Валерия Башкирова - 13 отставок Лужкова
Евгений Минченко, политолог. Теоретически только две партии – «Патриоты России» и «Яблоко», которым нечего терять, могут принять Юрия Лужкова, причем скорее вторая. Политические перспективы экс-мэра эксперт оценивает как «не радужные», пояснив, что показателен в этом плане результат «Единой России» на региональных выборах 10 октября, на котором никак не сказались отставка господина Лужкова и его выход из партии власти. Как отметил господин Минченко, Юрий Лужков в регионах воспринимается как «отправленный в отставку за дело бюрократ», кроме того, «наложилась нелюбовь в регионах к жиреющей Москве». Эту тенденцию Юрию Лужкову переломить будет очень сложно.
Вероника Куцылло, заместитель главного редактора журнала »Власть». В 1996 г. я выиграла суд у Юрия Лужкова. Не московский, конечно, а Конституционный. Я оспаривала статью закона, принятого Мосгордумой, но все тогда, в том числе и я, воспринимали этот суд как бой именно с Лужковым. Закон был принят с подачи мэрии и требовал со всех собственников квартир в Москве, не имевших московской прописки, многотысячную плату за право зарегистрироваться в своей квартире.
Меня отговаривали: уже тогда считалось, что судиться с Лужковым – дело гиблое. Начальник правового управления мэрии говорил мне с укоризной: «Вероника, ну зачем же сразу в суд, пришли бы к нам, поговорили, решили бы мы ваш вопрос…» А я с юной убежденностью отвечала, что не хочу решать вопросы, а хочу, чтобы в Москве исполнялась Конституция России, в которой есть право граждан на свободное передвижение. И добавляла, что они уйдут со своих постов, а нам здесь жить и что жить хочется в нормальном городе и нормальной стране. Я очень хорошо помню, как юрист, старше меня лет на двадцать, с улыбкой спросил: «А вы уверены, Вероника, что проживете дольше меня?»
И все-таки тогда Лужков проиграл. Конечно, пресс-центр мэрии со скорбью заявил, что такое решение КС приведет «к хаосу и гибели населения», но решение это было выполнено. Новую Конституцию приняли только три года как и относиться к ней совсем пренебрежительно тогда еще стеснялись.
Прошло 14 лет. Дорожный хаос в Москве на улицах точечно-сплошной застройки имеется, но массовой гибели москвичей вроде нет (если не считать прошедшего лета, явно не связанного с судебными решениями). Цены на квартиры в Москве стали такими, что та сумма за регистрацию кажется сейчас смехотворной – полтора квадратных метра. А Лужкова уволили с позором, но не за то, что он, например, плохой мэр, а в Москве, например, какие-нибудь хаос, или гибель, или коррупция, или 31-я статья Конституции не выполняется. А за то, что не захотел, приняв позу подчинения, уволиться сам. За выпирание кепки из вертикали. И вот удивительно: вместо, казалось бы, законной радости у меня какое-то странное чувство. Парадокс: вроде бы зло наказано, но добра при этом не прибавилось, а наоборот – зла будто стало больше. И еще почему-то кажется, что если бы мне сейчас вдруг пришлось судиться за Конституцию, то я могла бы и проиграть.
Константин Михайлов, координатор «Архнадзора». Показательно, что первыми шагами временной городской администрации во главе с Владимиром Ресиным были отказы от больших лужковских проектов «великой эпохи» – музейного комплекса на Боровицкой площади и памятника Петру Великому. Можно, конечно, усмотреть в этих шагах попытки умиротворить городское общественное мнение. Причем почти беспроигрышные: так опытный шахматный мастер, стараясь запутать оппонента, жертвует ненужными пешками. Боровицкий проект, пусть и одобренный лично Лужковым, все же был и по сути (т. е. по назначению и финансированию) остается федеральным, практически кремлевским. Петр на Москве-реке, по-видимому, был дорог на этом месте в этом городе двум людям: мэру и его некогда любимому скульптору. Возлюбленные инвестиционные партнеры московского правительства не извлекали из него никакой выгоды, а городской заказ на перенос колосса наверняка способен кого-нибудь порадовать.
Но суть не в этом: сразу после ухода Лужкова его наследники сочли, что именно частичный отказ от его именно архитектурного наследства будет благотворно воспринят городским обществом. И, в общем, не ошиблись.
Автор этих строк должен покаяться в косвенной причастности к судьбе гипотетического бронзового изгнанника. После «дня утраты доверия» координаторам «Архнадзора» стали звонить журналисты – узнать, как мы теперь думаем обустроить историческую Москву. Один из коллег в числе прочего спросил меня, что будет теперь со скульптурами Зураба Церетели. Я простодушно ответил, что предпочел бы видеть Петра и зверушек с Манежной площади в каком-нибудь городском парке. Через полчаса информационные сайты стали наперебой сообщать, что «Архнадзор» предлагает снести все памятники Церетели в Москве… От частных предпочтений до городской программы действий дистанция огромного размера – мало ли кто что предпочитает. Я вот еще предпочел бы, например, чтобы Сухарева башня высилась на своем месте, а Софийские соборы в Новгороде, Киеве и Полоцке стояли, как встарь, в одном государстве. Но это ведь не повод провозглашать, что «Архнадзор» требует немедленно бросить все неотложные городские дела и заняться восстановлением Сухаревой башни и СССР в придачу!
Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется, тем более несказанное. Но когда и Владимир Ресин спустя три дня заговорил о переносе монумента, стало понятно, как набирают материальную силу витающие в воздухе идеи отказа от лужковского наследства. Памятник Петру – не просто памятник, это символ. Символ «лужковского стиля» в градостроительном искусстве и лужковского стиля в управлении художествами в городском пространстве. И город, терпевший бронзовый символ в комплекте со всеми остальными живыми, видимо, не мог не заговорить об избавлении.
Иными словами, случилась реакция отторжения инородного художественного тела. Это только кажется, что Москва, как бумага, все терпит. Особенным духом московская культура пропитывала все стили искусства. Искусствоведы знают, что такое «московский классицизм» и чем он отличается от «петербургского», они могут растолковать отличия «московского ампира» от наполеоновского и московского модерна от венского сецессиона. «Всеядность» Москвы, рассказы о многовековом отсутствии в ней единого художественного замысла и ансамбля – не более чем миф, усердно внедрявшийся в сознание в последние 15 лет: он весьма удобен для оправдания любых градостроительных злодеяний или чудачеств.
Отторгнет ли Москва теперь башенки, мансарды и проклинаемый архитекторами-модернистами псевдоисторизм, расцветавший в лужковскую эпоху? Неизвестно, время покажет. Башенки обломать просто, но объявить Москву зоной свободного художественного эксперимента опасно. Модернисты, вышедшие из подполья, станут упражняться в достижениях, невольно повторяя давно пройденное и пережитое на Западе. Но эти цветы, взращенные иным ментальным климатом, вряд ли украсят московскую поляну. Вкакой-то степени нынешняя ситуация сходна с той, что была в России в середине XIX столетия, когда моральная усталость от казенного классицизма или от официальной «народности» в камне, тиражированной эпигонами Константина Тона, была уже очевидна, а поиски «национального стиля» не приводили к озарениям. Потребовалось ждать полвека до появления Шехтеля, Кекушева и Щусева… Но где теперь Шехтели и Кекушевы?
Наследство Лужкова, однако, не в башенках и не в колоннах любимого архитектора мэра Владимира Колосницына. Стиль – это человек, это известно. А также запечатленный искусством образ мысли эпохи.
У Москвы было много руководителей, но не у каждого был свой архитектурный стиль. Кто, например, станет всерьез рассуждать, о стиле Гришина или Промыслова, московских руководителей времен позднего коммунизма? А времени у них было предостаточно, сравнимо с лужковским. В архитектурной летописи застоя остались только рассказы о том, как партийные руководители заставляли архитекторов умерить пыл, срезали этажи у «Интуриста» или здания ТАСС у Никитских ворот. Архитекторы обижались, а руководители охраняли, в соответствии со своим пониманием, облик исторического центра. Они не совершали субботних объездов строек, не пририсовывали куполов или шатров к чужим проектам. И не сказать, что у них получилось сохранить Москву лучше, чем у Лужкова. Но они знали, что архитектура – дело ГлавАПУ (предшественник Москомархитектуры. – К. M.), a общие руководящие указания по градостроительству в столице – дело ЦК КПСС.
Справедливости ради нужно сказать, что ЦК КПСС Юрию Лужкову не хватало. То, что называлось федеральным центром, от градостроительства в столице после 1991 года самоустранилось и флегматично наблюдало из-за кремлевских стен за ростом поголовья бетонных коробок со шпилями и башенками. Власть, как и природа, не терпит пустоты. Руководство архитектурным процессом перетекло к московской мэрии.
