системе координат «когнитивное, языковое, коммуникативное».

Автономность когнитивной, коммуникативной и языковой сфер весьма относительна. Психолингвистический подход к речевому материалу предполагает анализ речевого высказывания как единицы речевой деятельности, отражающей внутренние, в том числе неречевые, этапы воплощения смысла посредством национального языка. В начале построения высказывания лежит мотив, на основе которого формируется речевая интенция (коммуникативная сфера), после чего строится внутренняя программа перехода от мысли (когнитивная сфера13) к внутреннему слову, а затем – к слову национального языка (Ахутина, 2002, с.41).

Отечественная психолингвистика основана на психологии Л.С.Выготского, доказавшего социальную, т.е. коммуникативную природу психического (когнитивного). Ситуация-тема соотносится с мыслью по Л.С. Выготскому, с объектно-предметным содержанием высказывания по М.М. Бахтину, которое связывает с ситуацией общения замысел говорящего14. В свою очередь мысль порождаема мотивом, не решенной субъектом задачей. Как отмечает Т.В. Ахутина, «условия этой задачи, заданные предшествующей деятельностью субъекта, его аффективно-волевыми установками, всей его личностью, составляют некоторую внутреннюю ситуацию» (там же, с.40). Если мысль – это ситуация-тема, то условия задачи, ссылка на предшествующую деятельность и установки субъекта подразумевают социальный контекст – ситуацию социального взаимодействия, или коммуникацию, или общение.

Литература

Ахутина Т.В. Теория речевого общения в трудах М.М. Бахтина и Л.С.Выготского // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1984. № 3.

Ахутина Т.В. Нейролингвистический анализ динамической афазии. М.:Изд-во УРСС, 2002.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979а.

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советская Россия,1979б.

Буддизм. М.: Эксмо-Пресс, 1999.

Богданов В.В. Моделирование семантики предложения // Прикладное языкознание. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. С. 161 – 200.

Вежбицка А. Речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.XVI: Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985. С. 251 – 275.

Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинкенберг Ж. – М., Мэнге Ф., Пир Ф., Тринон А.Общая риторика. М.: Прогресс, 1986.

Жанры речи. Саратов: Изд-во ГУНЦ «Колледж», 1997 – 2005. Вып. 1 – 4.

Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речь москвичей: Коммуникативно-культурологический аспект. М.: Ин-т русского языка РАН, 1999.

Красовицкий А., Саппок К. Русское устье. Звучащая хрестоматия //Бюллетень фонетического фонда русского языка. Приложение № 14. Бохум – М., 2004. 104 с.

Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М.: Наука, 1969.

Леонтьев А.А. Понятие текста в современной лингвистике и психолингвистике // Психолингвистическая и лингвистическая природа текста и особенности его восприятия. Киев: Вища школа, 1976. С. 15 – 27.

Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М.: Смысл, 1996а.

Леонтьев А.А. Психология общения. М.: Смысл, 1997б.

Николаева Т.М. Просодия Балкан. Слово – высказывание – текст. М.:Индрик, 1996.

Новиков А.И. Доминантность и транспозиция в процессе осмысления текста // Scripta linguisticae applicatae. Проблемы прикладной лингвистики 2001. М.: Азбуковник, 2002. С. 155 – 180.

Bokus B. Inter-mind phenomena in child narrative discourse // Pragmatics.2004. Vol. 14. № 4. P. 391 – 408.

Bruner J. Acts of meaning. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1990.

Shiro M. Genre and evaluation in narrative development // Journal of Child Language. 2003. Vol. 30. P. 165 – 195.

ВЫРАЖЕНИЕ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В СОВРЕМЕННОМ ВОСТОЧНО-АРМЯНСКОМ ЯЗЫКЕ

В настоящей статье мы проанализируем категорию персонифицированного-неперсонифицированного склонения в армянском языке, которую в одной из своих последних работ А.А. Леонтьев назвал «крайне трудной для понимания» (Леонтьев, 2004,с.15). Эта проблема в армянской грамматической традиции трактуется как употребление существительного, взятого как вещь и употребление существительного, взятого как лицо.

Категория лица / не-лица определяет тип склонения: существительные, обозначающие класс вещей в функции объекта оформляются именительным падежом, (как в русском языке при склонении существительных мужского и среднего родов: увидеть дом), а существительные, обозначающие класс лиц – (родительно) – дательным падежом (почти как в русском языке при склонении существительных мужского рода, обозначающих одушевленные предметы: увидеть друга). Так, например, в армянском языке употребление существительного «врач» в функции прямого объекта требует различных форм, когда речь идет о лице (скажем,о конкретном человеке) и когда – о, так сказать, неперсонифицированной профессиональной функции, и такое употребление слова «врач» будет относиться к классу вещей: конструкции типа «вызвать врача» (вообще, любого врача, чтобы он осуществил свои профессиональные функции) и типа «пригласить в гости врача»(не любого, а именно данного, знакомого врача, врача как человека, как частное лицо), по-русски не различающиеся, в армянском языке грамматически оформляются по-разному: «вызвать врача» требует форму винительного, совпадающую с формой именительного падежа (բժիշկ կանչել [бжишк канчел]), а «звать в гости врача» или «вызвать (определенного) врача» – форму винительного, совпадающую с формой родительно-дательного (բժշկին կանչել [бжшкин канчел]). Иными словами, армянская конструкция բժիշկ կանչել [бжишк канчел] выглядит – в буквальном переводе на русский язык – как «врач вызвать».

Действие категории лица/не-лица отражается в том, что слова, семантически обозначающие одушевленные предметы, сами по себе, без необходимой для этого грамматикализации, не имеют специфических падежных форм, присущих персонифицированному склонению. И наоборот, при персонификации неодушевленных предметов, в функции прямого объекта они тоже проходят через такую процедуру грамматикализации и оформляются дательным падежом.

По свидетельству И.А. Смирновой, различия в функционировании имен, обозначающих лица и предметы, выражающиеся в противопоставленности двух форм винительного падежа (двух типов прямого дополнения) – оформленного и неоформленного – были подмечены и в персидском и ряде других иранских языков. Хотя это явление изначально связано с разделением имен на «класс личностей» и «класс вещей», оно определяется в иранских языках грамматическими факторами, а не является делением лексико-семантического характера (Смирнова, 1996, с.109, 110).