Марк Блиев - Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений
Возрождение освободительных идей
До середины 80-х годов XIX века крестьяне Южной Осетии делились условно на три категории: казенных, зависимых от грузинских князей и хизан – общинников. Последние формально считались свободными, однако в XIX веке основная их часть, так или иначе, находилась в зависимости от феодалов. По существу хизанская масса крестьян являлась серьезным «крестьянским резервом», пополнявшим ряды феодально зависимых крестьян. В пору, когда грузинские феодалы активизировали свое наступление на Южную Осетию, хизаны, как и другие категории крестьян, оказались вовлеченными в процессы феодальной экспансии Грузии. Крестьяне-хизаны Торманеульского прихода в жалобе тифлисскому губернатору свидетельствовали, что они «более семидесяти лет» жили на землях имения Палавандовых. Они писали, что «имение это из дикой пустыни» ими «превращено в цветущие поля и на месте... пустырей теперь тянутся пахотные поля и сады». Хизаны имели повинности, состоявшие из 1/6 части урожая, «двух рабочих в год» и «двух подарках – на рождество и пасху». «Так было до 1883 года», – утверждали хизаны. Но в 1885 году Палавандовы «вздумали изменить это положение и с помощью насильственных мер вынудили нас дать подписку о платеже таких повинностей, которые и во сне не снились ни одному из помещиков даже во время самой темной неволи и непоколебимости крепостничества», – жаловались хизаны тифлисскому губернатору. Обычно подобные жалобы хизан разбирались при обязательном участии посредника, с мнением которого должны были считаться как власти, так и спорящие стороны. Но подбор посредников происходил не без участия властей и феодалов, поэтому посредник, как правило, становился на сторону властей и феодалов. Михаил Пухаев, «поверенный» от осетинских хизан, свидетельствовал, что жалобы хизан на князей Палавандовых передавались на рассмотрение «мирового посредника», представлявшего собою «отъявленного врага» осетинских крестьян; этот посредник составлял «постановление», защищавшее интересы князей, а копии этих постановлений вручал неграмотным крестьянам, беря с них «от одного до 5 и 8 рублей». Разгоравшиеся вокруг хизан споры, связанные с проблемой их феодального закабаления, были столь остры, что становилось очевидным: хизанская крестьянская среда явилась главным очагом, где вновь зарождались идеи национально-освободительного движения. Политическая острота этих идей была направлена главным образом против грузинского засилья. Вызревание идеологии освобождения Южной Осетии от грузинского феодального гнета происходило, естественно, на почве социальной незащищенности хизан и наступления на их интересы и права со стороны князей. Важным признаком идеологичности крестьянской борьбы против гнета следует считать появление у хизан своего лидера. Таким «поверенным», горячо отстаивавшим интересы осетинских крестьян, был Михаил Пухаев. Его «прошения», адресованные российским властям, отличались не только остротой полемики, но и зрелостью политического видения обстановки. Чтобы представить уровень политических суждений Михаила Пухаева, выходца из хизанской среды, стоит привести несколько его социальных пассажей, с которыми он выступал против российско-грузинских властей и феодального гнета, установленного в Южной Осетии. Хорошо понимая свое положение политического лидера, Михаил Пухаев называл тифлисские и уездные власти в Гори «бесцеремонными», «возмущающие всякое нравственное чувство и доверие к представителям» этих властей. «На что надеяться бедному крестьянину, попавшемуся в когти мирового посредника», – писал в одной из жалоб Пухаев. Посредников он рассматривал как «тесно солидарных по общности интересов с землевладельцами», называл их «гадкими», «унижающими человеческое достоинство». Михаил Пухаев считал Александра II «великим, незабвенным и многострадальным реформатором крестьянского быта». Обстановку в Южной Осетии, созданную властями и грузинскими феодалами, он рассматривал как тревожную, которая вызывает «невольный страх за нашу будущность». В намерении грузинских князей довести осетинское крестьянство «до голодной смерти» Михаил Пухаев усматривает целенаправленное стремление грузинской знати вызвать у крестьянства «сопротивление» с тем расчетом, чтобы добиться «поголовного переселения нас в Сибирь». Опасаясь подобной провокации со стороны грузинской знати, лидер осетинских хизанов был осторожен, он пытался «законными» и «мирными» средствами приостановить тотальное наступление на Южную Осетию грузинского феодализма. Пухаев видел и другое – тактику грузинских феодалов, добивавшихся «разъединить все» осетинские общества, «чтобы затеянный ими колоссальный грабеж в пользу Палавандовых не бросался в глаза начальству и не повлек бы их самих» в тюрьму – «туда, где по всей справедливости они должны бы находиться». В своем обращении к российско-грузинским властям Михаил Пухаев требовал решения конкретного вопроса – сохранения для крестьян хизанов прежних повинностей, которые они платили до 1883 года. Тифлисскому начальству явно не понравились высказывания лидера хизанов. На одно из его писем была нанесена резолюция: «так как в доложенной жалобе поверенного Пухаева употреблены оскорбительные выражения для присутственного места, то потому жалобу эту оставить без последствий». «Оскорбительными выражениями» назывались, естественно, крамольные для деспотического оккупационного режима идеи, которые высказывал Михаил Пухаев. Не исключалось и другое – жалобы Пухаева, судя по всему, не всегда доходили до российской администрации, от которой грузинские князья могли все же ожидать непредсказуемых реакций. Скорее всего, по этой причине в резолюциях на письмах Пухаева иногда указывалось, чтобы «жалобу через горийского уездного начальника передать самому автору». Следует учесть, резолюции эти, как правило, принадлежали одному и тому же лицу – грузинскому князю Абашидзе, который также подвергался Пухаевым жесткой критике.
«...И восстанет вся Осетия...»
В югоосетинских обществах господствовал глубокий социальный протест против гнета грузинского феодализма, принимавшего четкие формы национального ига. Вместе с тем хорошо была заметна явная сдержанность местного населения в отношении официальных властей; осторожность проявлялась и к различного рода провокациям, к которым прибегали грузинские оккупанты-феодалы. Осетинские общества все еще опасались возможной депортации, о которой часто напоминали им князья. Крестьянское население, остававшееся сплошь неграмотным, хорошо осознавало, насколько беззащитно оно перед мощной российско-грузинской властью, сконцентрированной в Тифлисе. Несмотря на совершенно очевидный страх, придававший оккупационному режиму особую тяжесть, то в одном месте, то в другом кончалось терпение крестьян, и вспыхивали яростные всплески социального взрыва. Но именно на крестьянские бунты нередко грузинские феодалы провоцировали крестьян; выступления последних против тавадов обещали, по меньшей мере, введение в осетинских селах экзекуции, приносившей феодалам немалые выгоды. Не менее желательными для князей могли бы явиться карательные меры российских властей, под прикрытием которых они получали новые возможности феодального продвижения в Южной Осетии. Одной из таких провокаций явились события, происшедшие в местечке Урсдзауар; здесь были пастбища, освященные наличием на них святилища Урсдзуар (святого Георгия). Князь Мачабели прекрасно понимал, какие последствия могут произойти, если посягнуть на эти крестьянские пастбища. Сюда, на освященные пастбища, грузинские пастухи, принадлежащие князю Мачабели, пригнали свои стада баранов. Дальнейшие события развивались так, как того желал Мачабели: «...осетины из селения Урсдзуар и окрестных деревень в числе 60 человек под предводительством сельского судьи Зураба Джиоева... вооруженною рукою напали на них», на пастухов, «и на товарищей их, силою отняли и угнали 30 штук баранов, причем избили пастуха Ю. Бурдули, разбив дубинкою голову, от чего он находится в опасном положении для жизни». Сама по себе провокация князя, как, впрочем, и нападение на пастуха и его избиение, «сюжетно» оставались бы малопривлекательными, если бы в насилии осетинских крестьян не выражался протест по поводу слишком тонкой и важной для них материи – покушения главного их врага на народную Святыню. Этот глубокий внутренний протест крестьяне проявляли в эмоциональном шуме, с которым они согнали с Урсдзуара людей князя Мачабели: «...осетины эти кричали, что все имение целиком осталось за ними, осетинами, и Мачабеловы показаться туда уже не могут, так как имение с пастбищными местами и лесом составляет исключительную собственность осетин».
Более масштабно и решительно, чем Мачабеловы, действовали князья Палавандовы. В Корнисском обществе Южной Осетии они в 1885 году продемонстрировали подлинную грузинскую сечу. По свидетельству местных жителей, 22 июля этого года «мировой посредник с князьями Палавандовыми и их домашнею прислугою, есаулами и приставами, вооруженные на конях... вторглись в их (осетин. – М. Б.) селения и, не требуя никаких повинностей, произвели такое опустошение, какое невозможно было бы ожидать от турецких башибузуков». В приведенном пассаже сравнение нашествия князей Палавандовых на осетинские села с вторжениями турецких войск в Закавказье нельзя рассматривать как гиперболу. Вслед за этой фразой подчеркивалось, что Палавандовы и их отряд рассматривали осетин «как бы неприятелями», поэтому «они разъезжали по неснятым еще нивам и потоптали их копытами своих лошадей... у многих отбирали скотину, а то и лошадь продавали за бесценок». Но главным для вторгшихся все же являлась демонстрация восточных форм мизантропии, не только не угасшей среди грузинской знати со времен персидского ига, но пышным цветом расцветавшей с тех пор, как Южная Осетия была отдана под полигон для этой самой мизантропии. «В течение нескольких дней» князья Палавандовы в осетинских селах «дебоширствовали»; они, находясь на содержании местных жителей, «заели их и, не довольствуясь доставляемыми ими съестными припасами, разъезжали по селам и, как бы пробуя ловкость и острие шашек, отрубали с одного взмаха головы попадавшейся скотине и тащили на сожрание». Еще раз в связи с этим вспомним: отряды Ага-Мухаммед-хана точно так же проверяли острие своих шашек, но... на грузинских детях, и нет уверенности, что, не будь в Тифлисе российских властей, Палавандовы стали бы церемониться, скорее всего – они повторили бы опыт своего кумира на осетинских детях; в этом контексте развивались дальнейшие события в Корнисском обществе. Местные жители свидетельствовали, «что ни мольбы о пощаде, ни вопль и плач их жен и детей не могли смягчить варварства». Истинные цели нашествия обнажил «мировой посредник», участвовавший в мизантропической вакханалии грузинских князей. Он заявил, что, если осетинские крестьяне «не перестанут подавать жалоб, то непременно будут повешены». Но крестьяне не испугались угроз, они обратились к тифлисскому губернатору. Здесь, в Тифлисе, рассмотрели события, происшедшие в Корнисском обществе. На допросе мировой посредник показал, что он и князья Палавандовы были в осетинских селах и «что все решения его в отношении взыскания повинностей с хизан», по поводу которых якобы они были у крестьян, «приведены им (мировым посредником. – М. Б.) в исполнение беспрепятственно». Однако дальнейшее следствие по этому делу было передано князю Чавчавадзе, что, собственно, означало прекращение не начатого расследования; князь Чавчавадзе позже подтвердил показания мирового посредника. Возвращаясь к событиям, происходившим в Корнисском обществе, стоит подчеркнуть, что мировой посредник действительно мог поведение Палавандовых рассматривать как желание навести страх на осетин, чтобы успешнее с них взимать повинности. На самом деле князья разыграли куда более серьезную карту – они хотели вызвать со стороны осетинских хизан вооруженное сопротивление, а еще лучше – восстание, обострить обстановку в Южной Осетии и заполучить в ней новый простор для расширения своих феодальных владений. В связи с этим вернемся к Мачабеловым, которые, преследуя ту же цель, добивались ее более открыто.
