Александр Бахрах - По памяти, по запясямю Литературные портреты

Предисловие. Благожелательный Бахрах

Спокойная ирония Монтеня,

Но жмурится радушие в очках,

И, оживая, вызванные тени Заговорили запросто в гостях. Мастит, а в письмах юноша игристый, Как будто бы еще мы гимназисты: Такой забавник — умница Бахрах.

Ю. И.

Александр Васильевич Бахрах, хоть и родился в Киеве, но отрочество и юность прожил в Петербурге, где и учился в частной гимназии Мая. Осенью 1918 г. он с родителями уехал в Киев, а оттуда в мае 1920 года, пережив за сравнительно короткий срок смену более десятка режимов, когда город был занят польскими войсками, в Варшаву. Это была его первая остановка по пути к деду, который к тому времени уже обосновался в Париже и был особенно с внуком близок. Вскоре, однако, к польской столице стала приближаться красная армия, руководимая Тухачевским, и Бахраху с большими трудностями удалось выбраться сперва в Данциг, а затем через Берлин в Париж. В Париже Бахрах слушал лекции на юридическом факультете Сорбонны.

Затем года два он провел в Берлине, ставшем на время одним из самых оживленных центров русской эмиграции. Город «кишел» русскими, и особенно много оказалось в нем представителей литературы, при чем почти все они, странным образом, как-то преуспевали в побежденной и обнищавшей веймарской Германии. Р. Б. Гуль в недавних воспоминаниях «Я унес Россию» воссоздает атмосферу того времени и перечисляет издательства, книготорговли, журналы, газеты, которые тогда появлялись в Берлине, как грибы после благодатного дождя. Издатели — народ опытный, тертый, но в то время они наивно верили, что наводнят Россию свободными русскими книгами.

В 1922 году новоприбывшие из Советского Союза знаменитые изгнанники — Бердяев, Франк, Степун, Осоргин и многие другие основали, как бы в противовес уже существовавшему «Дому искусств» свой «Клуб писателей», и юный Бахрах стал его секретарем.

А. В. был вовлечен в этот книжный бум, ходил на бессчисленные собрания, вечера, в излюбленные русскими кафе, пивные и знал всех, хоть эти все и были очень разные. Политика был а представлена всеми партиями — от монархистов до меньшевиков и эсеров и до возвращенцев.

Но А. В. политикой мало интересовался, а в литературной жизни принимали участие не только эмигранты, но и гости из СССР: Пастернак, Есенин, Маяковский, Эренбург или Андрей Белый, как и Алексей Толстой, которые были еще на эмигрантском положении и вернулись в Советский Союз немного позднее.

Первое посвящение Бахраха в литературу состоялось в берлинской газете «Дни»: это был отзыв о книге А. М. Ремизова «Ахру» (о Блоке).

А. В. жаловала Марина Цветаева и после своего отъезда в Прагу, с ним переписывалась. Посвятила ему шесть или семь стихотворений в цикле «Час души»:

«В глубокий час души и ночи,

Нечислящийся на часах,

Я отроку взглянула в очи,

Нечислящиеся в ночах —

Ничьих еще…»

Позднее Бахрах опубликовал не вполне полный текст цветаевских писем к нему в альманахе «Мосты».

В 1923 году Бахрах возвратился в Париж, где и жительствует бол fame полувека. В Париже, как и в Берлине, он тоже знал всех и уже все его знали. Вот неполный список периодических изданий, в которых он сотрудничал: Дни, Воля России, Новая Русская книга, Струги, Числа, Современные записки, Русский сборник, Орион, Новоселье, Новый журнал, Мосты, Опыты, Новое русское слово, Континент… и недавно была издана книга его воспоминаний — «Бунин в халате» (1979 г.).

Однако большинство публикуемых в сборнике статей впервые появилось на страницах «Русской Мысл и».

Кого только читатель не найдет в нем. Здесь и советские писатели

Пильняк, Бабель, Маяковский, рядом и те, которых нельзя назвать советскими, хотя они вернулись в Россию, как уже упомянутый Андрей Белый или очень уж несоветский Борис Пастернак. Ближе всего ему были И. А. Бунин, под крышей которого он провел все военные годы, А. М. Ремизов, Г. В. Адамович, дружил он и с монпарнасскими поэтами

Гингером, Ладинским, Корвин-Пиотровским, Кнутом, Смоленским. Вспоминает он и незаслуженно забытых «чудаков» — Талова, Божнева, Зданевича (Ильязда), а наряду с ними трагически погибшего во время сталинских чисток известного экономиста Чаянова или популярного Вертинского. Нашли место на этих страницах и менее близкие ему философы Бердяев, Шестов, Мережковский. Но незачем всех перечислять — и все помянуты добром.

«Я любил его потому, что он — он», — писал Мишель де Монтень в своем эссе о дружбе, то есть именно таким, каким он есть — без всякой идеализации, но и без снижения; без иллюзий, но сочувственно, не делая из мухи слона или из слона муху.

Дружественная теория познания Бахраха очень монтеневская. Она вытекает из симпатии, с добавкой иронии и иногда — скепсиса.

Бахрах хорошо знает — что может и хочет делать и чего не может да и не хочет. Не творит он мифов, как Андрей Белый или Марина Цветаева, стремившаяся показать поэтов во весь рост или даже высший замысел о них. Цветаевой это куда лучше удавалось, чем Белому, но она иногда очень уж изменяла облик своих героев-героинь. А Бахрах не мифотворец. Он просто пишет свои портреты или эскизы — меткие, живые, непритязательные. Наконец, и зто редкая и драгоценная черта

он умеет цитировать поэтов, находит самые их счастливые стихи (vers donn£s), что недоступно многим присяжным литературоведам и критикам, не говоря уже о марксистах. Есть у Бахраха вкус, есть здравый смысл и он явно задет поэзией за живое, ушиблен литературой— и без этого ушиба он не мог бы проникновенно понимать стихи да и прозу.

Отмечу еще эрудицию Бахраха. Можно только пожалеть о том, что А. В. не преподавал в университетах, ведь он мог бы вести семинары на самом высоком уровне. Поражают его глубокие познания в области пушкинианы, но из скромности Бахрах о Пушкине никогда не писал.

Дописываю ту сентенцию Монтеня о дружбе: «Я любил его, потому что он — он и потому что я — я». Но к самопроявлению Бахрах не стремится и может даже создаться впечатление, что он сводит себя на нет. Но зто не так. При всей своей скромности Бахрах невольно и неизменно присутствует в своих воспоминаниях. Он везде — благожелательный друг своих почивших друзей. Он остается верен их памяти и они в его книге живут в быту, радуют в искусстве и становятся нашими собеседниками, хорошими знакомыми.

Кто такой Бахрах? — спросила меня одна москвичка, из тех мало кому известных москвичей, которые теперь так увлекаются преимущественно литературой первой и второй эмиграций. — «Мы с огромным интересом читаем его в доходящих до нас журналах и газетах».