Сергей Кара-Мурза - Крах СССР
Не менее печальной оказалась судьба последней работы Андрея Матвеевича Анфимова, выдающегося исследователя аграрной истории России, особенно истории крестьянства конца XIX. — начала XX в., одного из главных представителей «нового направления», подвергнутого в 1970-х гг, идеологическому осуждению и разгрому. В 1991 г. А. Анфимов закончил работу над книгой о столыпинской аграрной реформе «Реформа на крови». Это было очень точное название, поскольку реформа была вызвана первой русской революцией и проводилась после ее подавления. Издательства потребовали изменить название книги. Второе название было очень спокойным — «П. А. Столыпин и российское крестьянство», но рукопись ни одно издательство не приняло.
После кончины А. М. Анфимова коллегам удалось опубликовать особенно важный раздел его исследования «Новые собственники», посвященный крестьянским хозяйствам, выделившимся из общины, выполненный по данным единственного массового обследования, проведенного в 1912 г. Положение, в котором оказались «Новые собственники», не дает никаких оснований для восторгов по поводу успехов столыпинской аграрной реформы. Издание книги состоялось в 2002 г.[82] тиражом всего в 300 экземпляров, что оставляет ее недоступной широкому читателю…
Между тем перестройка приобретала все более радикальный и неуправляемый характер… В ноябре 1990 г. Верховный Совет РСФСР (расстрелянный Б. Ельциным 3–4 октября 1993 г.) практически без обсуждения принял законы «О крестьянском (фермерском) хозяйстве» и «О земельной реформе»… Комиссия ЦК КПСС по вопросам аграрной реформы по-прежнему существовала, хотя сколько-нибудь активная ее работа после пресловутой встречи в августе 1990 г. стала невозможной. Никакого обсуждения ельцинских аграрных законов не получилось» [147].
Приняв миф Столыпина как свое убеждение, власть постсоветской России отвернулась от достоверности. Издержки от этого решения будут немалыми.
Отрицание советской индустриализации. Этот фарисейский мотив в кампании против советского хозяйства был якобы вызван состраданием к населению, ставшему жертвой форсированного развития. Судя по тому, что сделали с населением антисоветские реформаторы после прихода к власти в 1992 г., это сострадание было заведомым лицемерием, но до 1991 г. оно действовало на сознание гуманной публики. Она как будто не замечала, что перегрузки 30-х годов XX в. не могут оправдать разрушения уже созданной промышленности в 90-е годы. Но в антисоветской прессе конца 80-х годов XX в. (как западной, так и отечественной) из исторической мифологии делали два важных вывода: глупо было СССР предпринимать ускоренную индустриализацию; глупо было ввязываться в гонку вооружений с Западом.
В принципе, это не проблема экономики. Та или иная точка зрения о том, что нужно было делать СССР, определяется моральными ценностями, о которых нет смысла спорить. Но примем эту позицию и предположим, что советский народ, в своем подавляющем большинстве принявший политику индустриализации, фатально ошибся.
Очевидно, что эту ошибку и все дефекты и перегибы индустриализации советские люди оплачивали своей кровью и потом. Разумно считать, что люди, проливавшие пот и кровь, размышляли об альтернативах этой политики. Скорее всего, оценка именно этих людей была наиболее достоверной, поскольку речь шла об их собственной шкуре и шкуре их детей. И эта их оценка убедительно выразилась в редкостном историческом явлении — культе личности И. Сталина как символа индустриализации.
Позиция, отвергающая индустриализацию, могла бы быть рассмотрена как рациональный вариант, если бы ее сторонники провели ревизию всех имевшихся в тот период реальных альтернатив и сказали бы: та альтернатива, что была реализована, наихудшая. А народ, полюбивший тирана Сталина, — дурак.
Многие (и я в их числе) не раз спрашивали идеологов реформы: «Какова была реальная альтернатива?». Молчали. Ибо вот что им пришлось бы ответить:
— лучше было бы отказаться от индустриализации, для которой не было средств из колоний;
— лучше было бы не механизировать поле, а поддержать кулаков с дешевой батрацкой силой;
— лучше было бы вновь начать гражданскую войну, расстреливая этих батраков в селе и безработных в городе;
— лучше было бы сдаться Гитлеру и отдать Сибирь Японии.
Очевидно, что советский строй оказался неподготовлен к «сытой» жизни, — тут он сразу породил элиту, вожделевшую буржуазной собственности и образа жизни. СССР оказался беспомощным против внутреннего врага, вскормленного холодной войной и избыточным патернализмом своего государства.
Не странно ли: никто не вспоминает сбывшееся пророчество И. Сталина. На языке марксизма он сказал: по мере развития социализма классовая борьба против него будет нарастать. Уж как над этим насмехались! А ведь в переводе на русский язык это было важное предупреждение. Смысл его таков: в советском строе есть глубокий изъян, и как только настанет сытая жизнь, в обществе появится сила, которая постарается этот строй уничтожить, Как разрешить это противоречие, поколение фронтовиков не знало. Но оно хоть предупреждало.
Что поражает в самой структуре антисоветского мышления, так это полное отсутствие в нем исторической памяти, интеллектуальной преемственности. Из него исключена рефлексия над теми оценками советской экономической системы, которые давали не только наши отцы и деды, но и виднейшие мыслители Запада, наблюдавшие ее становление. Причем мыслители, обладающие высочайшим духовным авторитетом в среде самой антисоветской интеллигенции. Понятно, что можно считать те их оценки также ошибочными, находить им какое-то объяснение, но ведь этого нет— их просто игнорируют без всяких внутренних сомнений.
Вот, А. Эйнштейн, хорошо информированный и об издержках советской индустриализации, и о репрессиях, писал в мае 1949 г.: «Экономическая анархия капиталистического общества, каким мы его знаем сегодня, является, по моему мнению, действительной причиной всех зол. Мы видим перед собой огромное сообщество производителей, которые непрерывно борются друг с другом, ради того чтобы присвоить плоды коллективноготруда, причем борются не из объективной необходимости, а подчиняясь законно установленным правилам…
Результатом такой эволюции стала олигархия частного капитала, чья колоссальная власть не может быть поставлена под эффективный контроль в демократически организованном политическом обществе. Это неизбежно, поскольку члены законодательных органов подбираются политическими партиями, финансируемыми или во всяком случае находящимися под влиянием частных капиталистов… более того, в нынешних условиях частные капиталисты неизбежно обладают контролем, прямо или косвенно, над основными источниками информации (прессой, радио, образованием). Таким образом, оказывается исключительно трудным, если не невозможным в большинстве случаев, чтобы отдельно взятый гражданин смог сделать объективные выводы и разумно использовал свои политические права. Это выхолащивание личности кажется мне наиболее гнусной чертой капитализма…
Я убежден, что имеется единственная возможность устранить эти тяжелые дефекты— посредством установления социалистической экономики, дополненной системой образования, ориентированной на социальные цели. В этом типе экономики средства производства находятся в руках общества и используются в плановом порядке. Плановая экономика, которая регулирует производство в соответствии с общественными потребностями, распределяет работу между всеми, способными работать, и гарантирует существование всем людям, всем женщинам и детям. Воспитание личности, кроме того чтобы стимулировать развитие ее внутренних способностей, культивирует в ней чувство ответственности перед согражданами, вместо того чтобы прославлять власть и успех, как в нашем нынешнем обществе» [215].
Говоря о «катастрофах, вызванных ускоренной индустриализацией», критики советской экономики сразу же забывают о них, когда хотят показать неэффективность плановой системы с другой стороны— через отсталость советской технологии в сравнении с западной или через низкий уровень потребления в стране. Бывает, один и тот же экономист в одной и той же статье видит дефект советской системы в том, что она провела слишком форсированную ускоренную индустриализацию, и одновременно в том, что индустриализация была недостаточно форсированной и не вывела СССР на уровень США. Такова диалектика антисоветского мышления.
Особо наглядны разрывы в логике и «обратных связях», когда само планирование трактуется как «гигантский механизм по растрате усилий и ресурсов». Вспомним реальность России 20–30-х годов XX в. и представим себе альтернативу плановой экономике. Предположим заведомо невозможное: после Гражданской войны в России установилась экономика свободного капиталистического рынка. Результат нетрудно смоделировать, и вряд ли кто-нибудь всерьез сомневается в том, что в реальных условиях разрухи, отсутствия капиталов, огромного внешнего долга и хронического аграрного перенаселения (нехватки земли для экстенсивного земледелия) первым результатом стала бы длительная массовая безработица невиданных масштабов. Вот это действительно было бы «гигантским механизмом по растрате ресурсов», несопоставимым по своей разрушительной силе с дефектами планирования.
