Михаил Черноусов - Советский полпред сообщает…
– На днях Геринг в состоянии подпития, – сказал Боннэ советскому полпреду Сурицу, который в прошлом году после Берлина получил назначение в Париж, – говорил жене Франсуа-Понсе: «Жаль, но нам придется, вероятно, драться. Какую глупость мы сморозили, что заодно с Австрией не прихватили и Судетскую область. Кто бы тогда хоть пальцем шевельнул! Кстати, не мало, видимо, англичан и французов, которые в душе сожалеют, что мы не сняли с них тогда чехословацкую обузу».
– А для вас это действительно обуза? – спросил Суриц.
– О, конечно нет, но что мы можем сделать? Кризис вот-вот наступит. Объявить мобилизацию? А как поступит тогда Советский Союз?
– До сих пор вы этим почему-то не интересовались, вы меньше всего строите свою политику в расчете на СССР. Хотя прекрасно понимаете, что в Чехословакии решаются судьбы мира, что после ее захвата Германия займет господствующее положение в Европе, – заметил Суриц. – Но ни одно ваше решение по чехословацкому вопросу вы с нами не обсуждаете и не согласовываете, хотя у нас есть система пактов о взаимопомощи. Мы готовы немедленно, в случае, если нас попросят, прийти на помощь Чехословакии. Но нас отделяют от нее Польша и Румыния. Чтобы они пропустили наши войска, требуется сильное дипломатическое давление на них со стороны других государств, в частности Франции. Военные же аспекты проблемы могли бы обсудить представители генштабов наших стран.
– Увы, – Боннэ вздохнул, скорее с облегчением, чем с сожалением, – Польша и Румыния категорически отказываются пропустить ваши войска через свои территории…
В те дни Суриц напишет в Москву:
Когда присматриваешься здесь к печати, больше чем наполовину захваченной фашистскими руками, к роли банков, трестов, реакционной военщины, когда наблюдаешь этот панический страх, смешанный с пиететом перед германской силой, когда изо дня в день являешься свидетелем вечных оглядок, уступок, постепенной утраты своего собственного, самостоятельного лица во внешней политике, когда, наконец, видишь, как с каждым днем все больше и больше наглеет и подымает голову фашизм, то невольно возникают тревожные мысли.
3 августа в Прагу приедет «независимый Посредник» лорд Ренсимен. Он будет угрожать чехословацкому правительству: если оно не примет все условия Гитлера, то Англия и Франция бросят Чехословакию на произвол судьбы.
Майский сообщит в НКИД:
После аннексии Австрии, в течение почти четырех месяцев, английское правительство всемерно давило на Чехословакию, рекомендуя ей максимальные уступки судетским немцам. Почти каждую неделю Галифакс вызывал к себе чехословацкого посла и советовал, обращал его внимание, указывал, предостерегал, даже грозил, требуя все новых уступок Берлину. Я сказал лорду Галифаксу (в соответствии с вашими директивами), что СССР все более разочаровывается в политике Англии и Франции, что он считает эту политику слабой и близорукой, способной лишь поощрять агрессора к дальнейшим прыжкам, и что на западные страны ложится ответственность за приближение и развязывание новой мировой войны.
В августе судетские фашисты выдвинули перед чехословацким правительством новые требования. Гитлеровская агентура провоцировала в пограничных с Германией областях Чехословакии кровавые столкновения. Гитлер принял решение привести войска в боевую готовность к 28 сентября.
Советское правительство заявило: если дело дойдет до войны, то СССР, который обещал Чехословакии поддержку, сдержит свое слово.
Даладье, надеясь уклониться от оказания помощи Чехословакии, утверждал: Польша и Румыния не пропустят советские войска через свои территории, и СССР, следовательно, не сможет помочь Чехословакии. Значит, ей якобы не должна помогать и Франция. Но СССР подтвердил намерение выполнить свои договорные обязательства и призвал воздействовать на Польшу и Румынию. Одновременно СССР предложил устроить совещание представителей советской, французской и чехословацкой армий, а также совещание всех заинтересованных государств, в частности СССР, Англии и Франции.
Осуществление этих предложений могло предотвратить агрессию. Но Франция на них не ответила. Реакция Англии была отрицательной.
Лондон, воскресенье, 28 августа 1938 года
– Если бы я была вашей женой, я бы подсыпала в ваш кофе яд.
– Если бы я был вашим мужем, я бы охотно его выпил.
Этот обмен колкостями между леди Астор и Уинстоном Черчиллем быстро облетел лондонские салоны. С Черчиллем у леди Астор отношения за последние годы действительно натянулись. Но это был тот редкий случай, когда информация просочилась за пределы ее поместья Клайвден, где собирались ведущие консерваторы правого толка, где решались важнейшие вопросы войны и мира.
Леди Астор была очень богатой взбалмошной американкой, вышедшей замуж за небогатого английского аристократа, красивого и неглупого, занимавшего второстепенные должности.
В Лондоне чета Асторов жила в огромном доме, постоянно полном гостей. Здесь они устраивали званые завтраки, обеды и ужины. К Асторам, где верховодила Нэнси – первая женщина в британском парламенте, стекались видные представители политического мира. Разнородную публику объединяла беспокойная и неутомимая леди Астор: знакомила гостей между собой, кому-то что-то сообщала, кого-то куда-то уводила. Поначалу некоторых чопорных гостей шокировали ее американские манеры: говорила она быстро, смеялась громко, хлопала собеседника по плечу. Потом к этому привыкли. Как привыкли и к ее странностям: она, например, состояла в религиозной секте, запрещавшей пользоваться медицинской помощью. Леди Астор не пригласила врачей к больной дочери, и та умерла. Для рекламы Нэнси любила щегольнуть бережливостью. Рассказывали, что, имея миллионы, она вечерами штопала у камина чулки.
Политические настроения в салоне Асторов колебались от года к году. В начале 30-х годов она, побывав в Москве, хвасталась своей «близостью к большевикам». Но в конце концов истинное лицо ее прояснилось. Она стала хозяйкой политического салона, в котором собирались самые махровые консерваторы, враги Советского Союза и сторонники англо-германского сближения. Избранные приглашались по воскресным дням в Клайвден, загородное поместье Асторов, имитировавшее Версаль. Это был целый комплекс строений на левом берегу Темзы в 20 милях от Лондона, среди которых выделялся трехэтажный дворец с балюстрадами и балконами, южной стороной смотревший на тщательно ухоженную широкую аллею, обрамленную треугольными цветочными газонами. За аллеей начинался густой лес. Во дворце была собрана богатейшая коллекция произведений искусства.
Здесь назначались и смещались министры и послы. «Клайвденцы», кстати, отозвали неугодного им Фиппса из Берлина, назначив послом в Германии своего человека – Гендерсона. Здесь формировались правительства, определялась их политическая линия. Когда же премьером стал Невиль Чемберлен, один из лидеров «клайвденцев», роль вечеринок у Асторов, разумеется, еще более возросла.
Сегодня к Асторам в Клайвден приехали Чемберлен, Галифакс, Саймон, Хор, а также Хорас Вильсон, главный внешнеполитический советник Чемберлена. Пообедав, все перешли в гостиную, обставленную мебелью из охотничьего домика маркизы Помпадур, который подарил ей Людовик XV.
– Ситуация крайне серьезна, – начал Чемберлен. – Надо спасать мир. Иначе мы вплотную приблизимся к роковому и непоправимому акту со стороны Германии. Она может вторгнуться в Чехословакию. Единственный способ избежать войны – передать Германии Судетскую область.
– Нужно бросить собаке какую-нибудь кость, – заметил Сэмюэл Хор, – чтобы она хоть на время перестала лаять. Но как это сделать?
– У меня есть план, – сказал Чемберлен, бросив взгляд на Хораса Вильсона.
На вид Вильсон был сама почтительность и скромность. Он никогда не говорил громко, ему претило все показное, он жил в очень скромной квартире, не появлялся на первом плане во время официальных церемоний. Но собравшиеся знали, какое влияние он оказывал и на Болдуина, и на Чемберлена. Он обладал ненасытной жаждой власти, которую постепенно удовлетворял. Начав в 20-х годах с незаметного поста постоянного секретаря в министерстве труда, он с 1930 года стал главным промышленным советником правительства. Во второй половине 30-х годов, опираясь на поддержку сил, заинтересованных в сговоре с Германией, Вильсон приобрел огромный вес, а с приходом к власти Чемберлена стал его главным внешнеполитическим советником, фактическим министром иностранных дел. Его комната на Даунинг-стрит, 10 была смежной с кабинетом премьер-министра.
Сейчас Вильсон с почтением, но без видимого интереса слушал премьера – кому-кому, а ему намерения Чемберлена были уже известны.
– Мой план, – продолжал Чемберлен, – сводится к следующему: в самый критический момент, в последнюю минуту ради спасения мира я лично отправлюсь к Гитлеру.
