Сергей Кара-Мурза - Крах СССР
Советская система хозяйства сложилась в своих основных чертах в процессе индустриализаций, войны и послевоенного восстановления (30–50-е годы XX в.). Это эпоха так называемого мобилизационного социализма («сталинизма»). Многие называют первейшим признаком этого хозяйства огосударствление собственности. Это верно, но в любом тезисе важна мера. Говорилось, что в СССР произошло полное огосударствление собственности и это якобы стало причиной краха экономики. На деле личная собственность в СССР не только существовала и была узаконена, но уже представляла собой очень значительную часть национального богатства и была вовлечена в хозяйство.
Возьмем хотя бы такую важную его составляющую, как жилищный фонд, составляющий треть всех основных фондов СССР.
Какая же здесь монополия государства? В 1989 г. государственный жилищный фонд составлял 54,8 % (общественный и кооперативный фонд — 6,3 %, в личной собственности граждан 38,9 %). Но ведь и государственный фонд в большей своей части находился в пользовании граждан. Один из самых радикальных рыночников В. Найшуль пишет о 70-х годах XX в.: «По новому жилищному кодексу человека вынуть из квартиры нельзя было практически ни при каких условиях. У нас на улице никто не мог оказаться. Фактически мы стали страной буржуа. И в рыночные преобразования вступили, будучи де-факто страной домовладельцев. У нас каждый обладал немалой собственностью в размере нескольких тысяч или десятков тысяч долларов. Не хухры-мухры! Поэтому сначала многие люди даже не понимали, зачем им приватизировать свои же квартиры. Она и так моя!» [118].
На селе в СССР жило 100 мл. человек. Практически все они имели подворья, которые играли существенную роль в производственной структуре страны, Да и рассматривать колхозы как часть государственного производства — очень большое, недопустимое искажение. Даже как с метафорой с этим трудно согласиться. На личной собственности было основано в СССР домашнее хозяйство, в которое была вовлечена очень большая часть трудовых усилий нации (порядка 30 %). Это хозяйство — сложное производство со своей технологией, сложная система распределения и сложная социокультурная система.
Конечно, избыточное огосударствление производства мешало некоторым направлениям развития, но оно и блокировало нежелательные направления развития ряда угроз: сегодня мы это можем наконец-то понять, глядя на расцвет преступности или на Саяно-Шушенскую ГЭС. Но главное для нашей темы, что эта «избыточность государства» вовсе не была тяжелой болезнью общественного строя и тем более не привела его к гибели. К тому же Для развития предпринимательства, к которому в перестройке стала благосклонно относиться часть граждан, вовсе не требуется полной собственности (т. е. права пользования, распоряжения и владения), достаточно пользования, максимум распоряжения. Дж. Гэлбрайт основательно показывает, что за послевоенные годы в частных корпорациях США предпринимателями реально стали не собственники капитала, а слой управляющих — те, кто не владеет, но распоряжается собственностью.
До заключительной фазы перестройки проблема собственности вообще не волновала сколько-нибудь значительную часть общества и не могла послужить причиной отрицания советского строя. Даже и сегодня, после глубокого промывания мозгов, поворота к частной собственности на главные средства производства в массовом сознании не произошло. Тезис о фатальном воздействии государственной собственности на советскую экономику, как он был сформулирован в перестройке, — идеологическая диверсия «пятой колонны». Он оказал разрушительное воздействие даже и на тот «российский капитализм», о котором так мечтали наши антисоветские романтики. Хотели, «чтоб было как в Швеции», а попали в руки братвы.
Однако стереотип отрицания государственной собственности застрял в сознании. На конференции в Давосе (январь 2009 г.) тогда премьер-министр РФ В.В. Путин высказался против усиления роли государства в экономике и так сослался на опыт СССР: «В Советском Союзе в прошлом веке роль государства была доведена до абсолюта. Что, в конце концов, привело к тотальной неконкурентоспособности нашей экономики, мы за это дорого заплатили. Этот урок нам дорого обошелся».
Это клише, которым оправдывал свой провал М. Горбачев. Что значит «роль государства была доведена до абсолюта»? Как это измерено? Во многих отношениях роль государства замечалась гражданами до перестройки гораздо меньше, чем сегодня, — все системы и институты работали «как бы сами собой».
А сейчас месяца не проходит, чтобы государство не огорошило нас какой-нибудь странной инициативой или программой, которая обойдется в десятки миллиардов рублей, а то и долларов. Одна только идея «построить русскую Силиконовую долину» чего стоит.
И что значит «тотальная неконкурентоспособность нашей экономики»? Неужели советники В.В. Путина нe рассказали ему, что в Советском Союзе была плановая экономика, т. е. нечто вроде натурального хозяйства в масштабе страны? Это экономика, предназначенная не для извлечения прибыли на рынке, а для удовлетворения потребностей страны и народа. Другими словами, конкуренция на мировом рынке не играет в такой экономике существенной роли, а значит, категория конкурентоспособности, — присущая рыночной экономике, к советскому хозяйству была просто неприложима как критерий ее успешности.
В качестве абстракции можно представить себе, как бы выглядели многие продукты советской экономики на гипотетическом свободном рынке. Оказывается, они были бы в высшей степени конкурентоспособны. Возьмем хотя бы автомат Калашникова, ракетно-ядерное оружие, космическую технику, нефть и газ, электрическую энергию, алюминий и минеральные удобрения, услуги транспорта. Не будем вспоминать о Великой Отечественной войне, которая была абсолютным экзаменом для только-только поднимающейся советской экономики (сравните ее мысленно с нынешней экономикой В, Вексельберга и О. Дерипаски в условиях аналогичной войны).
И вот другой реальный экзамен на конкурентоспособность— приватизация. Мы помним, какая драка поднялась между теневыми и преступными кликами за то, чтобы урвать куски советской «неконкурентоспособной» экономики при ее дележе в 90-е годы XX в. Надо спросить Р. Абрамовича, доволен ли он своим куском, не подвел ли он его на мировом рынке.
Поучительной операцией перестройки было создание «мифа Столыпина». Это было типичной лабораторной разработкой, ибо происходило при доскональной изученности реального состояния дел. Идеологи изощрялись в изобретении эпитетов. А.Н.Яковлев додумался сказать, что беда П.А. Столыпина была в том, что он оказался «слишком истиноемок». Этот миф был неожиданным и странным.
Итальянский политолог М.Феретти, составившая обзор работ, посвященных канонизации П.А. Столыпина, пишет: «Показательно быстрое и легкое забвение призыва о возврате к демократическим идеалам Февральской революции. Само по себе это неудивительно. Утех, кто считает Учредительное собрание воплощением демократической воли России, сразу возникает очень неудобная проблема: поскольку большинство голосов было отдано эсерам, «демократическая воля» России высказалась против реализации «западного пути» в экономическом и политическом переустройстве России… февраль был тут же забыт, Возник миф великого реформатора Столыпина» [95].
Эту фигуру подняли на пьедестал потому, что П.А. Столыпин был альтернативой советской аграрной политике, как бы предшественником М. Горбачева и А. Чубайса. Он разрушал сельскую общину так же, как А.Н.Яковлев мечтал разрушить колхоз. Видный историк крестьянства и аграрных отношений начала XX в. В.П, Данилов писал о том, как во время перестройки фабриковался миф Столыпина: «Над аграрной реформой с самого начала витал идеализированный, раскрашенный в светлые тона образ Столыпина, не предвещая ей ничего хорошего… Столыпинская аграрная реформа стала изображаться прообразом горбачевской аграрной «перестройки». Начавшийся в 1988 г. культ Столыпина достиг в 1990–1991 гг. масштабов массовой идеологической кампании, апогеем которой можно считать появление в одной из центральных газет 12 мая 1991 г. панегирика «Столыпин и Горбачев: две реформы «сверх»» («Неделя», 1991, № 19, 6–12 мая).
Историки-профессионалы, прежде всего из среды шестидесятников, не могли не обратить внимание на бестактность подобных параллелей, поразивших всех нас своей несообразностью и полным противоречием всему тому, что провозглашалось целями и средствами «перестройки».
В 1988 г. завершил работу над рукописью своего последнего исследования Арон Яковлевич Аврех— крупнейший специалист по истории государственной политики России столыпинского времени. Это была книга, специально посвященная теме «П. А, Столыпин и судьбы реформ в России». А. Я. Аврех обратился ко мне с просьбой стать редактором этой книги и написать к ней предисловие. Он успел сдать рукопись в Политиздат незадолго до своей смерти в декабре 1988 г. Автор застал лишь начало идеологической кампании по возвышению Столыпина и его аграрной реформы, но уже тогда смог оценить остроту и значение возникшей проблемы. В его книге было показано действительное содержание столыпинских реформ, их подчиненность помещичьим интересам и административно-принудительный характер их методов. Именно поэтому издание книги задержалось почти на три года[81], причем содержание подверглось грубому издательскому редактированию, многие тексты, не отвечаю-. щие новым идеологическим установкам, были изъяты. Я вынужден был отказаться от участия в издании настолько искаженной книги покойного автора. Мое предисловие было издательством отклонено.
