Марк Блиев - Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений
Князья Палавандовы, в отличие от Мачабели и Эристави, всегда казались более спокойными феодалами, хотя по своему общественному положению скорее превосходили, нежели уступали соискателям феодальных привилегий в Южной Осетии. В 70–80-е годы XIX века они не только оживились, но и затмили своей агрессивностью всех других своих соотечественников и товарищей по княжеским притязаниям. Особенно настойчивыми в увеличении повинностей, феодальной изворотливости и в установлении в Южной Осетии оккупационного режима Палавандовы стали с 1884 года. Именно тогда «уездный начальник с приставами и князьями Палавандовыми в числе 30 человек», прибыв к крестьянам, «объявил, что по воле главнокомандующего установлены новые повинности». На этот раз, естественно, они не ограничились мобилизацией приставов, судей, поверенных и собственных княжеских сил, чтобы оказать давление на крестьян. Среди последних были «поставлены» «воинские команды как для понуждения к выдаче предосудительных лиц, так равно и для понуждения крестьян подчиниться» власти князей. По осетинским селам были размещены отряды экзекуторов, и было заявлено, что эти воинские «команды не будут сняты до тех пор, пока они не подпишут условия о платеже новых повинностей». Крестьяне сомневались в заверениях уездного начальника и князей Палавандовых в том, что увеличение повинностей – распоряжение главнокомандующего. Ими было установлено, что «пользуясь удобным случаем экзекуционного постоя, промеры, т. е. насилия, побоев... уничтожения всех жизненных средств» – князья и местная власть добиваются «установления новых повинностей». С этой же целью князья думали заключить договоры с осетинскими крестьянами, чтобы «незаконно закрепостить 400 дворов казенных крестьян и иметь право сосать их кровь для поддержания одряхлевшего авторитета княжеского достоинства». Князей Палавандовых поддерживали не только местные грузинские власти, но и грузинские дворяне, сами закрепившиеся в Южной Осетии в положении феодалов. В частности, им помогали князья Абашидзевы и Цициановы. Как ни старались крестьяне защитить себя, под давлением властей и в особенности экзекуции они были вынуждены согласиться на установление новых повинностей. Осенью 1884 года крестьяне Ноне Чибиров и Гиго Цховребов писали тифлисскому губернатору, что их «посредством обмана, насилия и побоев заставили подписать обязательство» о выполнении новых повинностей. Ситуация особенно обострилась осенью, когда подошло время реального выполнения крестьянами новых повинностей. Те же Чибиров и Цховребов писали, что князья Палавандовы «принуждают нас к платежу вышесказанных вновь установленных повинностей, грозя нам ссылкой в Сибирь, экзекуцею, заключением в тюрьму и разорением». Дело здесь дошло до того, что крестьянин Алексей Габараев, «будучи в нетрезвом виде, позволил себе при свидетелях выразиться неприличными словами против особы государя, порицая при том указы его императорского величества по поводу взыскания с крестьян казенных податей». На Алексея Габараева был составлен протокол, и дело было передано «до сведения прокурора Тифлисской судебной палаты». Крайние формы «искаженности» крестьянской реформы в Грузии, приспособление ее к грузинской модели феодализма обрушились тяжелым гнетом на массы населения на всей оккупированной грузинскими князьями территории Южной Осетии. «Неприличные слова», высказанные Алексеем Габараевым в адрес монарха, явно отражали настроения осетинских крестьян, вновь оказавшихся перед реальной необходимостью вести неравную борьбу с грузинским феодальным игом.
Возрождение освободительных идей
До середины 80-х годов XIX века крестьяне Южной Осетии делились условно на три категории: казенных, зависимых от грузинских князей и хизан – общинников. Последние формально считались свободными, однако в XIX веке основная их часть, так или иначе, находилась в зависимости от феодалов. По существу хизанская масса крестьян являлась серьезным «крестьянским резервом», пополнявшим ряды феодально зависимых крестьян. В пору, когда грузинские феодалы активизировали свое наступление на Южную Осетию, хизаны, как и другие категории крестьян, оказались вовлеченными в процессы феодальной экспансии Грузии. Крестьяне-хизаны Торманеульского прихода в жалобе тифлисскому губернатору свидетельствовали, что они «более семидесяти лет» жили на землях имения Палавандовых. Они писали, что «имение это из дикой пустыни» ими «превращено в цветущие поля и на месте... пустырей теперь тянутся пахотные поля и сады». Хизаны имели повинности, состоявшие из 1/6 части урожая, «двух рабочих в год» и «двух подарках – на рождество и пасху». «Так было до 1883 года», – утверждали хизаны. Но в 1885 году Палавандовы «вздумали изменить это положение и с помощью насильственных мер вынудили нас дать подписку о платеже таких повинностей, которые и во сне не снились ни одному из помещиков даже во время самой темной неволи и непоколебимости крепостничества», – жаловались хизаны тифлисскому губернатору. Обычно подобные жалобы хизан разбирались при обязательном участии посредника, с мнением которого должны были считаться как власти, так и спорящие стороны. Но подбор посредников происходил не без участия властей и феодалов, поэтому посредник, как правило, становился на сторону властей и феодалов. Михаил Пухаев, «поверенный» от осетинских хизан, свидетельствовал, что жалобы хизан на князей Палавандовых передавались на рассмотрение «мирового посредника», представлявшего собою «отъявленного врага» осетинских крестьян; этот посредник составлял «постановление», защищавшее интересы князей, а копии этих постановлений вручал неграмотным крестьянам, беря с них «от одного до 5 и 8 рублей». Разгоравшиеся вокруг хизан споры, связанные с проблемой их феодального закабаления, были столь остры, что становилось очевидным: хизанская крестьянская среда явилась главным очагом, где вновь зарождались идеи национально-освободительного движения. Политическая острота этих идей была направлена главным образом против грузинского засилья. Вызревание идеологии освобождения Южной Осетии от грузинского феодального гнета происходило, естественно, на почве социальной незащищенности хизан и наступления на их интересы и права со стороны князей. Важным признаком идеологичности крестьянской борьбы против гнета следует считать появление у хизан своего лидера. Таким «поверенным», горячо отстаивавшим интересы осетинских крестьян, был Михаил Пухаев. Его «прошения», адресованные российским властям, отличались не только остротой полемики, но и зрелостью политического видения обстановки. Чтобы представить уровень политических суждений Михаила Пухаева, выходца из хизанской среды, стоит привести несколько его социальных пассажей, с которыми он выступал против российско-грузинских властей и феодального гнета, установленного в Южной Осетии. Хорошо понимая свое положение политического лидера, Михаил Пухаев называл тифлисские и уездные власти в Гори «бесцеремонными», «возмущающие всякое нравственное чувство и доверие к представителям» этих властей. «На что надеяться бедному крестьянину, попавшемуся в когти мирового посредника», – писал в одной из жалоб Пухаев. Посредников он рассматривал как «тесно солидарных по общности интересов с землевладельцами», называл их «гадкими», «унижающими человеческое достоинство». Михаил Пухаев считал Александра II «великим, незабвенным и многострадальным реформатором крестьянского быта». Обстановку в Южной Осетии, созданную властями и грузинскими феодалами, он рассматривал как тревожную, которая вызывает «невольный страх за нашу будущность». В намерении грузинских князей довести осетинское крестьянство «до голодной смерти» Михаил Пухаев усматривает целенаправленное стремление грузинской знати вызвать у крестьянства «сопротивление» с тем расчетом, чтобы добиться «поголовного переселения нас в Сибирь». Опасаясь подобной провокации со стороны грузинской знати, лидер осетинских хизанов был осторожен, он пытался «законными» и «мирными» средствами приостановить тотальное наступление на Южную Осетию грузинского феодализма. Пухаев видел и другое – тактику грузинских феодалов, добивавшихся «разъединить все» осетинские общества, «чтобы затеянный ими колоссальный грабеж в пользу Палавандовых не бросался в глаза начальству и не повлек бы их самих» в тюрьму – «туда, где по всей справедливости они должны бы находиться». В своем обращении к российско-грузинским властям Михаил Пухаев требовал решения конкретного вопроса – сохранения для крестьян хизанов прежних повинностей, которые они платили до 1883 года. Тифлисскому начальству явно не понравились высказывания лидера хизанов. На одно из его писем была нанесена резолюция: «так как в доложенной жалобе поверенного Пухаева употреблены оскорбительные выражения для присутственного места, то потому жалобу эту оставить без последствий». «Оскорбительными выражениями» назывались, естественно, крамольные для деспотического оккупационного режима идеи, которые высказывал Михаил Пухаев. Не исключалось и другое – жалобы Пухаева, судя по всему, не всегда доходили до российской администрации, от которой грузинские князья могли все же ожидать непредсказуемых реакций. Скорее всего, по этой причине в резолюциях на письмах Пухаева иногда указывалось, чтобы «жалобу через горийского уездного начальника передать самому автору». Следует учесть, резолюции эти, как правило, принадлежали одному и тому же лицу – грузинскому князю Абашидзе, который также подвергался Пухаевым жесткой критике.
