Александр Шубин - 1937. АнтиТеррор Сталина
Странное письмо, не правда ли? Судя по контексту, автор — из близкого окружения Енукидзе, но тоже не пострадал от чистки Кремля. Он сыплет именами и намеками, каждый из которых — невиданная чекистская удача. Иногда автор даже называет адреса, через которые можно выйти на террористов. Мотивы части оппозиционеров низменные (автор рассуждает об этом цинично). Несмотря на то что письмо передано с нарочным, автор поступает безрассудно, «раскрывая карты», — ведь адресат, по его собственным словам, пока не торопится сотрудничать с заговорщиками, прикрываясь «отговорками».
Что это? Письмо заговорщика — болтливого идиота? Для этого автор слишком циничен. Часть письма написана словно донос. Значит — провокация? Но с какой целью? Не написано ли письмо сотрудниками НКВД, чтобы косвенно подтвердить свои версии «заговора», а заодно еще и проверить Хрущева, у которого письмо окажется на столе? Но для этих целей не нужно называть столько имен — тут объект провокации может заметить подвох. Провокация может исходить не от «органов», а совсем наоборот — от недовольного партийца, стремящегося направить репрессии в ложном направлении.
Сталин отнесся к письму серьезно. Под руководством начальника секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Г. Молчанова была проделана большая работа по сличению почерков. Следствие пришло к выводу, что автор плохо относился к Калинину и пытался его «подставить». Судя по дальнейшим событиям, когда Калинин пережил «Большой террор», Сталин согласился с этой версией. Стали искать среди сотрудников, обиженных Калининым и Енукидзе, вышли на бывшего секретаря приемной Калинина В. Шилихина, уволенного в 1930 г. и работавшего юристом в Союз-металлоимпорте. Он был отправлен в лагерь.
Для человека, вольно изложившего обывательские домыслы о верхах, Шилихин все же слишком хорошо осведомлен о кадровом составе ЦИК — в том числе и о положении в аппарате после своего увольнения. Вероятно, он поддерживал личные связи с бывшими коллегами и использовал в своей провокации реальные факты: сведения об отношениях людей и фразы из разговоров. Вероятно, в окружении Енукидзе обсуждались возможные комбинации с Калининым, которые стали известны Шилихину и были выданы с помощью письма.
По итогам этого дела Сталин пришел к выводу, что Калинин все же не собирается стать «русским Рузвельтом» (по крайней мере, не планирует поддерживать ради этого заговорщиков). А вот версия о том, что Енукидзе собирается сменить главного «повара» кремлевской кухни, Сталина убеждала больше.
* * *На процессе «правотроцкистского блока» 1938 г. расстрелянный к тому времени Енукидзе превращается в одного из главных руководителей заговора. Ягода признается, что именно Енукидзе давал ему указания. Как это не похоже на характер кремлевского «завхоза». Самого его не стали выводить на процесс. Для Сталина этот бывший друг был символом разложения большевистской когорты. Сталин писал Кагановичу: «Посылаю вам записку Агранова о группе Енукидзе из „старых большевиков“ („старых пердунов“, по выражению Ленина). Енукидзе — чуждый нам человек. Странно, что Серго и Орахелашвили продолжают вести с ним дружбу»[260]. В связи с «кремлевским делом» и С. Орджоникидзе оказался в перекрестье опасных следственных линий. Он дружил с Енукидзе и Ломинадзе, последнему покровительствовал даже после опалы своего молодого «протеже». В 1935 г. Ломинадзе был вызван в Москву для дачи показаний по вскрывшимся подпольным связям. По дороге Ломинадзе застрелился, подтвердив худшие подозрения (как видно из сообщений Смирнова Троцкому, Ломинадзе участвовал в блоке левых 1932 г.). Через дружеский круг Орджоникидзе, Енукидзе и Ломинадзе сомкнулись леваки и «термидорианцы».
В апреле 1937 г. Енукидзе был арестован и уже на первом допросе признал, что стремился к устранению нынешнего руководства ВКП(б). При этом Енукидзе отрицает, что «являлся участником какой-либо из этих организаций». Енукидзе объяснял свое сближение с правой оппозицией, прежде всего с Томским, вполне рационально: он был согласен с доводами правых по крестьянскому вопросу, «находясь в партии с первых дней ее основания… сохранил много личных, дружеских связей с меньшевиками». Ему казалась убедительной оценка Рыковым ситуации 1930 года: «мы останемся без хлеба, мужик разорен, скот режут, недовольство в деревне растет. Такое положение отражается и на настроениях в армии»[261]. Эти показания даются явно не под диктовку следователей.
Вспоминая беседы 1930 г. с Томским, Енукидзе рассказывал, что они исходили из невозможности привлечения лидеров правых к руководству, пока партию возглавляет Сталин. В этих условиях правые вынуждены были публично признать правоту Сталина, хотя на самом деле считали его курс губительным, пошли на «двурушничество». Томский считал, что в условиях восстаний по всей стране, которые неизбежны при проведении сталинского курса, ситуацию может спасти переворот в Кремле и установление контроля над повстанцами в провинции.
В этих условиях Енукидзе предлагает план, в котором нет ничего невероятного: «Сталин и его ближайшие соратники не такие люди, чтобы пойти на какие бы то ни было уступки и компромиссы, никакие силы не заставят их это сделать. Следовательно, если добиваться изменения состава или смены руководства, нужно иметь огромный перевес своих сил, своего аппарата и своего влияния в стране»[262]. Действительно, в 1964 г. лидер партии Хрущев будет отстранен от власти чисто аппаратным путем с опорой на бюрократию и армию.
Характерно, что план Енукидзе расходится с радикальными идеями Томского. Нельзя просто совершить «дворцовый переворот» — почва не готова, страна и партия могут расколоться, в условиях всеобщего недовольства это вызовет гражданскую войну. Нет, нужно совершить переворот с опорой на большинство ЦК, то есть законно.
Это, разумеется, не исключало, что нужно заручиться поддержкой охраны Кремля, чтобы будущий пленум со снятием Сталина можно было провести спокойно и под контролем. Енукидзе рассказывает, что занялся этим делом, но опасался провала при контакте с комендантом Кремля Петерсоном — бывшим троцкистом, человеком левых, а не правых взглядов. Однако Томский свел Енукидзе с Пятаковым, и они заверили Енукидзе, что правые и троцкисты работают в сотрудничестве против Сталина. После этого Енукидзе откровенно поговорил с Петерсоном, «завербовал» его в 1932 г. Енукидзе по-прежнему говорит не под диктовку следствия — он утверждает, что не доверял Пятакову и не собирался делиться с ним информацией о своих делах. Петерсон сообщил, «что настроение у определенной части курсантов школы ВЦИК менялось в связи с происходящими в стране процессами экономического и политического характера»[263]. То есть разочарование в политике Сталина, прежде всего в коллективизации, стало, как и ожидалось, сказываться на настроениях армии, в том числе — и охраны Кремля.
Петерсон, вопреки тенденции следствия, не получал от троцкистов никаких указаний о сотрудничестве с Енукидзе и, судя по этому протоколу, ни в каком подполье не состоял, а просто был недоволен ситуацией в стране. Енукидзе в марте 1932 г. убедил его в необходимости переворота (на этой дате Енукидзе настаивает, несмотря на возражения следователя, что говорит в пользу достоверности показаний). Следующий эпизод с этой точки зрения более «подозрителен» — Петерсон завербовал как раз тех людей, которые в 1935 г. были расстреляны. Тенденция следствия? Но это как раз объяснимо: Енукидзе называет тех, кто был расстрелян, — с них уже и спроса нет. К тому же нет ничего невероятного в том, чтобы именно эти сотрудники Петерсона были им «завербованы», ведь они действительно вели оппозиционные разговоры, то есть относились к Сталину критически.
Поскольку заручиться поддержкой большинства ЦК не удалось, оппозиционеры стали обсуждать менее легитимные сценарии переворота. Енукидзе подробно рассказывает о планах ареста сталинской группы либо во время узкого совещания, либо на квартирах ночью. После ареста «намечалось выпустить по Советскому Союзу правительственное сообщение, в котором извещалось бы, что старое руководство партии своей неправильной политикой себя скомпрометировало и тем самым вызвало недовольство во всей стране, что в связи с этим оно сейчас отстранено от руководства страной и что новый состав правительства примет меры к тому, чтобы улучшить положение в стране»[264]. Опять ничего невероятного — вспомним арест Берия.
Однако подготовка переворота шла медленнее, чем менялась обстановка в стране. Для переворота считалось достаточным 20–25 офицеров, а было под рукой — около 15. К тому же Томский (но не Бухарин и Рыков, на них показаний Енукидзе не дает) склонялся к необходимости решить проблему Сталина и его соратников с помощью терактов.
