Борис Кагарлицкий - Политология революции

Более активное участие сторонников «традиционной» левой в антикапиталистических выступлениях способствовало и выдвижению на передний план позитивной программы.[392] Лозунги стали более конкретными и социально заостренными. Вместо того чтобы упрекать корпорации в различных безобразиях, активисты теперь боролись за ликвидацию самих международных институтов, посредством которых корпоративная диктатура реализуется на практике. Уличные восстания начала 2000-х годов подготовили французское и голландское «Нет!» на референдуме по Евроконституции и предопределили глубокий кризис легитимности, охвативший институты западноевропейского сообщества.

Прямым следствием массовых выступлений в Сиэтле стала президентская кампания Ральфа Нэйдера в США в 2000 году. До сих пор радикальные критики системы в Америке перед каждыми выборами оказывались в состоянии морального кризиса. Теория «меньшего зла» заставляла их поддерживать демократов, а собственный жизненный опыт свидетельствовал, что чем больше демократы пользовались бескорыстной поддержкой левых, тем дальше сдвигались вправо. Когда в 1992 году после 12 лет правления консервативных республиканцев в Вашингтоне воцарился Билл Клинтон, многие надеялись если не на поворот влево, то хотя бы на то, что неолиберальный экономический курс во внутренней политике и агрессивная империалистическая линия во внешней сменятся чем-то более умеренным. На практике все вышло наоборот. Администрация Билла Клинтона оказалась одной из самых правых за всю послевоенную историю США. По своей внешнеполитической агрессивности демократы заткнули за пояс даже республиканцев, организовав подряд несколько вооруженных интервенций на Балканах, активно поддержав действия МВФ в странах «третьего мира», поддержав государственный переворот, организованный в 1993 году российским президентом Ельциным. В середине 2000-х годов радикальный американский журнал констатировал: «Сегодня демократы стоят по всем ключевым социальным вопросам правее, чем были республиканцы в 1970-е годы».[393]

Настал момент, когда никакая «теория меньшего зла» не могла оправдать сотрудничество с демократической партией. Активисты, пережившие «битву в Сиэтле», увидевшие собственными глазами, что происходит в Европе и в соседней Мексике, где разворачивалось восстание сапатистов, не желали превращаться в заложников истеблишмента. Выходом для них стала президентская кампания независимого кандидата Ральфа Нэйдера, получившего известность в качестве адвоката, защищавшего права потребителей.

Хотя Нэйдер, выступавший от имени Зеленой Партии, набрал меньше голосов, нежели ожидалось (около 3 %), он был первым за два десятилетия радикальным кандидатом, который привлек к себе внимание прессы и общества. Уличные митинги в поддержку Нэйдера в Нью-Йорке и Калифорнии были крупнее, чем аналогичные мероприятия республиканцев и демократов. А «зеленые» укрепили свои позиции в качестве электоральной альтернативы господствующим партиям. Большая часть радикальных левых групп — в том числе и весьма далеких от экологической проблематики — активно работала на Нэйдера. В рядах его сторонников были и троцкисты, и борцы за гражданские права, и даже некоторые группы, имевшие репутацию «анархистских».[394]

Обе официальные партии общими усилиями добились недопущения Нэйдера к предвыборным теледебатам. «Если бы Нэйдер смог принять участие в дебатах, — пишет журнал „New Politics“, — он бы, скорее всего, удвоил или утроил количество полученных голосов. Но еще важнее было бы образовательное и пропагандистское значение такого по-настоящему демократического столкновения взглядов. И все же, даже не имея доступа к средствам массовой информации, Нэйдер изменил сознание миллионов людей, включая тех, кто за него не голосовал: он показал, что система прогнила насквозь, но сами мы не бессильны».[395]

Выборы 2000 года закончились поражением демократов и появлением в Белом Доме Джорджа Буша-младшего, который уже на этапе предвыборной кампании подавал надежды на то, что станет самым реакционным президентом в истории США. Непрерывный марш демократов вправо создал ситуацию своеобразной конкуренции между основными партиями, стремившимися перещеголять друг друга в реакционности. Правда, в последний момент демократы вспомнили про привычную социальную риторику — и почти отыграли выборы. Все решило голосование в штате Флорида, где под присмотром губернатора-республиканца из того же семейства Бушей голоса распределились весьма странным образом. Однако демократы, пошумев немного для виду, фактически сорвали борьбу против избирательных фальсификаций.

Представители «умеренных» в левом лагере тут же попытались возложить ответственность за поражение демократов на Нэйдера. Но даже самый простой анализ хода выборов показывает, что это не так. Как известно, американская избирательная система является двухступенчатой. Нэйдер набрал большую часть голосов в штатах, которые и так отошли к демократам. Во Флориде его участие в выборах не меняло общего расклада. Ни одного выборщика демократы по вине Нэйдера не потеряли. В то же время Нэйдера критиковали и слева — за недостаток внимания к положению этнических меньшинств, за то, что он не предпринял серьезных усилий для привлечения на свою сторону профсоюзов. Сделав некоторые символические шаги в этом направлении, он ими и ограничился.

Подобная критика отражала реальные проблемы и противоречия движения. Однако необходимо отметить несколько принципиально важных моментов, о которых мало писали как левые, так и правые комментаторы. Во-первых, «антиглобалистское» движение возникло на рубеже веков — в условиях, когда сами социальные структуры и даже структура рабочей силы в мировом масштабе были крайне сложными и неоднородными. Новый глобальный трудовой класс, пролетариат эпохи позднего капитализма, сам находится в процессе становления, а потому неоднородность сил сопротивления лишь отражает социальные противоречия и различия в среде трудящихся. Во-вторых, движение возникло на фоне беспрецедентного упадка и деморализации «классических» левых, деградации социалистической и марксистской политической культуры. Тем самым новые радикалы вместо того, чтобы строить свою идеологию, культуру и политику на основе достижений прежних поколений левых, вынуждены были фактически создавать все с нуля, зачастую заново открывая старые истины. В-третьих, существенно, что новое движение родилось именно в США.

Отсутствие «старой левой» и фактически полное исчезновение с политической сцены «новой левой» образца 1960-х годов расчистило в Америке пространство для появления нового радикального движения, «третьей левой», глобального радикализма и т. д. Деградация традиционной левой не могла здесь быть препятствием для роста движения именно потому, что традиционные социалистические и коммунистические партии в США начиная с конца 1930-х годов не являлись важным политическим фактором. Сначала одни были интегрированы в «Новый курс» Демократической партии Ф.Д. Рузвельта, а затем «вычищены» из политической жизни во время «холодной войны» и инициированных сенатором Маккарти репрессивных антикоммунистических кампаний. Причем именно кооптация левых в официальные структуры демократов способствовала их полному крушению в 1940-е годы, когда, потеряв доступ к официальной политике, они обнаружили, что собственные организации строить уже поздно.

Левые интеллектуалы нашли убежище в университетах, где к 1960-м годам вызрело движение «новых левых». Но и это движение, не имевшее связи с рабочим классом и основной массой «необразованного» населения, к середине 1970-х годов угасло. Интеллектуалы вернулись на университетские кафедры (пополнившиеся вчерашними активистами).

Отсутствие левой традиции среди масс наложило свой отпечаток и на идеологию, и на лозунги, и даже на эстетику движения в США. Оно в значительной мере воспроизводило методы «новых левых». Но оно пыталось учиться на уроках прошлого. Сотрудничество с профсоюзами рассматривалось активистами как способ выйти из академического «гетто». А изменение социальной структуры американского общества, в котором рос процент работников, получивших высшее образование, создавало Для университетских радикалов новую, куда более широкую аудиторию.

Тем не менее, несмотря на резкий подъем левых настроений в Америке, движение оставалось здесь гораздо более «сырым» и политически неустойчивым, нежели в Европе. Это не преминуло сказаться в 2001 году, когда левые столкнулись с контрнаступлением истеблишмента.

Кульминацией выступлений 2000–2001 годов в Европе стали события в Генуе. Сюда, на саммит «большой восьмерки» лидеров крупнейших индустриальных стран, прибыло, по разным данным, от 200 до 300 тысяч демонстрантов. Масштабы мобилизации оказались столь впечатляющими в силу сочетания ряда факторов. С одной стороны, активисты движения изначально планировали демонстрацию в Генуе как кульминацию длительной кампании. С другой стороны, в самой Италии победа правых во главе с Сильвио Берлускони создала новую политическую ситуацию. Левоцентристские силы, объединявшиеся вокруг блока «Оливкового дерева» и партии Левых демократов, были деморализованы, а значительная часть их сторонников в профсоюзах и других массовых организациях радикализировалась. В период, пока левый центр был у власти, существовало опасение, будто массовые протесты могут «раскачать лодку», способствуя приходу к власти правых. Поскольку правые все равно пришли к власти, это негласное самоограничение отпало, и профсоюзные активисты, даже близкие к левому центру, почувствовали себя свободными в своих действиях. Наконец, жестокость полиции во время демонстраций в Зальцбурге и Гетеборге вызвала возмущение радикальной молодежи, желание ответить «ударом на удар». В Гетеборге полицией впервые было применено огнестрельное оружие против демонстрантов, три человека были ранены. Реакцией движения была лишь еще большая радикализация.