Джон Кин - Демократия и декаданс медиа
Дикие идеи
Нет ничего удивительного в том, что подталкиваемая с разных сторон всеми этими трендами культура коммуникационного изобилия пробуждает различные политические идеи. Поскольку к Интернету каждый день подключается более миллиона новых устройств – настольных компьютеров, мобильных телефонов, телевизоров и других гаджетов, это дает повод указывать на то, что текущая революция не только поколебала устоявшиеся бизнес-модели, но также породила неожиданное богатство и изменила жизнь миллионов людей. Новый модус коммуникационного изобилия, который порой сравнивают с бульдозером, разравнивающим весь мир, преподносится в качестве фактора, который бросит вызов всем застывшим иерархиям власти и авторитета[22]. Он питает обнадеживающие разговоры о цифровой демократии, сетевом обществе, кибергражданах и вики-правительстве. Некоторые говорят о третьей стадии демократического развития, на которой дух и сущность античной прямой демократии воплотятся в сетевой форме. «Телекоммуникации», как следует из этой логики, «могут предоставить каждому гражданину возможность включить свои собственные вопросы в общественную повестку и поучаствовать в дискуссиях с экспертами, профессиональными политиками и другими гражданами»[23]. Другие продвигают представления о «связанном» цифровом мире, в котором «граждане заставят собственное правительство держать ответ» и где «у всех людей в мире будет равный доступ к знанию и власти» (из обращения бывшего государственного секретаря США Хиллари Клинтон в вашингтонском Ньюзеуме [Музее журналистики и новостей])[24]. Следуя духу революции, некоторые эксперты идут еще дальше. Они делают вывод, что «пришествие и потенциал технологий связи», отличающихся постоянно растущими вычислительными возможностями, ускоряющимся переходом от свойственной для широковещательного радио и телевидения геометрии «один-многим» к коммуникационным схемам вида «многие-многим», указывают на некое «естественное» родство между коммуникационным изобилием и демократией, понимаемой (в общем и целом) в качестве такого типа правления и образа жизни, при которых власть подчинена постоянному общественному надзору, сдерживанию и контролю со стороны граждан и их представителей[25]. Коммуникационное изобилие и демократия признаются близнецами-братьями. Удивительный революционный процесс и инновации в области коммуникаций, создающие все новые и новые продукты, толкают к распределению власти и повышению ее ответственности перед обществом – по крайней мере так считается.
ИЛЛ. 4. Паттерны использования Facebook в юго-восточной Азии (декабрь 2010 г.)
Похоже, в поддержку этого тезиса сказать можно многое. И в самом деле, в вихревой галактике коммуникационного изобилия происходит много всего положительного, важного, воодушевляющего и даже опьяняющего. Давайте внимательнее присмотримся к деталям. Исследуя родственные черты коммуникационного изобилия и демократии (этот термин пока используется у нас в самом общем виде), следует помнить о некоторых критических замечаниях, в том числе о разумном предостережении Маклюэна: поскольку каждое новое средство коммуникации обычно «очаровывает» своих пользователей, в действительности «навязывая свои предпосылки, предубеждения и ценности» неосторожным людям, соблазняя их «подпороговым состоянием нарциссического транса», при анализе и оценке его социального и политического влияния необходима определенная доля аналитического отстранения и недоверия[26]. Потребность в отстранении имеет положительные следствия: трезвый анализ нового исторического способа коммуникации может повысить наше внимание к его новизне, сделать (более) видимым то, что ранее было попросту незаметным, т. е. настроить нас, если уж мы говорим о демократии, на восприятие многочисленных составляющих ее положительной и отрицательной динамики. Это не значит, что интерпретации коммуникационного изобилия способны «овладеть» его неуловимыми качествами. Подобное «овладение» – удел богов; точно так же, как любой человек, говорящий на определенном языке, никогда не может абсолютно точно следовать его правилам и выполнять их на практике, а также предсказывать и контролировать его прошлые, актуальные и будущие эффекты, динамичные контуры коммуникационного изобилия сохранят в определенной мере свою подвижность. Поэтому в этой книге ни в коем смысле не предпринимается попытка, как сказали бы немцы, Gesamtdarstellung, т. е. полного представления коммуникационного изобилия и его динамики. Также в ней не предполагается, что в будущем сможет возникнуть – в какой-то иной форме или ином виде – некая всеобъемлющая теория. Для этого реальность слишком динамична. Сложность коммуникационного изобилия слишком велика и слишком неуловима, чтобы ее можно было отобразить в прилизанных, гладких формулах, в тезисах, основанных на статистике, полученной с использованием грубых критериев, в однозначных правилах или надежных предсказаниях, построенных на якобы установленной истине. Можно сказать, что коммуникационное изобилие – это скромная возлюбленная. Немало секретов она предпочитает обходить молчанием.
Когда дело доходит до опирающейся на медиа коммуникации с другими, мы оказываемся в странном новом мире сбивающих с толку неизвестных, в насыщенном медиа универсуме, заваленном инструментами и методами коммуникации, чьи динамичные социальные и политические эффекты способны загипнотизировать нас, попросту погрузить в транс. Такие загадочные и неизвестные новшества не поддаются легкому декодированию как по эпистемологическим, так и по методологическим причинам. Факты коммуникационного изобилия не говорят сами за себя; они не раскрывают по собственной воле и без нашей помощи свои загадки. Вопреки мнению тех, что считает исследование политических коммуникаций эмпирической «наукой», обескураживающие новшества коммуникационного изобилия невозможно расшифровать за счет чисто «объективного» эмпирического исследования, т. е. при помощи отсылки к так называемым голым фактам и соответствующим массивам данных, которые служат последней инстанцией, определяющей, что мы знаем и чего не знаем о мире коммуникационного изобилия. Так называемые факты не могут спасти нас, направляя и выправляя наши идеи с расстояния. И дело не только в том, что существует слишком много «доступных» для сбора фактов, так что определенная избирательность (отбрасывание некоторых «фактов») неизбежна в любой попытке создать «объективное» знание о нашем насыщенном медиа мире (к этому известному заключению пришел Макс Вебер[27]). Проблема глу бже, поскольку «факты» – это всегда артефакты. То, как «факты» коммуникационного изобилия представляются нам и какое стратегическое и нормативное значение они имеют для нас, в значительной степени зависит от сочетания различных сил, в том числе языковых структур, посредством которых общающиеся люди понимают себя и выражают свои собственные ситуации, а аналитики коммуникационного изобилия и его сложной динамики структурируют свои исследовательские цели и методы. В эпоху «коммуникационного изобилия» «насыщенные» описания с множеством контекстуальных деталей, мотивов и действий акторов – необходимый компонент. Однако и насыщенные описания сами по себе являются артефактами. Они всегда неизбежно структурируются схемами теоретической интерпретации. Вывод таков: в попытках схватить и осмыслить сложную реальность точки зрения и позиции невозможно «отделить» от эмпирических методов. Статус подобных схем интерпретации не является вторичным или подчиненным. Это не барьеры для «адекватных» описаний «объективной реальности» и не излишняя роскошь. Скорее, они являются жизненно важными условиями осмысления сетей коммуникационного изобилия, в которых более или менее целенаправленно и осмысленно взаимодействуют люди, преследуя свои многообразные цели самыми разными способами. В области коммуникации сохраняет свою истину принцип, заявленный Эйнштейном: не все, что можно подсчитать, имеет значение, и не все, что имеет значение, можно подсчитать.
Поскольку эпоха коммуникационного изобилия кишит загадочными новшествами, многие старые способы осмысления и интерпретации медиа, власти и политики сегодня вызывают вопросы. Сентиментальная тоска по воображаемым лучшим временам, когда жизнь якобы определялась высококачественными общенациональными газетами и государственными широковещательными программами по образцу BBC, – это уже не вариант, пусть даже она сопровождается понятными жалобами на то, что эпоха коммуникационного изобилия не может преодолеть языковые барьеры, расовую и национальную вражду, разнузданную власть корпораций и другие беды нашего времени[28]. Осознание этих новшеств нашей эпохи не должно утонуть в приступах ностальгии или пессимизма. Также мы должны понимать, что экстраполяции на основе актуальных трендов и предсказания об окончательных формах применения новых коммуникационных технологий весьма проблематичны, особенно если они поддерживаются аналогиями с прошлым. При столкновении с незнакомыми ситуациями всегда возникает соблазн предположить, что новые медиа будут и далее порождать знакомые нам последствия (например, позволяя нам свободно общаться друг с другом), просто будут делать это более эффективно и результативно, быстрее и дешевле. Так же, как поезд называли «железным конем», автомобиль – «безлошадной повозкой», а телефоны оценивались с точки зрения телеграфа, т. е. считались средством передачи срочных или важных новостей, а не инструментами для каких-то других, более приземленных целей, возникает искушение истолковать новую динамику коммуникационного изобилия в терминах, унаследованных от наших предков. Этому желанию надо сопротивляться. Нужно отбросить предпосылки, которые пережили собственную полезность. Нужны как раз смелые новые заходы, свежие взгляды, «дикие» представления, которые позволяют иначе взглянуть на вещи и осмыслить их, предлагая нам более точные методы распознания новаций нашего времени, их демократических потенций и противоположных трендов, которые способны задушить нашу демократическую политику.
