Александр Семенов - Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей
В то же время между идентичностью и образом прошлого существует обратная связь: сам образ нашего прошлого во многом зависит от нашей идентичности. Например, нетрудно догадаться, что доминирующее большинство и этническое меньшинство могут представлять себе прошлое весьма по-разному. Вот почему идентичность играет принципиально важную роль в том, как люди выстраивают свое общее прошлое.
В России историю народа как этническую впервые стал разрабатывать известный русский историк К.Н. Бестужев-Рюмин. Если его предшественников занимала политическая история России как государства, то для него субъектами исторического процесса стали отдельные народы, и выпущенная им в 1872 году «Русская история» повествовала прежде всего о русском народе. Кроме того, он отказался от понятия «доисторический период», считая, что весь период существования человека на Земле следует относить к истории. Поэтому историческими источниками он признавал не только письменные документы, но любые остатки человеческой деятельности. Он был, пожалуй, первым русским историком, который отводил огромную роль изучению археологических данных, считая их ключом к древнейшей истории народа [621] . Тем самым открылся путь к ее безграничному расширению далеко за пределы письменной истории. Правда, этот подход восторжествовал только в советское время после того, как во второй половине 1920-х годов этнические меньшинства стали протестовать против своего статуса «народов без истории». [622]
Особый акцент на древнем прошлом нерусских народов в ущерб изучению более поздних эпох объяснялся еще одним фактором. Начиная со второй половины 1920-х годов советские руководители все с большим недоверием и опаской относились к исламу, а затем к этому прибавились страхи по поводу пантюркизма, паниранизма и панфиннизма. Поэтому исследования средневековой истории государств Средней Азии, Кавказа и Поволжья-Приуралья, прежде всего исламских, со временем стали встречать все больше препятствий. Считалось, что история таких средневековых государств возбуждала местный национализм и этнический сепаратизм. Кроме того, исследование средневековой истории в целом неизбежно ставило вопрос о легитимности включения нерусских народов в состав Российского государства и о сопротивлении, которое народы этому оказывали. Таких неудобных вопросов советские ученые пытались избегать. Поэтому если средневековый период и изучался археологами, то акцент делался на «домусульманском прошлом» или, по меньшей мере, на «домонгольской эпохе». Зато никаких серьезных препятствий для изучения первобытного прошлого не было. Поэтому в отдельных республиках возникли довольно сильные археологические коллективы, причем первобытная и раннесредневековая археология развивалась там более динамично и эффективно, чем изучение более поздней истории. При этом местных археологов более всего интересовали корни своих народов и их культурные достижения в далеком прошлом. Все это остается в силе до сих пор.
С 1930-х годов отдаленное прошлое стало важным символическим ресурсом, находившим в СССР широкое применение [623] . Почему и в каких условиях происходило освоение этого символического ресурса? Советский Союз и современная Россия по своему политико-административному устройству относятся к категории этнофедеративных образований. В таких государствах особым реальным или символическим статусом обладают так называемые титульные нации, давшие свое название автономиям. Их привилегированное положение опирается на язык, культуру или религию, имеющие на данной территории глубокие корни и в силу этого позволяющие титульным нациям считаться «коренным населением». Апелляция к «глубоким корням» и придает здесь особое значение отдаленному прошлому. Ведь если язык, культура или религия задают социальные границы общности, то образ прошлого привязывает ее к территории, наделяет требуемой исторической глубиной и связывает с образом предков. Там, где этничность получает те или иные политические права, как это и бывает в этнофедеративном государстве, следует говорить о политизации и институциализации этничности, что имеет далекоидущие последствия. В том числе это ведет к этнизации истории, а изучение этногенеза становится важной интеллектуальной основой нациестроительства.
Превращение этнической общности в этнополитическую требует органицистского подхода, рисующего общество спаяным организмом с закрытой строго очерченной культурой. Именно эту потребность и обслуживает примордиализм, тесно связанный с национализмом. Напротив, конструктивизм и создаваемый им образ открытой культуры связаны с глобализацией, проблематизирующей границы и делающей их зыбкими. Борьба этих подходов тем самым отражает неравномерность развития: если одни общества уже пережили эпоху национализма, то другие еще только в нее вступают. Этнический национализм увлечен идеей автохтонизма, обосновывающей высокий статус коренных народов и прочно связывающей их с территорией своего нынешнего обитания. Он озабочен проблемой единства нации и защитой ее территориальной целостности. Он без устали ищет моральные образцы для подражания, рисуя предков победоносными завоевателями, культуртрегерами, создателями культурных ценностей и государственности, а то и вовсе изображает их первонародом. Все это служит легитимизации современной политики и способствует эффективной политической мобилизации. При этом в своем крайнем выражении примордиализм ведет к биологизации этничности и слиянию образа этнонации с расой. В итоге «кровь» увязывается с «почвой».
В отличие от многих современных аналитиков я полагаю, что политизация этничности в СССР произошла вовсе не в период перестройки, когда свою активность проявили этнонациональ-ные движения. Это случилось много раньше – в 1920-х годах, когда СССР начал формироваться как этнофедерация, т. е. конгломерат отдельных республик со своими собственными титульными народами и нетитульными меньшинствами. Поэтому если историю США невозможно понять без обращения к феномену расизма, то историю Советского Союза и современные процессы в постсоветских государствах нельзя понять, игнорируя этницизм, т. е. постоянное использование этнического фактора в идеологии и политике, включая этническую дискриминацию. Сегодня много говорится о возрождении религии, и немало специалистов обратилось к исследованию религии как важного фактора современной политики. Религия действительно переживает ренессанс, и новые государства Евразии не остаются в стороне от этого процесса. Тем не менее в массовом сознании религия занимает место не столько веры, сколько важного культурно-исторического ресурса. А этничность сохраняет свою ключевую политическую роль, которой ее наделили советская идеология и основанная на ней практика национально-государственного строительства. Ведь они политизировали этничность, тесно связав ее с административно-территориальными образованиями.
В результате во всех постсоветских государствах сохраняется принцип, согласно которому только «коренные народы» имеют право на образование своих территориальных автономий, причем такие претензии обосновываются прежде всего апелляцией к длительной исторической связи народа с данной территорией [624] . Отсюда стремление всеми силами углублять свою историю, а также наделять отдаленных предков высоким престижем, связанным с их славными деяниями. При этом, если в советское время идея славного прошлого легитимизировала призрачный суверенитет отдельных автономных образований, то в постсоветский период властные элиты новых государств используют ее для преодоления постколониального синдрома, легитимизации своей власти и укрепления национального единства перед лицом новых вызовов. В частности, образ общего славного прошлого используется властями для преодоления трибализма или комплекса неполноценности, а также для повышения морального духа народа ради успешного нациестроительства.
В то же время в составе государства или автономий всегда имеются малочисленные (или даже многочисленные) этнические группы, отличающиеся от титульной нации и не обладающие своей собственной формальной административной единицей. Они всеми силами используют свое культурное своеобразие и образ особого прошлого для преодоления дискриминации. В ряде случаев апелляция к славному прошлому служит политике ирредентизма, примером чему являются лезгины Южного Дагестана, чье положение усугубляется тем, что после распада СССР они фактически превратились в расколотую нацию, разделенную на две части государственной границей между Россией и Азербайджаном. Не меньшую роль «политика прошлого» играет в стратегии непризнанных государств (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах), обосновывающих свое право на существование ссылками на былую независимость своих народов и их особый путь развития. [625]
