Марк Блиев - Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений
Начало 70-х годов XIX века было отмечено, наряду с фронтальным наступлением грузинского феодализма, также попытками осетинских старшин выделиться из крестьянской общины и войти в состав господствовавшей в Южной Осетии грузинской феодальной группировки. Одним из таких «компрадорских» владельцев, например, был Габо Елоев – житель селения Орчосан. Он имел собственное владение и зависимых крестьян. История его возвышения, а затем падения привлекает внимание важным социальным явлением, отвечавшим на вопрос о том, почему в Южной Осетии в новое время не сложилась местная феодальная знать. Габо Елоев занимал имение, «называвшееся Дасар-куле». Само наличие у его владения названия свидетельствовало о значительности собственности, которой бывший старшина владел. Но на пути дальнейшего феодального роста были серьезные препятствия, среди которых на первом месте – грузинская феодальная оккупация Южной Осетии. В одном из своих «Заявлений» горийскому уездному начальнику Габо Елоев жаловался, как летом 1872 года его крестьянин Датико Гогошвили выгнал скот на пастбища, где неподалеку стоял и сам хозяин. Вскоре здесь же на Габо Елоева напал Татала Наушвили, который «сперва начал бить скотину», «а потом избил... беспощадно» самого Габо, и это все «под тем предлогом, будто бы скотом моим учинена потрава на сенокосном его месте». Габо Елоев требовал, чтобы власти освидетельствовали «потраву», и если они подтвердят такое, то он, Габо, «удовлетворит Татала Наушвили, т. е. возместит потраву». Вместе с этим Габо Елоев просил, чтобы «за причиненные» ему «жестокие побои подвергнуть виновного законному взысканию». Было видно, что осетинский старшина, ставший на путь феодального роста, уверен в своей правоте – в том, что пас скот на собственном участке и не давал повода своему односельчанину для нападения. Татала Наушвили и стоящему за его спиной понадобились дополнительные усилия для провокации. В ней приняла участие жена Наушвили, принесшая местным властям «ложную жалобу» на Габо Елоева – «будто бы» он «причинил ей побои». По этой жалобе «вызвали» Габо «в Хурвальское сельское управление, и без разобрания сего дела и произведением надлежащего исследования Хурвалетский Мамасахлис Сосо Атенелишвили избил» его «палкой своеручно..., не довольствуясь этим, он, Мамасахлис, требует неправильно с меня штраф в пользу своего сельского управления 25 руб. сереб.» Так очень просто грузинские власти, господствовавшие в Южной Осетии, приостановили социальное восхождение местного осетинского старшины. Такое происходило с каждым из осетинских старшин, кто пытался выделиться из собственной среды и думал занять более высокое социальное положение. Старшины некоторых осетинских сел вступали в торг по поводу покупки у грузинских князей, имевших крупные владения в Южной Осетии, пахотных и сенокосных земель, а также лесных угодий. Такие сделки состоялись, например, с представителями Мачабели, князей Павлевановых и др. Это происходило, несмотря на то, что тифлисские власти отказывали осетинским крестьянам в выдаче ссуды для выкупа у князей своих земель. Сделки с князьями могли совершать более или менее состоятельные осетинские крестьяне. Но и они не имели решительно никаких социальных перспектив для дальнейшего хозяйственного роста, необходимого для того, чтобы выделиться в знать. Те же князья Мачабеловы, продавшие в конце 70-х годов XIX века отдельные участки числившихся за ними земель, позже стали насильственно отнимать их у крестьян обратно. Мачабели иногда продавали один и тот же участок двум крестьянам, не подозревавшим об афере. Так, Трамм Лалиев за 80 рублей выкупил у Николая Мачабели свой участок. Скрыв сделку, Мачабели продал этот же участок еще двум хозяевам – Биже и Миле Цховребовым; афера князя обнаружилась во время сельскохозяйственных работ. По-другому поступали князья Павлевановы – один из них, Илико, продал участки пахотной земли осетинским крестьянам Алексею Гогичаеву, Георгию Гучмазову и Алексею Пичхнарову, другой, Кате Павлеванов, когда крестьяне стали пахать приобретенную землю, напал на них «при оружии, держа в одной руке ружье, а в другой большую палку, которою бил беспощадно» пахарей. Требуя покинуть землю, князь «угрожал и обещается убить нас», – жаловались крестьяне.
Феодальный оккупационный режим властей, создавшийся в Южной Осетии благодаря грузинским князьям, приводившим хозяйственную жизнь к глубокой стагнации, являлся главной причиной социального напряжения в Южной Осетии. Степень его накала хорошо просматривалась, когда грузинские князья Палавандовы решили захватить лесные дачи; ранее ими пользовались крестьяне Терегванского общества, за что грузинские князья Палавандовы взимали с них повинность – «по пять рублей с дыма». Позже такая плата не устраивала более князей. Они объявили лесные дачи осетинского общества своей собственностью и желали заключить договор с крестьянами на новых, кабальных для них условиях. Князья хотели встречаться только с осетинским старшиной, чтобы договориться об условиях пользования лесом. Но к князьям Палавандовым вышли все жители Терегванского общества, не желавшие ничего менять в своих с феодалами отношениях. Полковник князь Казбек объяснил Палавандовым, что между крестьянами существует против них, князей, «заговор» и что им лучше покинуть жителей осетинского общества. Самоуверенные князья решили пойти на провокацию. Когда они сели на коней, один из них направил своего коня на людей, а грузинский судья Сосико Месхи «ударил палкой по лошади», лошадь Иосифа Палавандова «ворвалась в толпу и свалила двух крестьян». Провокация удалась – «народ закричал: дуйте их». Старшина с криком «ура» стал кричать народу, чтобы они били Палавандовых, «народ бросился к ним с дубинами и начал бить их». Палавандовы «разбежались и толпа начала бросать в них камни, один Палавандов Александр» замешкался «и его начали бить дубинами, так что папаха его лопнула от удара». Происшедшее в Терегванском обществе волнение – характерная картина и для других осетинских обществ. В связи с этим участилось в осетинских селах введение «экзекуции», тяжелым бременем ложившееся на крестьян. Власти были заинтересованы в экзекуциях не только из-за желания не дать разрастись бунту, но и из-за собственной выгоды: во время наложения на село экзекуции жители обязаны были содержать за свой счет экзекуторов – казаков и грузинскую милицию, благодаря чему сэкономленные казенные средства власти присваивали себе. Осетинские села больше всего опасались экзекуции, поскольку из-за них были вынуждены нести большие затраты и одновременно подвергались насилию со стороны князей. При установлении экзекуции над тем или иным осетинским обществом выдвигалась определенная причина, служившая поводом для ее введения. Чаще всего таким поводом служило обвинение осетин в воровстве или разбое. Это был старый, хорошо проверенный прием – в свое время, как мы видели, им пользовались, когда желали направить в Южную Осетию карательную экспедицию. При введении экзекуции обычно жители осетинских обществ проявляли особую солидарность и пытались вести себя осторожно, не давая сколько-нибудь реальных поводов грузинским властям для грабежа и других насильственных мер – убийств, арестов и т. д.; если в экзекуциях не участвовали российские военные, а только грузинские отряды, то они обычно старались не углубляться в Южную Осетию, опасаясь за свою жизнь. Наиболее распространенной формой экзекуции являлась та, о которой в 1884 году писал тифлисскому губернатору горийский уездный начальник; последний обладал правом введения экзекуции в пределах своего уезда в любом селе, если считал это необходимым. Расположив отряд грузинских экзекуторов в селе Сатикар, уездный начальник писал губернатору, что в северо-восточной части Горийского уезда, «где гнездятся отдельные отселки осетинского населения, поголовно и издавна» будто предаются «всевозможным преступлениям и проступкам». Речь шла о Дменисском обществе, в котором действительно осетинские «отселки» плотно граничили с грузинскими селами. Судя по всему, уездный начальник князь А. Амилахвари ставил перед собой две задачи – обосновать необходимость введения в осетинских отселках экзекуции, чтобы, ограбив их, заставить осетин переселиться в какое-нибудь другое место. Грузинский князь изображал грузинское население жертвой осетинских воров и разбойников. «Положение населения, – писал он губернатору, – нельзя описать... громадная масса потерпевших, осаждая эти селения с плачем и рыданием в буквальном смысле слова, ...категорически заявляя о решительной невозможности дальнейшего сосуществования, если не будет положен конец продолжающегося их разорения». Поскольку у князя Амилахвари все осетины были «воры», то он сообщал губернатору, что грузины просят «о выселке поголовно воров, или же самим им предоставить возможность переселиться куда-нибудь». Идея переселения осетин пока была высказана как перспектива, что же до отряда экзекуторов, то начальник уезда главной задачей его выдвигал ликвидацию «заговора» осетин, направленного якобы на то, чтобы... не выдавать воров, ни поручительства в прекращении дальнейшего воровства». Истинные намерения грузинского князя Амилахвари раскрывались в конце его официального обращения к губернатору. Он просил Тифлис: «...разрешить... заарестовать, без особых на то приговоров», «общественных влиятельных лиц» осетинской национальности, «даже и в том случае, если между ними будут должностные лица сельской администрации, как, например, сельский судья, предоставив это право на все время пребывания во вверенном мне уезде экзекуции». Как видно, горийский уездный начальник фактически требовал концентрации всей местной власти в своих руках и узаконения того деспотического режима, который был создан в Южной Осетии. В том же отношении к губернатору князь Амилахвари сообщал, что он уже «заарестовал» «одного из влиятельных жителей селения Сатикари» – крестьянина Зураба Догузова, содержавшегося «при горийской уездной тюрьме». Сама экзекуция, с помощью которой горийский начальник собирался разобраться «поголовно» с осетинскими «ворами», состояла из сотни казаков, поставленных в селе Сатикари «в усиленном довольствии» за счет местных жителей; обычно с помощью экзекуции максимально разоряли село, в котором располагался отряд, и, посеяв нищету, экзекуция перемещалась в очередное село. Казачий отряд, предоставленный горийскому начальнику, входил в 1-ю Кавказскую казачью дивизию и в распоряжение князя Амилахвари должен был находиться с 20 января и до 1 марта. Вскоре, когда начальник казачьей дивизии затребовал у горийского начальника вернуть ему 14 февраля казачью сотню, князь был крайне раздосадован – объяснял, что им разработан план провести еще экзекуцию в целом ряде населенных пунктов, в особенности в селении Гуджарском, «состоявшем большею частью из осетинского населения», где «в высшей степени развиты: воровство, грабежи, разбои, поджоги и другие преступления». Горийский начальник просил оставить сотню казаков хотя бы до 1 марта, иначе – стращал Амилахвари власти – «зло неминуемо примет более грандиозные размеры и разовьется» даже там, где его нет. При чтении рапорта горийского начальника бросается в глаза крайняя заинтересованность грузинского князя в долговременном пребывании в Южной Осетии казачьей сотни, выполнявшей здесь функции экзекуторов. Горийский начальник, казачья сотня, экзекуция – это все для грузинского князя Амилахвари воспроизводило традиционную, хорошо ему знакомую систему грузинского феодализма, на введение которой в Южной Осетии, по сути, были направлены его усилия. Стоит подчеркнуть не менее важное – идея горийского начальника о концентрации местной власти по приведенной схеме не являлась всего лишь проявлением личных властных амбиций Амилахвари. Гораздо большее значение имел широкий запрос со стороны грузинских князей в усилении системы валитета в Южной Осетии, которая действовала бы без сколько-нибудь серьезного контроля со стороны российских властей. Актуальность этой системы объяснялась необычайно экспансивным наступлением грузинского феодализма в Южной Осетии. Впрочем, то, как воспроизводился конкретно грузино-персидский валитет в Южной Осетии, лучше всего показать на конкретном материале.
