Анджей Чехович - Семь трудных лет
Третьим гостем был инженер Шацкий, тоже из «новой эмиграции», родственник одного из старых сотрудников станции. Его статьи помещались на страницах парижской «Культуры», подписывал он их псевдонимом Скарбек.
Именно в связи с участием этих гостей стоит, как мне кажется, рассказать о ходе конференции и ее конечных результатах.
Открыл конференцию, конечно, Новак, разразившийся длинной торжественной речью на тему о Сейме в Польше вообще и о приближающихся выборах. При этом он ограничился обычными банальностями, многократно уже повторявшимися в передачах станции и на внутренних собраниях ее сотрудников. Все сводилось к тому, что Сейм в Польше не такой, каким он, по мнению Новака, должен быть. На эту тему он уже больше не распространялся, потому что задача конференции заключалась не в анализе структуры и функционирования сейма, а в подготовке пропагандистской акции, которая должна была помешать проведению избирательной кампании в Польше. Главные ее положения Новак заранее согласовал с американцами, но по своей привычке обратился к собравшимся, призывая их «внести свой вклад» в формирование программной линии радиостанции и высказаться на тему о том, следует ли призывать польских граждан бойкотировать выборы или нет. Должна ли «Свободная Европа» указывать, кого следует вычеркивать из списков кандидатов, или же предоставить решение этого вопроса самим избирателям?
Новак предложил высказаться также гостям, которые были этим, кажется, несколько озадачены.
Милотворская потеряла свою уверенность. Она забормотала что-то, и сразу же стало ясно, что сказать ей нечего или, точнее, что она не знает, какой стороны придерживаться. Она выбрала средний путь, рассчитывая, вероятно, что так будет лучше всего. Она была против бойкота, но… Она была за вычеркивание, но… Короче говоря, это была та тактика уверток, которая не производит хорошего впечатления на зрителя, но зато дает спортсмену шансы уйти с ринга ненокаутированным. Милотворская знала, как много зависит от ее первого публичного выступления.
Житомирский не старался казаться ловким дипломатом. Он чувствовал, в какую сторону дует ветер, и сразу же взял ориентацию на Новака. Он хотел, чтобы его выступление понравилось директору, и для этого прямо-таки лез из кожи вон. Он поплыл на этой волне, так раболепно прославляя «величие и мудрость» Новака, что в конце концов Тадеуш Новаковский не выдержал, и я услышал его баритон:
— Чего нам не хватает для полного счастья, так это того, чтобы эта тварь понравилась Новаку. Представь себе, что с такой гнидой будешь встречаться в коридоре, в буфете…
Не знаю, к кому был обращен его шепот, во всяком случае несколько человек рассмеялись. Житомирский, возможно, услыхал сделанное по его адресу замечание, потому что отвесил еще серию словесных поклонов Новаку и кончил, заявив, что вычеркивание представляется ему необходимым.
Один Шацкий приехал на конференцию подготовленным. Не считаясь с мнением Новака, он выдвинул собственный план, что, конечно, сразу же вызвало интерес у присутствующих. Он мог себе это позволить: получив капитал от своих заграничных покровителей, он вошел в какую-то западноберлинскую фирму. Доллары «Свободной Европы» его мало интересовали — у него был более прочный фундамент. Из его выступления следовало, что станция не может рассчитывать на эффективность своей пропаганды, поскольку вместо аргументов использует брань («пропаганду посредством эпитетов», как он выразился). Он советовал изменить тон и шире использовать работы ревизионистов, а также чаще говорить о различии в позициях, занимаемых отдельными коммунистическими партиями. Шацкому был хорошо известен американский курс на ревизионизм, и он, в сущности, не сказал ничего нового, но уже тот факт, что он вышел за пределы схемы дискуссии, навязанной Новаком, вызвал у собравшихся одобрение.
Общим для этих трех выступлений, различных по содержанию и форме, было постоянно подчеркивавшееся требование включить в программу диверсионно-пропагандистскую акцию, цель которой заключалась в нарушении хода избирательной кампании в Польше. Несмотря на определенные нюансы и колебания, носящие скорее тактический характер, никто из выступавших не ставил под вопрос необходимость организации «Свободной Европой» такой акции.
К этому хору присоединились сотрудники польской секции. Виктор Тростянко заявил, что не следует склонять слушателей к тому, чтобы они вычеркивали или не вычеркивали кандидатов, дело не в этом. Дело и не в том, чтобы призывать к бойкоту. Дело не в выборах, важно прогнать из Польши коммунистов. От волнения он даже побледнел, пот выступил у него на лбу, он еще раз оглядел присутствующих и рухнул на стул, охваченный ненавистью как к коммунистам, так и к тем, которые свою ненависть предпочитали проявлять в более изощренных формах, соответствовавших, как они говорили, изменившимся условиям.
Каневич, Новаковский, Хтюк, называющий себя Цельтом или Лясотой, а также Яблонский, выступающий перед микрофоном станции без псевдонимов, не согласились с Тростянко. По их мнению, в радиопередачах следовало изображать Сейм так, чтобы из него можно было сделать оружие для борьбы с партией.
Новак в принципе согласился с ними, хотя отметил, что Тростянко тоже прав: пока в польском правительстве будет хоть один коммунист, Сейм не сможет сыграть роли настоящего парламента.
После этого выступления Новак перешел к распоряжениям. Польская секция сразу же должна была приступить к обсуждению перед микрофоном нежелательных кандидатов. Их следовало охарактеризовать так, чтобы слушатель сам догадался, что эти кандидаты должны быть вычеркнуты. Он приказал также всем собравшимся внимательно читать поступающие из Польши газеты и искать там неясные или носящие общий характер формулировки.
— Элегантность в полемике для нас необязательна, — заявил он прямо. — Люди, которые нас слушают, не будут проверять, насколько точно мы цитируем польскую прессу. Если сама польская пресса захочет вступить с нами в дискуссию, тем лучше для нас. Пусть полемизирует, у нее не останется места для других пропагандистских статей. За неделю до выборов мы начнем напоминать слушателям положение о выборах. Хорошим приемом будет постоянное внушение слушателю, что тот, кто не пользуется кабиной, нарушает положение о выборах…
Указания Новака сразу же приобретали характер официальных распоряжений. Вопрос больше не подлежал обсуждению; решительная позиция директора «рассеяла» все сомнения.
После конференции Житомирский с женой какое-то время еще посещали здание «Свободной Европы». Они записали несколько передач, получили деньги и уехали, потому что никто из влиятельных боссов станции не выразил желания принять эту пару на работу. Как видно, критерии оценки кандидатов в «Свободной Европе» различны. Житомирский не прошел, но свое он сделал — выступил в радиопередаче как еще один «преследовавшийся»…
Уехали Житомирские, но волна послемартовской эмиграции принесла других. С некоторыми Новак и его люди беседовали где-то за пределами здания на Энглишер Гартен.
Несколько раз для участия в таких беседах в Мюнхен приезжал Леон Шульчинский, он же Шульцингер, родом из Станиславова. Будучи еще журналистом в Польше, Шульчинский установил различные контакты с «коллегами по перу» из прессы Шпрингера, с западногерманского радио и телевидения. Он встречался с этими журналистами в ФРГ и принимал их в Польше. Они помогли ему устроиться в Федеративной Республике Германии. Здесь, уже как Шульцингер, он пытался стать экспертом по польским вопросам. Желающих работать по этой специальности на Рейне много, поскольку нет недостатка в разных фольксдойче, которые знают польский язык не хуже Шульчинского, а с немецким имеют куда меньше затруднений, чем новоявленный Шульцингер. Когда до «Свободной Европы» дошли слухи, что Шульцингер займет важный пост в еженедельнике «Дер Шпигель», Новак, стремящийся иметь в каждой большой газете своего посредника вроде Ванды Пампух-Броньской или Имануэля Бирнбаума из «Зюддойче Цайтунг», почувствовал вдруг горячую симпатию к этому человеку. Он начал приглашать его для бесед в Мюнхен. В результате этих встреч Шульцингер спрятал в бумажник пачку старательно пересчитанных банкнот, а Новак получил заверения в том, что ни в одной газете, к которой имеет доступ его новый посредник, не появится ничего такого, что могло бы лично обеспокоить директора польской секции и других боссов из «Свободной Европы». В качестве дополнительной премии Новак обещал ему доступ ко всем материалам, необходимым для написания статей и других работ о Польше.
Заморский просто трясся от злости, когда рассказывал об этом. Он кричал, что обо всем доложит американцам. Мне был понятен его приступ злости. Он сам зарабатывал несколько марок на том, что передавал материалы разным журналистам. Об американцах он болтал зря. Никогда бы он этого не сделал, потому что не только я, но также Кучмерчик и Микицюк, то есть люди Новака, знали, для чего и за сколько Заморский подготавливал разные материалы, в том числе и совершенно секретные рапорты SLD, перед каждым приездом Стробеля и Нежвицкого, людей, работающих для западногерманской разведки в Пулах. Я был уверен, что где-то там, наверху, под покровительством самих американцев, замыкалось это кольцо взаимных услуг, выгодных в конечном счете CIA. Просто так, тайком от своего начальства и без его одобрения ни Новак, ни Заморский не отважились бы торговать пропагандистскими или шпионскими материалами.
