Без демократии не получится. Сборник статей, 1988–2009 - Егор Тимурович Гайдар
Корни этих явлений Егор Тимурович искал в парадоксах исторического сознания: «…пример неразделимого, трагического противоречия русской истории — лозунг „За Родину, за Сталина“. Ведь „в развернутом виде“ это значит: „За Родину, за ее палача Сталина…“». Гайдар ищет истоки проблем в переплетении политики, идеологии, истории и экономики, где фундаментально важным является право частной собственности. Гайдар — не экономический детерминист, и угрозу развитию он видел не в специфически экономических проблемах: «Избрав государственно-бюрократический вариант, практически обреченный на застой, не имеющий сил для самодвижения, отделенный высокой стеной коррупции от подавляющего большинства населения, мы действительно обрекаем Россию на отставание от мира, на колониально-сырьевую роль, на вечную консервацию этой роли. Вот вам и „заговор“ против России — „заговор“, участниками которого являются отнюдь не „масоны“, а бюрократическая элита, гордо именующая себя „государственниками“. Колониальные государственники…»
Гайдар показывает, что государственник не тот, кто сакрализует государство, уповает на его силу и насилие, а тот, кто строит «демократический капитализм»: «Если не путать государство с Держимордой, то мы — государственники».
Гайдару казались тревожными тренды зарождения имперской политики, основанной на продаже мнимых угроз с Запада и на оборонном сознании, и опасность милитаризации экономики («военный паровоз ездит по кругу»). И даже вероятность войны, которая привела бы к «конвульсивному сжатию политической демократии» и «конвульсивному расширению государственного регулирования экономики». Россию же — развивающуюся и мирную — он видел не как «жандарма Европы, а как форпост демократии в Евразии».
Россия и реформы
Пора объясниться
Год с небольшим назад, в июле 1991 года, я начал работать над книгой о проблемах постсоциалистической экономики. Когда-нибудь, надеюсь, удастся ее закончить. В ней будет много графиков, таблиц, ссылок на первоисточники. Там можно будет спокойно разобраться, какие гипотезы оказались точными, а какие — не прошли проверку практикой. Где ошибки и просчеты увеличили социальную цену преобразований. Как смотрятся сами базовые постулаты современной экономической теории на фоне накапливаемого нетривиального опыта.
Пока время для такого спокойного разговора малоподходящее. Мы в разгаре очередного раунда политической борьбы вокруг будущего российских реформ. Оппозиция проводимому курсу активизируется. Очередь желающих поруководить российскими государственными органами, почти растаявшая к осени прошлого года, теперь, когда многим кажется, что самая неприятная часть работы уже сделана, вновь стала шумной и многолюдной. Соответственно, возросла и температура обвинений в адрес правительства.
На протяжении нескольких месяцев старался по возможности воздерживаться от публичной полемики. Однако сейчас настала пора объясниться по существу. Отбросив экономические детали, профессиональные споры, хочу поделиться видением сути того, что же, собственно, произошло за истекший после августовского переворота год, объяснить, почему действовали именно так, а не иначе.
Даже люди, с симпатией относящиеся к нашему правительству, справедливо обращают внимание на серьезные недостатки в разъяснении необходимости принимаемых решений. Именно на этом фоне в общественное сознание старались внедрить образ правительства «чикагских мальчиков», пытающихся по стандартным западным рецептам перестроить экономику России и в результате разваливших более-менее нормально работавший хозяйственный механизм.
Со сформировавшимся образом трудно спорить. Что толку доказывать, что ни я, ни мои коллеги-единомышленники, при глубоком уважении к классическим работам чикагской школы, никогда идеологически к ней не принадлежали. Больше того, на протяжении второй половины восьмидесятых годов мы в основном занимались исследованием специфики действия финансово-денежных регуляторов именно в социалистических и постсоциалистических экономиках, их отличий от стандартных канонов. Впрочем, это детали. Главное же, с чем категорически не могу согласиться, — миф о возможности выйти из кризиса, спасти Россию без радикальных рыночных реформ.
Есть две группы регуляторов, способных обеспечить жизнедеятельность общества: эффективные деньги и эффективные приказы.
В середине 1980-х годов, когда с началом перестройки из жизни общества сначала медленно, потом быстрее стал уходить страх перед начальником, вся громоздкая машина государственного управления начала давать очевидные сбои. К сожалению, рубль и рынок не включаются автоматически, как только райком партии утрачивает былую власть. Возникает институциональный вакуум, угрожающий самому существованию народного хозяйства.
У государства уже нет сил заставить колхозы и совхозы отдать зерно и еще нет возможности заинтересовать в его продаже. Никто не слушает директивных указаний, но и слабые деньги тоже не работают.
В Советском Союзе эта картина нарастающего хаоса и безвластия с 1990 года усугублялась конфронтацией органов власти Союза и республик. Предприятия, регионы получили широчайшие возможности выполнять лишь те решения, которые кажутся им привлекательными. Нескоординированные действия в финансово-кредитной области приводят к развалу денежной системы. Летом 1991 года экономика Советского Союза была неуправляемой, находилась в состоянии свободного падения, без каких бы то ни было надежд на стабилизацию. Впрямую встали вопросы, будут ли в городах зимой продукты питания, топливо, не развалится ли энергосистема, не остановится ли транспорт; короче — о выживании общества.
19 августа заговорщики попытались разрубить туго завязавшийся узел социально-политических проблем, взяв курс назад, к дисциплине приказа, палки, лагеря. Нельзя отказать им в последовательности. Если не готовы твердо и быстро идти к рынку, запустить основанный на заинтересованности механизм жизнеобеспечения, то чрезвычайное положение — единственный выход.
Распад Союза стал дорогой платой за неудавшуюся попытку повернуть историю вспять.
Победа в августе, разом возложившая на российские органы ответственность за все, что происходит в стране, лишившая их приятных преимуществ оппозиционности, сама по себе лишь усугубила кризис власти. Активность союзных органов в осенние месяцы, последовавшая за попыткой переворота, сосредоточилась в основном на создании уютных мест в коммерческих структурах, переводе туда средств и имущества. Республиканские органы, традиционно слабые, игравшие во многом декоративную роль, не имели адекватных систем управления деятельностью крупных социально-экономических блоков. Дискредитация партийного аппарата подорвала его влияние на местном уровне, даже в тех регионах, где до августа он сохранял сильные позиции. Все это вместе складывалось в картину нарастающего хаоса в стране. Вот характерные газетные цитаты октября 1991 года: «Фарс минувшего лета может стать трагедией будущей весны…», «Хаос и неуправляемость в условиях новой еще не сложившейся парадигмы власти грозят новыми путчами и взрывами народного недовольства…».
В общественных настроениях царили апокалипсические прогнозы по поводу будущего России. Газеты писали о возможности нанесения Россией «ядерного удара по Украине», сокрушались о неминуемом «разрушении России».
Пожалуй, самое тяжелое воспоминание в моей жизни — многочасовые московские очереди конца 1991 года. К этому времени я хорошо знал, что почти остановился поток продовольствия в Москву из других регионов, понимал, как ненадежны перспективы залатать тоненькими стежками импорта огромные дыры продовольственного баланса, видел, как скудеют вычерпанные
