Сюзанн Моррисон - Йога-клуб. Жизнь ниже шеи

В начале первого цикла «сурья намаскар» Лу поднял свои жилистые руки к потолку, и тут его взгляд упал на меня. Он опустил руки. И спросил:

— Как вас зовут?

Я сглотнула комок в горле.

— Сюзанн Моррисон, — пролепетала я.

Он кивнул, запоминая. Его руки снова взлетели к потолку, и мы начали занятие. Но в конце, после шавасаны[10], которая была больше похожа на короткое лежание в луже собственного пота, Лу позвал меня:

— Сюзанн Моррисон, можно вас на минутку?

Видимо, учителя замены оказались умнее, чем мы с Карли думали. Они не знали наших имен, но записывали, как часто мы приходили, и знали, что мы не платим.

— У вас долг по оплате за пять занятий, — сказал Лу. Его глаза сверлили мои, как дрель. — На прошлой неделе вы и ваша подруга ушли после занятия и не записались.

— Правда? — Я вытащила чековую книжку, обливаясь потом, покраснев и пытаясь не заикаться. — И сколько я должна?

Я выписала чек на двойную сумму, чтобы остаток пошел в счет будущих занятий. Это было с моей стороны проявлением доброй воли. Классический для меня образец поведения. Точно так же я поступила в тот раз, когда подарила папе на Рождество свою свинью-копилку, потому что боялась, что Санта-Клаус заметит, как я таскаю мелочь с отцовского комода.

Лу следил за мной, когда я выписывала чек, и его глаза были полны разочарования и еле сдерживаемой злобы, как у борцов кунг-фу, — как будто он собирался мысленно надрать мне задницу, если я не дам ему денег немедленно.

После этого я намеревалась убить Карли. Позвонила ей, как только добралась до дома. Мне, правда, не хотелось этого делать, потому что она заслужила такое же унижение, но я сжалилась над ней. Хотя, по правде, нет: я просто испугалась, что если и ее поймают, то она признается, что придумала эту аферу, и тогда мое малоубедительное объяснение покажется Лу совсем неубедительным. Я обо всем ей рассказала, а она на следующий день пришла на занятие подготовленной, придумав целую историю — мол, хотела спросить, не забыла ли я случайно в прошлом месяце продлить абонемент? «Каждый месяц я так погружаюсь в практику йоги, что детали мирской жизни просто ускользают от меня, понимаете?» Многозначительный взгляд, безразличный жест плечами, легкий румянец на щеках… Я готова была прикончить ее, а потом себя.

Я поехала на Бали, чтобы заниматься йогой с Индрой. Но мне также хотелось кое-что доказать Лу. Мне хотелось, чтобы он понял: я пыталась обмануть его лишь потому, что воспринимала практику йоги очень серьезно. Неубедительно? Ну… вообще-то, да. Зато типично для человека, который не верит в Бога, но боится его, ведь настоящим наказанием было бы признаться во всем, а потом месяц мыть у Лу туалеты. Вот что дает вам дисциплинированная духовная практика: наказание, соответствующее преступлению, которое, однако, не будет длиться вечно. Я же взамен мучила себя мыслями о том, что каждый раз, глядя на меня, Лу припоминает мои прегрешения, в которых я не созналась, хотя, возможно, мне стало бы лучше — я бы наконец очистила свою совесть.

Но главная правда была в том, что я должна была остаться. И не для того, чтобы отбыть наказание. Я почувствовала, что нащупала что-то, напала на след. В тот момент, когда мы сидели в кругу и Индра посмотрела мне в глаза, сказала, что мы все боимся смерти, я ощутила в ее словах обещание и поняла, что она может мне помочь и понимает, что я имею в виду. Я была готова вступить в секту мочепоклонников, если это означало, что Индра поможет мне найти способ жить без страха. Второй вариант: уехать, сдаться, продолжить старую жизнь, где нет возможности для освобождения, — я уже не могла вернуться на этот путь. Он вел к смерти. Индра же могла вывести меня к жизни.

Да, меня тошнило, когда я думала о том, что делают мои учителя и товарищи по группе с утра, но мне также было жутко интересно. Жизнь в ту первую неделю на Бали казалась очень странной. В одно мгновение я поражалась тому, как разнообразен мир, как много в нем придурков, а через секунду хваталась за горло при мысли, что, возможно, учителя потребуют совершить некий групповой ритуал по питью мочи — может, у них это все равно что отведать вина на Тайной вечере. Но в одном я не сомневалась: нужно остаться. Я хотела остаться. В первые недели я чувствовала себя Данте, проходящим все круги ада, выискивающим лестницу в чистилище и лишь наполовину уверенным, что он вообще ее найдет. Но я знала, что если найду эту лестницу, то все остальное станет лишь вопросом времени. Со временем я смогу освободиться от Лу и долга перед студией, от страха и ненависти к себе, ступить на дорогу в рай и блаженно размышлять о будущем.

Господи, как же тут жарко. У меня все тело чешется, я вся покрылась какими-то красными пупырышками, как будто колония муравьев пробралась мне под кожу во время сна. Стоит мне оказаться под прямыми солнечными лучами хотя бы на несколько секунд, и я ударяюсь в панику. Я родом из мест, где солнце девять месяцев в году прячется в бомбоубежище. Кожа у меня белая, как у инопланетянина с Луны. Иногда я бегу в тень, но лишь затем, чтобы обнаружить, что тень не помогает. Моя кожа постоянно горит, огонь пробирается под кожу. Пот закипает, солнцезащитный крем плавится, затекает мне в глаза, в рот и собирается лужицей в чашках бюстгальтера.

Лу сегодня цитировал Мильтона:

— «Он в себе обрел свое пространство и создать в себе из Рая Ад и Рай из Ада Он может».

Лу сказал, что поэты и художники всегда знали о способности ума искажать реальность.

— Если силы ума хватает, чтобы осознать это, — добавил он.

Клянусь, при этих словах он посмотрел прямо на меня.

И я подумала: я в аду. Может, Мильтон тоже был на йога-семинаре?

Вот что мне интересно: Индра пьет мочу, потому что она смелая или потому что ненормальная?

С какой стати такая дисциплинированная, умная, добрая женщина станет делать нечто столь отвратительное? Других признаков безумия я в ней не замечала. Не считая этого, который, правда, с лихвой компенсирует все остальное.

Сегодня она рассказывала нам про «Я», про то, что все мы являемся частью одного бесконечного «Я», — и наша способность к состраданию доказывает, что все мы взаимосвязаны. Она так убедительно говорила, что, когда подошло время медитации, я чуть не разрыдалась, нафантазировав про себя, что обнимаю детишек на Олимпиаде для инвалидов, а люди вокруг хвалят меня за то, какая я сострадательная.

Если бы кто-нибудь из моих знакомых знал, что я иногда специально задерживаюсь после занятий и жду — вдруг Индра подойдет к моему коврику поговорить? — они бы взглянули на меня и сказали: черт, а ведь мы совсем тебя не знаем.

И я бы ответила: блин, да я сама себя не знаю.

Так что, может, это я — ненормальная.

Спустя три дня с начала семинара я поняла одно: на йога-семинаре все занимаются только йогой. Едим мы осознанно. Ходим — значит практикуем ходячую медитацию. Даже в центре Убуда, где все дороги заставлены такси и таксисты беспрерывно голосят «Транспорт? Транспорт?», обращаясь к каждому туристу, мои собратья по йога-семинару вышагивают с улыбками Моны Лизы на устах. Мы обсуждаем лишь наши процессы и прогрессы, а также духовную, психическую и физическую гармонию и то, как балинезийцы владеют ключом ко всем трем ее аспектам. Лу говорит, что мы должны во всем пытаться походить на жителей Бали. «Они невинны, как дети», — заявил как-то раз он. Меня от этого аж передернуло. Ведь главная цель всего моего обучения на факультете сравнительного литературоведения заключалась в том, чтобы усвоить: никто не может быть невинным, как дети, разве что сами дети, да и то не все.

Мои собратья по семинару вообще очень много говорят о гармонии. Если бы меня попросили представить физическую и духовную гармонию в виде какого-нибудь человека, это был бы Майкл Джексон образца 1984 года, а мои товарищи прыгали бы вокруг него, визжали и рвали майки на груди, лишь бы оказаться чуточку поближе к своему кумиру. Примерно так же я сейчас готова прыгать вокруг чашки кофе и пачки сигарет.

Все вокруг должно способствовать физической и духовной гармонии. То, что мы едим, пьем, наносим на кожу. Джессика утром пожаловалась, что у нее губы сохнут. Я предложила ей свою гигиеническую помаду, а она воззрилась на нее с таким ужасом, будто я предлагаю ей намазать губы нефтью из танкера. «Нефтепродукты!» — с отвращением скривилась она.

Очевидно, моим губам гармония не светит.

Примерно шесть — восемь часов в день мы проводим в павильоне: потягиваемся, делаем выпады и прогибы. Поскольку вантилан стоит на рисовых полях, тут полно мошкары, и мы много потеем. Под потолком водятся гекконы, которые периодически сбрасывают на наши коврики маленькие лепешечки гекконьего дерьма. Участники семинара постоянно плачут. Нет, не оттого, что им на коврики падает гекконье дерьмо, хотя мне иногда кажется, что, если это случится еще раз, я не выдержу. Они плачут потому, что, как Индра предупредила, в наших телах есть места, где хранятся подавленные эмоции и психологические травмы, а последовательности йоговских асан предназначены для того, чтобы эти хранилища раскопать. Тогда их прорвет, и пойдет процесс очищения.