Борис Кагарлицкий - Политология революции

Было бы несправедливо требовать от теоретиков четкой программы для движения, которое еще только зарождается. Беда в том, что попытки радикальных идеологов сформулировать цели на самом общем уровне оставляют простор не только для различных, но и прямо противоположных интерпретаций.

Идея «третьей левой» может лечь в основу широкого антикапиталистического реформаторского блока, может вдохновить революционеров, а может быть использована как самооправдание для политиков с радикальным прошлым, стремящихся к комфортабельному существованию в парламентской системе. Точно так же идея «третьего социализма» может стать ориентиром для практических действий, а может и остаться темой академических дискуссий. В обоих случаях неясным остается и ответ на самый болезненный и, быть может, самый важный вопрос: что из наследия традиционной левой должно быть отброшено, а что сохранено, в какой форме исторические ценности и цели социализма будут реализовываться в изменившемся мире?[259]

Кризис неолиберализма, наметившийся уже в середине 1990-х, не привел к немедленному подъему альтернативных политических проектов. Левые партии почти повсюду в мире выиграли электорально от разочарования масс в либеральной идеологии, но эти электоральные победы не были началом социальных преобразований.

Между успехом на выборах и преобразованием общества существует огромная разница. Для левых электоральные успехи, не Приводящие к успешным экономическим И социальным реформам, равнозначны поражению. Принципиальный вопрос состоит в том, насколько вообще возможны радикальные преобразования в рамках демократии. Исторический опыт свидетельствует, что радикальные преобразования сопровождаются острыми политическими конфликтами, ставящими демократию под вопрос. С другой стороны, слабостью большинства реформаторских проектов 1980-х годов – от левого курса первых лет президентства Франсуа Миттерана до перестройки Михаила Горбачева – был их «верхушечный», технократический характер. Потому неудивительно, что все чаще звучит лозунг заменить авторитарно-элитарный подход, типичный как для реформистских, так и революционных партий, «новыми массовыми движениями», а «реформы сверху» – «альтернативами снизу».

Джон Холлоуэй призывает вообще забыть про какую-либо деятельность, связанную с преобразованием государства. Борьбу за власть должно заменить «стремление к самоопределению», которое реализуется не после захвата власти, а «здесь и сейчас».[260] Вместо борьбы «внутри государственного пространства» (within the space of the state) необходим «бунт против этого пространства» (rebellion against that space).[261] Однако такой бунт возможен только в воображении автора, поскольку в реальном обществе нет жесткого разграничения между социальными и политическими пространствами – все они существуют в одном и том же месте и в одно и то же время. Даже поворачиваясь спиной к государству, невозможно игнорировать его до тех пор, пока оно не сочтет нужным само тебя игнорировать.

Легко заметить, что культ массового движения зеркально повторяет прежний культ партии. И в том и другом случае предполагается, что существует единственное спасительное организационное решение, которое гарантированно позволит осуществить необходимые преобразования. На самом деле государство иерархично. То же может быть сказано о структуре капитала и об экономической миросистеме. Все эти структуры сложились исторически именно благодаря постоянной необходимости эффективно противодействовать давлению снизу, требованиям масс В то же время любое массовое движение стихийно начинает формировать собственные иерархии, собственную контрэлиту – это неизбежная дань политической эффективности. При определенных обстоятельствах эти контрэлиты коррумпируются и интегрируются в истеблишмент (что в значительной степени произошло и с лидерами движения «новых левых» 1960—1970-х годов). Отсюда, однако, не может быть сделан вывод, будто массовое движение может вообще обойтись без собственных политических кадров и контрэлит.

Радикально-реформистский проект может сформироваться лишь за счет соединения «движения снизу» и «преобразований сверху». Следовательно, для левых невозможно отказаться от борьбы за влияние в государственных институтах. Но успех этой борьбы имеет значение лишь в той мере, в какой выражает требование массового «низового» движения. Ключевой вопрос в данном случае – до какой степени массовые движения способны контролировать собственных лидеров, а иногда и принуждать их делать то, что они не хотят или не решаются делать. Но массовые движения, лишенные политической программы и стратегической перспективы, никого проконтролировать не в состоянии. Они становятся, в конечном счете, заложниками стихийно развивающейся ситуации, а порой превращаются в объект манипулирования со стороны собственных лидеров.

В конце 1930-х годов Лев Троцкий, находившийся в изгнании в Мексике, сформулировал понятие «переходной программы». Марксисты начала XX века исходили из необходимости сосуществования «программы-минимум» (буржуазно-демократической) и «программы-максимум» (социалистической, коммунистической), тем самым, закладывая в свою стратегию неизбежное противоречие между долгосрочными революционными целями и краткосрочными реформистскими задачами. Теория и практика социалистического движения первой половины XX века постоянно сталкивается с проблемой реформизма, не находя для нее внятного решения. С одной стороны, реформизм осуждается как политика, направленная на совершенствование капиталистической системы. Но с другой стороны, сталкиваясь со стихийным требованием реформы, выдвигаемым массами трудящихся, левые принуждены либо отстраняться от массового движения, пребывая в добровольном бездействии вплоть до момента, когда сам собой настанет час революции, либо плетутся в хвосте стихийного рабочею протеста, формулируя все те же реформистские требования.

Предложенная Троцким «переходная программа» Должна была разрешить это противоречие. «Надо помочь массе» в процессе ее повседневной борьбы, найти мост между ее нынешними требованиями и программой социалистической революции. Этот мост должен заключать в себе систему переходных требований, которые исходят из сегодняшних условий и сегодняшнего сознания широких слоев рабочего класса и неизменно ведут к одному и тому же выводу: завоеванию власти пролетариатом».[262]

Мексиканский изгнанник подчеркивал в «Бюллетене оппозиции», что кризис буржуазного порядка превращает реформистские требования в революционные: «В эпоху загнивающего капитализма, когда вообще не может быть речи о систематических социальных реформах и повышений жизненного уровня масс; когда буржуазия правой рукой отнимает каждый раз вдвое больше, чем дает левой (налоги, таможенные пошлины, инфляция, "дезинфляция", высокие цены, безработица, полицейская регламентация стачек и пр.); когда каждое серьезное требование пролетариата и даже каждое прогрессивное требование мелкой буржуазии неизбежно ведут за пределы капиталистической собственности и буржуазного государства».[263]

Надо признать, что автор «переходной программы» явно недооценил жизнеспособность капитализма. После Второй мировой войны буржуазный порядок в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки сумел модернизироваться, обновив и укрепив себя с помощью социальных реформ. Эти реформы были, бесспорно, прогрессивными, ибо способствовали Не только росту благосостояния наемных работников, но и росту общественного контроля над производством. Однако точно так же они были необходимы капиталу, чтобы преодолеть системный кризис, бушевавший на протяжении 1920-х и 1930-х годов.

И все же подход Троцкого был исторически совершенно оправдан, ибо исходил он не из конкретной экономической конъюнктуры (в анализе которой он неоднократно ошибался), а из общей динамики развития системы. В этом плане тезис о невозможности успешных реформ, не затрагивающих основ существующего порядка, оказывается гораздо более актуальным в начале XXI века, нежели в момент его написания. Троцкий просто опередил свое время.

Показательно, что автор «Переходной программы» не видел ничего зазорного и в поддержке мелкобуржуазных требований, если они объективно направлены против системы, а их реализация открывает перспективы для социалистического преобразования общества. Неспособность капитализма пойти навстречу даже вполне умеренным и благонамеренным требованиям является свидетельством глубочайшего системного кризиса.[264]

Социальные компромиссы ушли в прошлое вместе с «холодной войной» и эпохой Дж.М. Кейнса. Именно невозможность «безобидного» реформизма в изменившихся условиях конца XX – начала XXI века в значительной мере и предопределила крушение традиционной социал-демократии, переход ее лидеров на неолиберальные позиции. Именно поэтому правительства, пришедшие к власти под левыми лозунгами, быстро дают «задний ход», натолкнувшись на неожиданно жесткое и бескомпромиссное сопротивление элиты даже самым безобидным преобразованиям. В то же время реформистски настроенная масса трудящихся сдвигается влево. Появляется возможность того самого «моста» к революции, о котором говорилось в «Бюллетене оппозиции».