Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
принадлежавшего до революции к ранговому чиновничеству).
В 1929 г., когда власти намеревались перейти к радикальным изменениям в составе
интеллектуального слоя, была проведена перепись служащих и специалистов страны,
охватившая 825 086 чел. по состоянию на 1 октября. Ею был учтен и такой фактор,
как служба в старом государственном аппарате, причем выяснилось, что доля таких
лиц довольно высока. процент служивших в старом государственном аппарате сильно
разнится по ведомствам от 2% до более трети, причем наибольшее количество таких
лиц служило в наркоматах всех уровней, особенно Наркомпочтеле (40,4% всех его
служащих), Наркомфине (21,6%), и Наркомземе (15,2%), а также в Госбанке, в
Госплане доля их составляла 13,6%. Всего перепись насчитала служивших в старом
аппарате 74 400 чел. (из коих следует вычесть 4 389 лиц, принадлежавших в
прошлом к обслуживающему персоналу и не входивших в состав чиновничества), в
т.ч. 5 574 чел. относились к высшему персоналу. Они составили 9% всех советских
служащих. Здесь надо учесть, что, во-первых, старый государственный аппарат был
сам по себе в несколько раз меньше, во-вторых, за 12 послереволюционных лет не
менее половины его персонала должна была естественным путем уйти в отставку по
возрасту, и в-третьих, он понес огромные потери в годы гражданской войны от
террора и эмиграции. Приняв во внимание эти обстоятельства, можно сделать вывод,
что подавляющее большинство чиновников, оставшихся в России и уцелевших от
репрессий, в то время все ещё служило в советском аппарате.
В конце 20-х годов, когда положение советской власти окончательно упрочилось,
она перешла к политике решительного вытеснения представителей старого
образованного слоя из сферы умственного труда, что отразилось в первую очередь
на тех из них, кто служил в дореволюционном государственном аппарате. 1928–1932
гг. ознаменованы, как известно, политическими процессами над специалистами,
массовыми репрессиями и повсеместной травлей «спецов» во всех сферах (в т.ч. и
военной, именно тогда по делу «Весны» было уничтожено абсолютное большинство
служивших большевикам кадровых офицеров). Известная «чистка» аппарата
государственных органов, кооперативных и общественных организаций, начатая в
1929 г., способствовала удалению абсолютного большинства представителей старого
служилого сословия из этих учреждений, затронув и научные, откуда также было
уволено немало нежелательных для властей лиц. Характерно, что списки таких лиц,
объявлявшиеся для всеобщего сведения, включали в подавляющем большинстве именно
бывших чиновников и офицеров. В результате этих мер к середине 30-х годов с
остатками дореволюционного служилого слоя, остававшимися ещё в СССР, было
практически полностью покончено. Отдельные его представители, ещё остававшиеся в
живых и даже, как исключение, на советской службе, не представляли собой ни
социального слоя, ни даже особой группы, так что о каком-либо участии старого
служилого сословия в формировании советского истэблишмента, сложившегося как раз
в конце 20-х — 30-е годы, говорить не приходится.
Процесс истребления и распыления российского служилого сословия (офицеров и
чиновников) сопровождался таким же процессом уничтожения всего социального слоя,
служившего «питательной средой» — наиболее обычным поставщиком кадров для него.
Сколько-нибудь полные подсчеты потерь численности входящих в этот слой
социальных групп не производилось, но исследование, например, родословных
росписей нескольких десятков дворянских родов показывает, что численность
первого послереволюционного поколения (даже с учетом того, что к нему причислены
и лица, родившиеся, но не достигшие совершеннолетия до 1917 г., т.е в 1900-х
годах) составляет в среднем не более 30–40% последнего дореволюционного. Среди
живших к моменту революции, доля погибших в 1917–1922 годах и эмигрировавших в
среднем не опускается ниже 60–70%, а среди мужчин часто составляет до 100%.
Масштабы потерь Россией наиболее компетентной части своего культурного слоя
наглядно видны на примере судеб воспитанников таких учебных заведений, как
Александровский лицей и Училище Правоведения. Их выпускники (а это поистине цвет
российской государственной элиты) известны поименно за все время существования
(равно как и состав по классам ещё не окончивших к 1918), и по обоим
впоследствии в эмиграции были выпущены памятные издания. Так вот выясняется, что
после окончания Гражданской войны в СССР их осталось крайне мало. Из живших к
1917 г. 735 лицеистов, время и обстоятельства смерти которых известны совершенно
определенно, 73 (10%) погибли в 1918–1920 (в белых армиях или расстреляны в ходе
террора), 12 (ок. 2%) умерли после в СССР и 650 (88%) оказались в эмиграции (по
более молодым выпускам — с 1901 г. до 90%). Судьбы ещё примерно 300 чел. к концу
20-х гг. оставалась неясной (гибель в смуте зафиксировать, понятно, можно было
далеко не всегда), но в любом случае в СССР их оставалось не более 100–150, или
порядка 15% от всех имевшихся. Характерно, что некоторые из самых молодых
выпусков (1912–1918 гг.) дают до 100% эмигрировавших и погибших (до 80% и более
даже с учетом лиц с неизвестной судьбой). Примерна та же картина и с
правоведами. Из 620 лиц, чья судьба точно известна, 63 (10,2%) погибли в белых
армиях, 81 (13,1%) от террора и голода в 1918–1920 гг., 433 (69,8%) эмигрировали
и 43 (6,9%) достоверно умерли в СССР после Гражданской войны (при этом больше
половины их в тюрьмах и лагерях или расстреляны). Конечно, лицеисты и правоведы
все-таки имели специфический состав, более 80% их из числа предвоенных и военных
выпусков в годы мировой войны служили офицерами, в основном гвардейских и
кавалерийских частей (со всеми вытекающими последствиями). Но имеются, например,
и данные по Екатеринославскому горному институту (он основан в самом конце XIX
в., и к смуте даже первые его выпускники были только 40-летними), из которых
явствует, что из 487 его выпускников в СССР к 1924 г. осталась только половина
259 (53,2%), а погибло 12,3%. И это при том, что гражданские специалисты такого
рода — контингент гораздо менее мобильный, чем офицеры, да и в ходе террора
расстреливали их гораздо реже.
Если сравнивать масштабы смены элиты в русской революции с таковыми в ходе
французской революции конца XVIII века (наиболее существенным потрясением такого
рода), то можно констатировать, что в России они были существенно более
глубокими. После революции во Франции в составе политико-административной элиты
следующей эпохи (даже в период реставрации 1815–1830 гг.) процент дворян
существенно снизился (в разные периоды составляя 15–30%), но физическая убыль
дворянства была относительно незначительна (за 1789–1799 гг. от репрессий
погибло 3% всех дворян, эмигрировало два-три десятка тысяч человек), а главное,
дворянское представительство сократилось почти исключительно за счет лиц,
входивших и ранее в состав культурного слоя, только имевших более низкий статус
(мелких и средних чиновников, лиц свободных профессий, юристов, предпринимателей
и т.д.), так что в целом этот слой по составу существенно не изменился,
произошло только заметное перераспределение позиций в его верхней части между
различными группами культурного слоя.
В России же, во-первых, гораздо более высокий процент старого культурного слоя
был физически уничтожен. Из примерно 4 млн. человек, принадлежащих к элитным (и
вообще образованным) слоям в 1917–1920 гг. было расстреляно и убито примерно 440
тысяч и ещё большее число умерло от голода и болезней, вызванных событиями.
Причем те из этих слоев, которые имели прежде наиболее высокий статус,
пострадали особенно сильно. Во-вторых, несравненно более широкий масштаб имела
эмиграция представителей этих слоев, исчисляемая не менее чем в 0,5 млн. чел.,
не считая оставшихся на территориях, не вошедших в состав СССР. В-третьих, в
отличие от французской революции, где время репрессий и дискриминации по
отношению к старой элите продлилось не более десяти лет, в России новый режим
продолжал последовательно осуществлять эту политику более трех десятилетий.
Поэтому к моменту окончательного становления новой элиты в 30-х годах лица, хоть
как-то связанные с прежней, составляли в её среде лишь 20–25% (это если считать
вообще всех лиц умственного труда, а не номенклатуру, где они были редкостью).
Характерно, что если во Франции спустя даже 15–20 лет после революции свыше 30%
чиновников составляли служившие ранее в королевской администрации, то в России
