Александр Семенов - Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей
Принято считать, что первое упоминание об огузском фольклорном цикле встречается в работах Мухаммеда Бен Калавы (настоящее имя Абу Бакр Ад-Девадари [553] ), жившего в XIV веке в Египте и писавшего на арабском языке. Сам текст дастана, который дошел до нашего времени только в рукописи XVI века, известен в двух записях. Наиболее полной является Дрезденская рукопись, которая и озаглавлена «Книга деда моего Коркуда». В 1815 году немецкий исследователь Диц издал одну главу (VIII) из списка [554] . Впоследствии немецкие ориенталисты внесли весомый вклад в изучение эпоса; перевод дастана на немецкий язык был опубликован только в 1958 году, однако Теодор Нельдеке, передав будущему известному академику В.В. Бартольду в 1892 году свои заметки, способствовал переводу дастана на русский язык.
При жизни В.В. Бартольд успел издать четыре переведенных им главы из текста эпоса. Но, хотя уже к 1922 году академик полностью перевел текст дастана на русский язык, эпос был издан под эгидой Академии наук Азербайджана только в 1950 году. Работа вышла под редакцией азербайджанских ученых Г. Араслы и М.Г. Тахмасиба и большого интереса тогда к себе не вызвала [555] . Несколько большую известность получило издание 1962 года под редакцией В.М. Жирмунского и А.Н. Кононова [556] . Собственно на азербайджанском языке, тогда еще с использованием латинской графики, дастан был издан в 1939 году, также под редакцией профессора Г. Араслы [557] . Большой вклад в изучение эпоса внесли турецкие ученые. Дастан неоднократно издавался в Турции. Первое его издание еще на арабском языке датируется 1916 годом и состоялось в Стамбуле [558] . Над изучением эпоса работало немало других турецких историков и филологов. Можно назвать имена Ф. Кепрюлю [559] , А. Инана [560] и др. С использованием латинской графики дастан был издан в Стамбуле в 1938 году Орханом Шайком Гекяем [561] . Что же касается второй рукописи, то она была обнаружена в Ватиканской библиотеке только в 1950 году и, в отличие от Дрезденской, состоящей из 12 сказаний, представляет собой менее полный текст эпоса. Ватиканская рукопись озаглавлена «Рассказ Огуз-наме о Казан-беке» и состоит из 6 героических дастанов.
В 1952 году был опубликован и комментированный перевод итальянского исследователя Этторе Росси [562] . Из азербайджанских исследователей последних лет, занимавшихся изучением рассматриваемого эпоса, можно назвать Рустама Камала, Дж. Бейдили, А. Шукюрова, который издал монографию «Мифология Деде Коркуда» [563] . Авторы новых учебников по национальной истории приспосабливают эпос к требованиям современной политической ситуации: хотя они и вспоминают о противоборстве с грузинами, но предпочтение отдают, естественно, столкновению с армянами. Нередко легендарные события преподносятся как безусловно имевшие место в реальности.
В 1990 году вышла в свет известная работа академика А.С. Сумбатзаде «Азербайджанцы – этногенез и формирование народа». Описанию дастана, впоследствии завоевавшего столь широкую популярность, отводилось в этой работе незначительное место. Рассматривая этнические изменения в составе населения, автор упоминал, что к XI—XII векам «…относится начало создания и на почве Азербайджана первого тюркоязычного фольклорного произведения „Деде Коркуд“, которое считается выдающимся памятником устного народного творчества рассматриваемого времени» [564] . Переходя к описанию зарождения и развития тюркоязычной литературы XIII – первой половины XVI века, А.С. Сумбатзаде посчитал достаточным упоминание о дастане всего одной фразой. [565]
Куда большее внимание эпосу уделяет философ З.А. Кулизаде. Дастан представляет для него интерес постольку, поскольку тексты, содержащиеся в нем, могут дать представления о мировоззрении кочевых тюрков-огузов, которые ценили воинскую храбрость, смелость и бесстрашие. Безусловно, цель автора заключалась не в акцентировании внимания на образе врага, а в попытке ретроспективной проекции времени создания эпоса на дому-сульманское прошлое этих племен. О борьбе с «врагами» этот автор упоминает скорее неохотно: «В эпосе многократно указывается на борьбу огузов с грузинами, возглавляемыми грузинским царем Шюклю и черным таговором, который говорит от имени царя Шюклю скорее как вассал» [566] . Об этих столкновениях З.А. Кули-заде вспоминает также в контексте датировки более раннего по времени создания эпоса. О грузинах в дастане говорится не только как о христианах, но и как об «идолопоклонниках», подчеркивает философ, забывая при этом упомянуть, что в первоначальных текстах речь идет о кипчаках-шаманистах.
В 1995 году под редакцией И. Алиева вышла коллективная работа азербайджанских историков «История Азербайджана с древнейших времен до начала ХХ века» [567] . Раздел, посвященный политической жизни и культуре второй половины VII—XIII веков, был написан известным в республике историком-арабистом, академиком З.М. Буниятовым. О дастане в нем фактически не упоминается. Таким образом, период до 2000 года, когда шли поиски нового национального нарратива, еще не знал того образа врага, который в конечном счете лег в основу азербайджанской национальной мифологии.
Не прошло и пяти лет, как разбираемый нами дастан послужил поводом для проведения в Баку масштабных празднований с участием глав практически всех крупнейших тюркоязычных государственных образований. В апреле 2000 года праздновалось уже 1300-летие тюркоязычного эпоса! [568] Начиная с этого символического момента дастан занял прочные позиции в той версии национальной истории, которая была признана достаточно убедительной для преподавания в средних учебных заведениях. В основном все апелляции к тексту эпоса в учебниках были призваны служить основанием конструируемого образа «исторического врага». События последних лет – сопровождавшаяся многочисленными жертвами война в Карабахе и оккупация значительной части азербайджанской территории – привели к тому, что это «почетное» место заняли прежде всего армяне.
Весь конструкт «врага» формируется вокруг весьма яркого образа «неверных в черных одеяниях» [569] , который пронизывает текст учебника для первого года обучения по предмету «история» [570] . Маркеры «врага» всегда выделяются в тексте курсивом. Впрочем, подобный подход не является оригинальным изобретением авторов учебника. Владимир Малахов однажды заметил, что «этноцентричность академического дискурса не может не сказаться на публикациях, предназначенных для широкой аудитории. Когда в учебниках и популярных брошюрах уже в виде формул, в виде окончательных дефиниций преподносятся весьма сомнительные допущения (да еще набираются жирным шрифтом), мы имеем дело с некоей индокринирующей процедурой». [571]
Первое обращение к этому образу в учебнике связано с осуждением междоусобицы. Ему предшествует описание исторической территории Азербайджана, которая, по представлениям авторов, в прошлом была гораздо обширнее:
...Но не смогли сохранить до конца осторожность и бдительность предки наши – правители государств. Уничтожили единство, изнутри раскололи нас злоумышленники – неверные в черных одеяниях , действовавшие против нас еще со времен Деде Горгуда [572] . Затем посеяли раздор в нашей священной вере жаждавшие нашей крови коварные враги… [573]
В данном контексте образ «врага» чрезвычайно размыт. В целом подразумевается, что речь идет о двух основах самоидентификации современных азербайджанцев. С одной стороны, это заданная изначально этнолингвистическая принадлежность к тюркскому миру. В данной связи противостояние между Османской империей и государством, созданным Тимуром (впоследствии – империей Сефевидов), воспринимается как вековая трагедия («Чалдыранская трагедия»: «Прошли столетия, но кровавая бойня двух братьев не прекращалась» [574] ), междоусобица, разделившая правителей некогда единого социума. Причина раздора видится авторами в религиозном расколе, который пережил мусульманский мир при распаде прежде единой уммы на суннитов и шиитов. Здесь очевидна апелляция к религиозной составляющей идентичности азербайджанцев, проявление которой в последние годы, несомненно, стало более заметным. Риторика обсуждения этой проблемы – это риторика «теории заговора». По мысли авторов учебника, в мирный ход жизни тюрков беспрерывно вмешивались «коварные враги», не являвшиеся членами тюркского социума, т. е. некая «коварная» внешняя сила. Определенная критика высказывается и в адрес тех правителей, которые «предпочли свои престолы, свои владения великому Азербайджану» и призвали союзников извне для борьбы друг с другом. Здесь речь заходит о войсках Российской империи, и авторы вновь вспоминают эпос, отмечая, что правители забыли «священные слова, завещанные Деде Горгудом: „Старый враг другом не станет!“. Гюлистан, а затем и Туркманчай положили конец существованию мощного Азербайджанского государства» [575] . Авторы откровенно лукавят, забывая о том, что политическая власть над территорией современного Азербайджана к моменту завоевания ее Российской империей была поделена между двумя десятками ханов. Когда после гибели Надир-шаха созданная им империя распалась, на территории Азербайджана образовалось 20 ханств, 5 султанств и Джаро-Белоканское вольное общество (джамаат), «между которыми во второй половине XVIII века не раз происходили вооруженные столкновения». [576]
