Борис Кагарлицкий - Политология революции

Лоран Фабиус, возглавивший бунт, отнюдь не являлся представителем радикального крыла партии. Он всегда относился к числу правых социал-демократов. Даже в разгар кампании против Европейской Конституции он продолжал настаивать, что основной задачей левых является «борьба за восстановление равновесия между трудом и капиталом».[331] Однако даже для него было совершенно ясно, что социал-демократические партии ушли недопустимо далеко вправо, открыто перейдя на сторону буржуазии.

Коммунистическая партия преодолела многолетнюю политическую апатию и активно вступила в борьбу. И рядовые коммунисты, и руководство прекрасно Понимали, Что участие в референдуме является для партии последним шансом – если она не окажется сейчас в первых рядах, то потеряет последние остатки авторитета и исчезнет с политической сцены. С того момента, как партийная газета «L'Humanite» стала ведущим информационным инструментом кампании, ее тираж начал бурно расти, перевалив за миллион.

«Референдум драматическим образом продемонстрировал противоречие европейской политики, – писал английский журналист Джим Уольфрейс, – миллионы людей отвергают неолиберальный консенсус, который столь же единодушно разделяют все основные партии, как левые, так и правые. Голосование за «нет» стало самым мощным ударом, до сей поры нанесенным по этому консенсусу».[332]

Французская пресса писала о «гражданском» восстании, однако речь шла не просто о том, что масса жителей страны вдруг решила воспользоваться своими правами, чтобы сказать «нет» власти. Известный марксистский публицист Жорж Лабика писал про мобилизацию «реальной страны», выступившей против якобы представляющих ее институтов. А ветеран социалистического движения Жан-Пьер Шевенман заметил, что референдум создал условия для «реорганизации левых сил» (refondation de la gauche).[333]

Первая реакция правящих элит соответствовала бессмертной формуле Бертольта Брехта: поскольку народ не оправдал доверия правительства, правительству следует народ распустить и выбрать себе новый. Руководство Социалистической партии принялось наказывать своих активистов, проголосовавших за «нет». То, что против Европейской Конституции выступило явное большинство сторонников социалистов, лишь подлило масла в огонь.

В условиях массовой апатии подобные методы работали. Но время апатии кончилось. Антидемократические поползновения элиты не просто фиксируются пробудившимся общественным мнением, но и вызывают растущее негодование, мобилизуя людей на еще более радикальный протест.

Некоторые представители брюссельской бюрократии готовы были признать, что Евросоюз «был проектом политических элит и нуждается в радикальных изменениях, чтобы стать демократическим».[334] Но они оказались в меньшинстве. Еще до исхода голосования во Франции и Голландии деловая пресса , была полна статьями выдающихся идеологов и аналитиков, объяснявших, что по-настоящему серьезные и важные вопросы нельзя доверять народу. Результаты голосования лишь укрепили ведущих аналитиков в этом убеждении. «Financial Times» была наиболее откровенна, но и другие издания развивали ту же тему. Например, «International Herald Tribune» в октябре 2005 года писал: «Во всех европейских странах есть вопросы слишком острые, чтобы их оставлять на усмотрение избирателей». В качестве примера приводилась смертная казнь (большинство населения по доброй воле ее бы никогда бы не отменило) и вступление Турции в Евросоюз. «В обоих случаях существует негласный консенсус между политическими партиями, сознающими, что если спросить избирателей, то они примут неверное решение».[335] Верным решением, естественно, является то, которое одобрено элитами.

Элита десятилетиями навязывала народам неолиберальный проект и старательно демонтировала социальное государство под предлогом континентальной интеграции. Людям говорили: нравится вам или нет, но ради объединения Европы от всего этого надо отказаться. Наконец, терпение граждан лопнуло: если интеграция означает отказ от всего лучшего, что достигнуто на нашем континенте за последние сто лет, то спасибо, не надо. Обе стороны теперь прекрасно понимали, что провал конституционного проекта означает не конец дискуссии, а лишь начало нового этапа борьбы, куда более, острого, чем прежние. «Этот Европейский Союз, – писал МакГиффен, — представлявет собой неолиберальный и антидемократический проект, безразлично – с новой конституцией или без нее. Снова и снова мы видим реформы, проводимые во имя экономической интеграции, подрывающие политическую демократию».[336] Эта политика будет продолжаться до тех пор, пока массовое антисистемное движение не добьется решающего перелома в развитии континента.

Дальнейшие события в Европе показали, что подобные надежды являлись вполне обоснованными.

Для привыкших к строгому распорядку немцев досрочные выборы – явление экстраординарное. Однако главной сенсацией выборов 2005 года стало не нарушение привычного политического расписания и даже не поражение социал-демократов, которые сами эти досрочные выборы затеяли. Еще до того, как выборы состоялись, пресса бурно обсуждала появление на политической сцене новой силы – Левой партии. Либеральный еженедельник «Die Zeit» писал про «возвращение левых».[337] Как заметил близкий к ПДС политолог Дитмар Виттих, «левые стали важной темой в Германии. Хотя не столько их политические идеи и концепции, сколько их способность к совместной работе, их кадры».[338] Избиратели переходили к левым не только от социал-демократов, но и от «зеленых», даже от христианских демократов. За Левую партию, как отмечал журналист Матиас Греффрат, оказались готовы голосовать миллионы людей, которые, как выяснилось, «до сих пор не имели никакого парламентского представительства».[339] Ему вторил политолог Геро Нейгебауер, констатировавший, что речь идет о людях, «которым стали отвратительны все партии, о классических голосах протеста».[340]

Кризис социал-демократии оказался настолько глубоким, что она уже не воспринималась значительной частью общества как сила, способная предлагать собственные политические и экономические решения,. Как заметил один из лидеров правых, на Востоке Германии реальная борьба шла «между новой Левой партией и христианскими демократами».[341]

Еще весной 2005 года, несмотря на возобновившиеся успехи ПДС в «новых федеральных землях», никто не мог твердо поручиться, что в масштабах всей страны она получит достаточно голосов, чтобы преодолеть пятипроцентный барьер и пройти в Бундестаг. Но уже к лету пресса предсказывала, что возникшая на ее основе Левая партия имеет шансы стать третьей по размерам политической силой в стране, а на Востоке Германии – первой (обойдя не только стремительно теряющих влияние социал-демократов, но и потенциальных победителей – христианских демократов).

Рывок Левой партии отражал перемены, давно назревавшие в немецкой политике. Они накапливались подспудно, но теперь, как сказали бы Гегель и Маркс, количество перешло в качество.

Стратегия Тони Блэра и Герхарда Шредера состояла в том, чтобы, сохранив от старой социал-демократии название и избирателей, принять политическую и экономическую программу правых, сделавшись ещё одной неолиберальной партией. С точки зрения элит, такая партия имела даже определенное преимущества по сравнению с классическими консерваторами. Ведь она давала возможность уничтожать социальное государство руками как раз тех, кто «по должности» обязан был его защищать.

Это вызвало возмущение традиционного избирателя левых, но лидеры парламентских партий не слишком горевали. Все равно эти люди никуда не денутся. Не станут же они голосовать за правых! А профсоюзы оставались Под жестким контролем партийной бюрократии.

«Левые правительства» оказались во многих странах правее консерваторов. Во Франции именно социалисты развернув ли массовую приватизацию. В Германии именно социал-демократы предприняли систематическую атаку на основы социального государства.

Голосование против Европейской Конституции! во Франции и выборы в германской земле Северный Рейн—Вестфалия оказались историческим рубежом. Начался массовый уход активистов из партии Шредера. Ропот недовольства перерос в открытый бунт. Уходили не только представители левого крыла, но просто люди, для которых слова «социал-демократия» хоть что-то значат. Уходили профсоюзные функционеры, оскорбленные антирабочей политикой «своего» кабинета.

Массовое дезертирство из социал-демократических партий имело место и раньше. Но на сей раз недовольным было куда идти. Бунтовщики создали движение с труднопроизносимым названием «Избирательная альтернатива за труд и социальную справедливость» (Die Wahlalternative fuer Arbeit und f soziale Gerechtigkeit – WASG). После некоторых колебаний его решился возглавить Оскар Лафонтен. На выборах в земле Северный Рейн – Вестфалия «Избирательная альтернатива» набрала чуть более 2% голосов, что нельзя было считать большим успехом. Зато рейтинг «официальной» социал-демократической , партии просто рухнул.