Анджей Чехович - Семь трудных лет
Корреспонденты «Свободной Европы» в Лондоне, Париже, Риме, Стокгольме и Вене имеют своих людей не только в этих столицах. Они стараются привлечь к сотрудничеству также жителей других городов, особенно тех, куда часто приезжают поляки. Они хотят иметь своих людей в портах, которые посещают польские суда. Сотрудничающий не обязательно должен быть по происхождению поляком. Достаточно, чтобы он мог относительно регулярно вступать в контакты с поляками. Шефы местных бюро уже сами позаботятся о том, чтобы донесения и анкеты поступали регулярно. Конечно, если анкеты надлежащим образом заполнены… Когда-то в соответствии с анализом таких анкет выходило, что более девяноста процентов студентов в Польше систематически посещают костел, исповедуются и причащаются. Человек, знакомый с механизмом действия спускаемых свыше указаний, не удивится таким результатам. Здесь не поможет никакой электронный мозг. Новак очень осмотрителен и не позволит, чтобы кто-либо подорвал репутацию его наиболее приближенных сотрудников из «Свободной Европы».
Таким вот образом директор польской секции обманывает своих американских хозяев. Я не думаю, что после прочтения этих слов американцы наконец поумнеют и ЦРУ выгонит Новака. Чтобы это произошло, должно измениться само ЦРУ. Сотрудники польского отдела, хорошо знающие взгляды американских боссов, говорят: «Так или иначе будет Новак». Если бы он ушел, ЦРУ назначило бы на его место человека не менее послушного и с не меньшим рвением готового показывать такую картину польской действительности, какую потребует Центральное разведывательное управление.
Прежде чем я перейду к главной теме — к моей настоящей работе для Центра и выполнению порученных мне заданий, — упомяну еще об обучении в Мюнхенском университете. Учеба там имела тесную связь с тем, что я делал в «Свободной Европе». Она, в частности, позволяла мне свободнее выходить за пределы радиостанции и, что еще важнее, давала право оставаться в служебном здании после окончания рабочего дня.
После установления первых контактов в университетской среде (об этом я еще напишу) я взвесил все выгоды, которые дало бы мне поступление в университет, и пришел к выводу, что стоит попробовать. Я подумывал об аспирантуре на факультете славистики как наиболее подходящем в моих условиях направлении. При случае я сказал об этом Новаку. Он не возражал. Позже, когда я уже учился, он справлялся о моих успехах и даже подбадривал меня. Последний раз это произошло на его именинах в 1971 году. У директора собралась большая компания сотрудников польской секции. Было немного алкогольных напитков, малюсеньких бутербродов, больше соленых палочек и минеральной воды. Гвоздем приема был «хворост», собственноручно приготовленный женой Новака, что дало всем льстецам идеальный повод делать ей комплименты. Около пани Новаковой толпилось больше народа, чем около самого именинника. К нему же по очереди подходили с поздравлениями участники именинного приема. Наблюдая со стороны эти сценки, можно было безошибочно определить, кто на каком счету у Новака, От одних он отделывался короткой благодарностью с положенной в этих случаях дежурной улыбкой, других ласково расспрашивал, но без желания продолжить разговор. Были, наконец, и такие, которых он удостаивал короткой беседой. В числе последних оказался и я. Когда я пробормотал свои поздравления и хотел отойти, директор взял меня за локоть и заговорил:
— А как учеба, пан Анджей?
— Сдал один экзамен, готовлюсь к следующему, — ответил я, думая, что тем все и кончится.
Но Новак меня не отпускал. Он задал еще несколько вопросов, интересовался, всегда ли я могу достать нужную литературу, выражая готовность оказать мне помощь. В конце, продолжая держать меня за локоть, что у него было признаком особой благосклонности, он подвел меня к группе гостей, в которой был и Заморский, и сказал:
— Полагаю, что все должны брать пример с нашего пана Анджея. Он попусту время не тратит… — И начал перечислять мои успехи в университете, повторяя то, что минуту назад я ему рассказал.
Иначе обстояло дело с Заморским. Когда я сказал ему о желании учиться, он насторожился и уже хотел было сказать «нет», но я опередил его и применил испытанный метод — начал апеллировать к его жизненному опыту и мудрости. Я заявил ему, что, будучи еще молодым человеком, я просто хотел бы получить его совет, как мне поступить. Пан Казимеж сразу же смягчился. После некоторых вопросов об условиях приема я услыхал то, что ждал:
— Сколько раз в неделю вы будете заниматься?
— Трудно точно сказать, — ответил я, — но обязательные занятия займут не более шести-семи часов в неделю. И не все в рабочее время.
— Это значит, что я должен буду вас освобождать?
— Я все отработаю в неслужебное время, — обязался я.
Заморский ждал такого заявления.
— Хорошо, вы напишете рапорт американцам. Я вас поддержу, — сказал он в заключение беседы.
Действительно ли он поддержал меня, этого я не узнавал. В то же время мне было известно, что боссы «Свободной Европы» одобряли учебу всех молодых сотрудников. Они это делали отнюдь не потому, что проявляли заботу о людях. Просто шефы ЦРУ, оценивая работу радиостанции, примерно с 1964 года начали обращать внимание на низкий профессиональный уровень кадров «Свободной Европы», что затрудняло выполнение задач, поставленных перед мюнхенской организацией.
Я получил согласие на учебу и (в соответствии с желанием шефа!) отрабатывал в неслужебное время часы, проведенные на лекциях, семинарах и экзаменах. Мог бы значительно уменьшить количество этих часов. Кое-кто рекомендовал мне обратиться по этому вопросу к Фишеру или Брауну. Но по понятным причинам я был заинтересован в соблюдении распоряжения Заморского, поэтому я уклончиво объяснял, что как-нибудь справлюсь. Мне поверили и уже не возвращались к этому вопросу.
Поступить в университет я решил не только для того, чтобы получить дополнительные возможности выполнения заданий, данных мне в Центре. Из оперативных соображений мне было необходимо вырваться из замкнутого мирка «Свободной Европы». Осуществление контактов с Центром требовало убедительно обоснованной свободы передвижения, а занятия в университете давали гарантию такой свободы, были важным элементом разработанной для меня «легенды».
Кроме этих главных причин были и другие, чисто личного характера: я хотел сменить обстановку, встретиться с людьми, чье поведение и образ мыслей не были обусловлены принадлежностью к «Свободной Европе». Мюнхенский университет давал мне такую возможность.
Я уже знал, что думают рядовые немцы об иностранцах, работающих в «Свободной Европе». У меня была хорошая знакомая — студентка юридического факультета. Однажды в воскресенье она пригласила меня на обед к своим родителям. За десертом ее отец — юрисконсульт и сторонник Штрауса — спросил меня, сколько я зарабатываю. Я назвал сумму, включающую и добавку на квартиру. Названная цифра произвела на него большое впечатление.
— Где вы работаете? — поинтересовался он.
— В «Свободной Европе», — ответил я, считая, что нет никаких оснований скрывать от него это обстоятельство.
Пожилой господин забеспокоился. С его лица исчезла доброжелательная улыбка.
— Это очень опасно?
— Что? Моя работа? Я вас не понимаю, — ответил я, искренне удивленный.
— Ведь там работают агенты и двойные агенты, — объяснил он добродушно и сразу же добавил: — Вас не утомляет, не давит на психику необходимость не расставаться с оружием?
Он не поверил даже в то, что к нему я пришел без оружия. Кстати говоря, оружия у меня не было на протяжении всего моего пребывания на Западе.
Как-то я поехал с Корызмой в Гармиш-Партенкирхен. Мы зашли в ресторан, стилизованный под корчму. Вечером, когда кружки с пивом опорожняются там одна за другой, баварцы берут друг друга под руки и всем залом поют. Они горланят свои народные песни, тяжело раскачиваясь в такт мелодии. Корчма уставлена длинными столами и лавками. Каждый может занять любое свободное место, какое ему нравится. Занятые места обозначены полной кружкой. Пустых кружек там не увидишь, об этом заботятся официантки, снующие с кувшинами. Если кто-нибудь не хочет больше пить, то он оставляет на дне кружки немного пива.
Официантки понимают этот знак. Мы сели за стол, где уже расположилась группа молодежи, вероятно студентов. Корызма, как всегда, приметил несколько красивых девушек. Знакомства там завязываются очень легко. Мы разговаривали по-польски, когда вдруг раздался вопрос:
— А вы откуда?
— Из Польши, — ответил я быстро.
Слово «Польша» произвело магическое действие. Несколько молодых людей сразу же вскочили, освобождая нам лучшие места у стола. Было сказано много теплых слов о нашей стране, о героизме поляков в годы войны, об успехах в восстановлении и строительстве… Студенты явно придерживались левых взглядов. Это можно было заключить из того, что о политических и социальных изменениях, происшедших в Польше после 1945 года, они ввали намного больше, чем обычно знают граждане ФРГ. В конце концов, как и следовало ожидать, кто-то из них спросил:
