Ирина Михутина - Украинский Брестский мир
Около двух часов ночи 27 января (9 февраля) Сталин запросил Троцкого и Карахана, получена ли вся эта информация, и передал новую: «Только что сообщили из Харькова и из Киева, что Народным секретариатом ЦИК (на телеграфной ленте ошибочно – цека) Украинской республики послано официальное сообщение в одиннадцатом часу ночи, то есть четыре часа назад, сообщение всем, всем, Берлину, Бресту, Финляндскому правительству и прочим об окончательном изгнании из Киева бывшей Рады и об окончательном переселении ЦИК в Киев».
От себя Сталин с возмущением добавил, полагая, что отсутствие в Бресте своевременной информации вызвано манипуляциями немцев со связью: «Если немцы затевают новую эмсскую депешу, затевая договор с мертвецами, то пусть знают, что они сделаются посмешищами всего мира… Своими хитросплетениями с проводами немцы могут скрыть истину, скажем, на один день, заключая фиктивный договор с мертвецами, но неужели не понятно, что шила в мешке не утаишь». Записка завершалась поручением связистам: «Передайте ленту немедленно и сообщите ответ также немедленно» {46}. Он не ожидал, что респектабельные европейские дипломаты могут действовать вопреки фактам, пренебрегая и более серьезными, чем отключение связи, профессионально-этическими нормами.
(Эмсская депеша – телеграмма из германского курортного города Эмса с изложением беседы прусского короля с посланником Франции, отредактированная канцлером Бисмарком таким образом, что послужила поводом франко-прусской войны 1870 года. Активистам же украинского национального движения этот излюбленный курорт коронованных особ был памятен тем, что в 1876 году, отдыхая там, Александр II подписал «эмсский» указ, ограничивавший использование украинского языка в книгопечатании, сценических представлениях, публичных чтениях и так далее.)
Но делегаты Четверного союза не убоялись предсказанного им осмеяния и в ночь на 27 января (9 февраля), около двух часов (как раз когда Сталин рассуждал о «фиктивном договоре с мертвецами»), прежде чем неудобная для них информация о последних киевских событиях с рассветом получила бы широкое распространение, подписали договор с представителями Украинской центральной рады, «первый мир, который приходит в этой мировой войне», как выразился председательствовавший Кюльман. Севрюк в ответном слове высказал убеждение, что подписанный договор «послужит вкладом в последующий всеобщий мир для окончания великой войны» {47}.
Не убоялся в дальнейшем одобрить неправомерный акт и германский рейхстаг. При обсуждении подписанного договора на заседании 7(20) февраля только социал-демократы независимцы поставили под сомнение законность договора с Украиной – страной, которая, по мнению их представителя Ледебура, «возникла не совсем правомерно с точки зрения международного права». Лидер национал-либералов Г. Штреземан не отрицал сказанного независимцем, но, выражая настроение большинства депутатов, отдавших предпочтение практической выгоде перед чистотой правовых форм, объяснил: «Это, как рождение внебрачного ребенка, ничего не остается, как принять к сведению совершившийся факт. Теории господина Ледебура не могут утолить голода германского народа и накормить германский скот. Более благоразумно ввозить из Украины хлеб и корм для скота. Благоразумно признать существование Украины» {48}.
О. Чернин в шифрованной телеграмме, направленной в Вену 27 января (9 февраля), немедленно по подписании прокомментировал основные положения договора с точки зрения их практического применения. Он сообщил, что граница монархии с Украинской народной республикой осталась без изменений, как прежняя русско-австрийская. Ожидаемое недовольство поляков признанием значительной части Холмской губернии за Украиной министр предлагал «умерить… опираясь на крылатое слово о праве самоопределения народов» {49}.
Формально заявленное положение о немедленном очищении оккупированных Холмщины и части Волыни обставлено такими условиями (очищение после ратификации договора, которая, в свою очередь, поставлена в зависимость от гарантий продовольственных поставок), что будет проведено лишь в удобный для австрийцев и немцев срок. С этим, сообщал министр, согласилась и украинская сторона, бессильная сразу организовать там управление. Зато обмен «излишками» сельскохозяйственных продуктов на промышленные товары предусмотрено было начать сразу. Секретный протокол фиксировал вывоз к 1 июля из Украины миллиона тонн зерна. При обилии на Украине немецких колонистов важным было также условие о возмещении частным лицам убытков от нарушения их прав во время войны.
Повышенной секретностью была обставлена тайная декларация об объединении Восточной Галиции и Северной Буковины в отдельный коронный край. Чернин сообщал, что с австрийской стороны об этом известно только ему, а с украинской – поставившим подпись делегатам. В случае точного выполнения всех условий договора австрийское правительство должно было к 20 июля 1918 года подготовить законопроект об образовании нового коронного края. Но Чернин заранее рассчитывал, что данное обязательство удастся отменить из-за несвоевременных, как он предполагал, продовольственных поставок {50}. Впрочем, вскоре представилась возможность иным способом нейтрализовать это потенциально опасное для целостности многонациональной империи условие.
К событиям ночи с 26 на 27 января (8–9 февраля) противоположные стороны отнеслись с по-разному мотивированным оптимизмом. Троцкий еще не терял надежды, что, опираясь на факт утраты правительством Центральной рады столицы и основной части государственной территории, удастся опротестовать заключение подписанного его представителями договора. Глав делегаций Четверного союза он письменно известил, что, «по сообщению Председателя Совета Народных Комиссаров, киевская Рада окончательно пала и вся власть на Украине целиком и безраздельно перешла в руки украинских Советов, представители коих находятся в нашей делегации» {51}. «Делегаты Украинского Народного Секретариата в составе делегации Российской Федеративной республики» со своей стороны составили просьбу к генералу Гофману предоставить им «возможность сноситься по прямому проводу со своим правительством в Киеве» {52}, разумеется, неудовлетворенную.
В полдень 27 января (9 февраля) Троцкий в депеше на имя своего заместителя Чичерина, Ленина и Сталина продемонстрировал намерение повернуть вспять договорный процесс и потребовал дополнительных данных о событиях в Киеве: «Если мы до пяти часов вечера получим от вас точное и проверенное сообщение, что Киев в руках советской власти, это может иметь крупное значение для переговоров» {53}. В марте 1918 года на VII съезде РКП(б) он признался, что не предполагал возможности формального договора государств Четверного союза с правительством Украинской центральной рады после того, как оно потеряло Киев {54}. «Необходимо, чтобы правительство [Советской] Украины немедленно дезавуировало все действия делегации [киевской рады] и отозвало самое делегацию. Необходимо связать нас непосредственно с Киевом, – развивал план Троцкого автор еще одной записки из Бреста, очевидно, Карахан, одновременно сообщая о систематических помехах в критические моменты разговоров по прямому проводу: – Юз наш опять не работает. Писали, телеграфировали. Никакого результата. Действуйте энергичнее» {55}.
На вечернем заседании политической комиссии 27 января (9 февраля) глава советской делегации попытался дезавуировать украинский договор. Он заявил, что центральные державы признали независимость Украины в тот момент, когда она, по заявлению ЦИК Советов Украины, вошла в состав Российской федерации, и кроме того, потребовал ознакомить советскую делегацию с принятой в договоре линией границы. Кюльман предложил последнее осуществить в специальной подкомиссии, а в остальном заявил, что имеющиеся у него достоверные сведения устраняют возможность принять информацию Троцкого о внутреннем положении на Украине. Вопрос же о том, кто именно правомочен ее представлять, в создавшемся положении, по словам статс-секретаря, потерял практическое значение… Чернин, разумеется, высказался в том же духе {56}.
После этого Троцкий ночью сообщил Ленину и Сталину: «Мирный Договор с Киевской Радой подписан… несмотря на наш протест и заявление, что мы этого договора не признаем» {57}. Однако в Смольном, как видно, еще надеялись, что, доведя до дипломатов Четверного союза полную информацию о положении на Украине, удастся повернуть дело с договором вспять. В телеграмме Антонову-Овсеенко, составленной 28 января (10 февраля) в 15 час. 50 мин., Сталин писал, что «в Бресте дела обстоят пока сносно. Троцкий возмущается, что харьковские наши товарищи и киевские не держат его в курсе дела… Делегация старой Рады получает ложные сведения от бежавшего с поля битвы Голубовича (на телеграфной ленте ошибочно – Голуцовича) о поражении советских войск в Киеве, а наши милые товарищи из Харькова и Киева глубокомысленно молчат, не информируют Троцкого и тем самым молчанием подтверждают сплетни Голубовича, укрепляя тем самым положение несуществующей Рады. Сегодня я два раза предложил Народным секретарям… сообщить Троцкому совершенно официально, с обозначением даты, с официальными подписями, что Киев окончательно взят советскими войсками. Если они такого сообщения не дадут, немцы не замедлят заключить мир с несуществующей Радой для того, чтобы обеспечить себе вмешательство в дела жизни Украины. Из Германии сведения поступают неаккуратно, по всей видимости, каша заварилась порядочная. Этим только объясняется [что] немцы всячески затягивают переговоры» {58}.
