Михаил Антонов - Капитализму в России не бывать!
Однако тихая или, как называли её либералы, «ползучая» реабилитация Сталина всё же шла. И вообще в жизнь страны постепенно возвращалось многое из административно-командной или тоталитарной системы. И оказалось, что ничего страшного при этом не происходит, никакого террора власть не развязывает. А значит, сталинизм — это вовсе не какой-то абсурд истории и не перманентный террор, он может быть вполне цивилизованным. Сталинская модель советского общества жизнеспособна, а усилия её очернителей были в основном выполнением социального заказа, в первую очередь из-за рубежа.
Ленин после революции за границу не выезжал. Сталин в советский период за пределами СССР был только дважды — на Тегеранской и Потсдамской конференциях. Большевистский режим правящие круги Запада воспринимали как величайшее зло и питали к его вождям ненависть.
Хрущёв выезжал с государственными визитами во многие страны мира, но не в качестве Первого секретаря КПСС, а сначала как член Президиума Верховного Совета СССР, а затем — как председатель Совета Министров СССР. Руководители стран Запада всерьёз его не воспринимали, но, зная его непредсказуемость, опасались какой-нибудь выходки с его стороны, которая может вылиться даже в вооружённый конфликт.
Брежнев бывал с визитами за рубежом десятки раз, и он первым представлял нашу страну в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС (а позднее — и как председатель Президиума Верховного Совета СССР). На Западе его встречали с неизменным уважением. Мир убедился, что руководитель СССР, будучи вождём Коммунистической партии, может быть равноправным членом клуба лидеров ведущих стран мира.
В этом деле приближения не только нашей, но и мировой общественности к объективной оценке советского тоталитарного строя роль Брежнева трудно переоценить.
Никем не замеченный подвиг
Брежнев не претендовал на роль теоретика, ещё в бытность председателем Президиума Верховного Совета СССР нередко давал такой наказ составителям его речей: «поскромнее, поскромнее, я не лидер, я не вождь…». Но и позднее, став руководителем партии, он просил о том же: «Пишите проще, не делайте из меня теоретика, ведь всё равно никто не поверит, что это моё, будут смеяться». И сложные, затейливые места вычёркивал (случалось, даже просил вычеркнуть цитаты из классиков: «Ну кто поверит, что Брежнев читал Маркса?»). Для теоретических разработок у него был «серый кардинал» Суслов.
Брежнев усвоил набор догм марксистско-ленинской теории в объёме «Краткого курса истории ВКП(б)», за их пределы не выходил, но к тем, кто их отрицал, относился как к «швали». (Я сам попал под каток репрессий в правление Брежнева в 1968 году, но за компанию с диссидентами, каким я никогда не был. Диссиденты были против Советской власти, а я критиковал «застойную» власть за то, что она была недостаточно Советской. Но тут дело было не в Брежневе, а в Андропове, бывшем тогда председателем КГБ СССР.)
Было ли это его недостатком? По большому счёту — да, ибо страна нуждалась в теоретическом прорыве, в осмыслении начавшейся постиндустриальной, информационной эпохи, но в руководстве СССР не нашлось ни одного деятеля, способного на такой научный подвиг. А если судить вождей страны по критериям марксизма-ленинизма, то отсутствие теоретических поползновений со стороны Брежнева надо было бы поставить ему в заслугу.
Официально партия ещё руководствовалась теорией марксизма-ленинизма, нацеленной на построение коммунизма — общества без государства, а потому в корне ошибочной и совершенно не соответствовавшей советским условиям, а значит, вредной. Так что всякие теоретические работы в этих рамках непременно сводились к схоластическим построениям. А на практике вожди партии руководствовались интересами страны, и именно эту её работу направлял Брежнев.
Многие удивлялись, как это Брежнев почти двадцать лет уживался с догматиком Сусловым. А ведь этот тандем потому и был таким прочным, что между его участниками было чёткое разделение обязанностей.
Суслов тоже не был творцом, теоретиком, идеологом-концептуалистом. Но он твёрдо стоял на страже советского строя, сущность которого, характер власти в СССР чувствовал, как никто другой.
Суслов всегда мог подыскать цитату из Маркса, Энгельса или Ленина, чтобы обосновать необходимость того или иного решения, необходимого для поддержания стабильности в стране. Но он не мог ясно изложить, какой системе служит, потому что для объяснения явлений советской действительности вынужден был пользоваться диким марксистско-ленинским языком. Зато Суслов, понимал, что в партии и стране есть замаскированные враги советского строя и самые настоящие вредители, и строго следил за тем, чтобы в области идеологии не допускались никакие вольности.
Даже ближайшие соратники не понимали Суслова и подтрунивали над его начётничеством, аскетическим образом жизни, педантичностью и житейской осторожностью. (Историк Михаил Саяпин метко назвал Суслова «Победоносцевым Советского Союза», точнее — брежневской эпохи, подчеркнув этим роль охранителя, которую этот идеолог играл.)
Спрашивается, а почему же у советских лидеров были такие туманные представления о советском строе, тогда как враги советской системы чётко знали, чего они хотят? А потому, что у врагов понятия были импортные, хорошо отработанные в десятках зарубежных институтах и антисоветских центрах, а советским руководителям приходилось вырабатывать свои представления на основе интуиции и практики. Вот Суслов и пытался хотя бы не уступить ранее завоёванных позиций в идеологии. А Брежнев, чутко улавливая преобладающие настроения в партийном аппарате, опосредствованно отражающие ожидания общества, направлял практическую работу.
Не будучи теоретиком, Брежнев показал себя великолепным организатором. Он сам говорил, когда его пытались втянуть в обсуждение теоретических вопросов: «Я не по этой части. Моя сильная сторона — это организация и психология».
И действительно, психолог он был выдающийся, людей видел насквозь, сразу же определял, кто на что способен. Нужного человека он умел «обаять». У него, вопреки мнению Роя Медведева, был ярко выраженный талант лидера. И в политических играх не было ему равных. Тут он был, как свидетельствовали современники, беспощадный боец со стальными кулаками, хотя и в бархатных перчатках. Если верить бывшему председателю КГБ Семичастному, Брежнев даже обсуждал с ним возможность физического устранения Хрущёва.
Инициаторы заговора против Хрущёва — Шелепин и Семичастный — согласились на выдвижение Брежнева на пост Первого секретаря ЦК КПСС, считая его временной, переходной фигурой, но жестоко просчитались и вскоре ушли в политическое небытие. Впоследствии и Шелепин, и Воронов, и Шелест высказывали сожаление по поводу того, что голосовали за избрание Брежнева лидером партии, но изменить случившееся уже было невозможно.
После смещения Хрущёва в стране воцарился триумвират Брежнев — Косыгин — Подгорный. В короткое время Брежнев сумел всех поставить на место, не прибегая к репрессиям, никого не запугивая, добился того, что остальные члены Политбюро (в том числе и Громыко, и Андропов, и Суслов) слушались и боялись его.
Уже через два года после своего «воцарения» он добился восстановления должности Генерального секретаря ЦК КПСС и вскоре вообще превратил Политбюро в некий совещательный орган при генсеке, а в работе опирался на Секретариат ЦК. Не проводя массовых чисток, он сменил половину первых секретарей обкомов и крайкомов партии, добился отставки не устраивавших его Мазурова, Шелеста, Полянского, Воронова, Кириленко, затем и Косыгина, и Подгорного. И даже недоброжелатели вынуждены были признать, что Брежнев в политическом смысле стоял выше всех в тогдашнем руководстве партией и страной. Это лишь когда он в первый раз сказал, что подаст заявление об отставке, ему некоторые соратники ответили: «Ну что ж, подавай». В дальнейшем на такого рода его заявления отвечали: «Что вы, Леонид Ильич, оставайтесь на посту, вы наше знамя!».
Примечателен в этом отношении такой эпизод. Брежнев выступил с речью, в которой резко критиковал недостатки в экономике и стиль работы хозяйственных кадров. Это вызвало недовольство Суслова, который не решился выступить против Брежнева в одиночку и привлёк Мазурова и Шелепина к составлению записки, поданной в ЦК. Брежнев, не говоря никому из своих соратников ни слова, уехал в Белоруссию, где в тот момент проходили военные манёвры, и, как председатель Совета Обороны, провёл совещание с руководством Вооружённых сил, заручившись его полной поддержкой. Вот тут соратники поняли, что Брежнев — политик гораздо более самостоятельный, чем они думали. Когда он вернулся в Москву, злополучная записка была её авторами отозвана. Более того, в печати тогда впервые появилась фраза о Брежневе как о «великом ленинце».
