Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
управления церковью. (Доходит до того, что среди наследников иерархов, предавших
Империю и радовавшихся своему «освобождению», стала популярна идея о том, что
эта «неволя» не дала-де церкви предотвратить революцию.) Порицание синодального
периода происходит несмотря даже на то, что именно в это время было достигнуто
небывало широкое распространение православия, т.е. в наибольшей степени
осуществлена основная миссия церкви — нести свет истины во все пределы ойкумены.
Именно и исключительно благодаря императорской власти в лоно православия были
возвращены миллионы русских людей на западе и обрели спасения миллионы
иноплеменных обитателей южных и восточных окраин России. Кто же принес больше
пользы православному делу: те, кто расширил его пределы или те, кто свел к
ничтожеству, превратив православную церковь едва ли не в секту (ещё и пытаясь
обосновать это положение в духе некоторых «христианских демократов», что гонения
и притеснения лишь идут на пользу истинному христианству)?
Достаточно, однако, вспомнить реальную картину идейно-политических настроений в
обществе, чтобы представить себе, что бы произошло, не будь церковь столь тесно
связана с императорской властью. Как уже говорилось, возникновение и
распространение нигилистических настроений было неизбежно, коль скоро
существовали СМИ и вообще светское образование. Едва ли можно сомневаться, что
при том противостоянии, которое имело место, в случае разделения светской и
церковной власти даже малейшее различие в их позициях (даже не идейное, а чисто
личностное) привело бы к тому, что либо церковь превратилась бы в прибежище
антигосударственных настроений (и всевозможные чернышевские и добролюбовы были
бы не вовне, а внутри неё), либо, наоборот светская власть все более
секуляризировалась вплоть до «отделения церкви от государства». Именно
официальная нераздельность церкви с государственной властью, когда покушение на
одну неминуемо означало покушение на другую, когда государство защищало церковь
и веру православную как самое себя (а бороться с покусителями и карать их могло
только государство, но не церковь!) спасло церковь от полного упадка. Следует
иметь в виду, что «отход от церкви» нигилистических элементов — это отход не
столько от церкви, сколько именно от веры, поэтому лукавый довод, что он был
порожден именно слишком тесной связью церкви с государством, вполне обличает его
носителей, выдавая их желание превратить церковь в орудие борьбы против
государства. Но так не получилось, поэтому тенденция противопоставления веры
государству вылилась лишь в толстовство; в противном же случае роль толстовства
стала бы играть вся церковная структура. Любопытно, что в подобных
церковно-государственных отношениях ухитряются видеть проявление тоталитарности,
хотя никто не видит такового, скажем, в англиканской церкви, которая и вовсе
возглавляется монархом.
Существовавший в императорской России политический режим можно оценивать
по-разному — в зависимости от собственных предпочтений наблюдателя. Разумеется,
с точки зрения современных представлений о демократии, он порочен уже потому,
что представлял образец «старого порядка». Но чтобы объективно судить о его
исторической эффективности, предпочтительно все-таки оценивать режим с точки
зрения его собственных интересов и задачи сохранения им собственной сущности. И
тогда придется признать, что с этой задачей он в общем-то справлялся лучше
других подобных режимов, почему и просуществовал дольше их.
Одним из распространенных заблуждений является представление о гипертрофии
государственного аппарата Российской империи и необычайно высокой численности
чиновников (как выразился одни поэт-«шестидесятник» — «чиновник на чиновнике как
бацилла на бацилле»). Это заблуждение связано с тем, что в общественном сознании
сила и авторитарность власти обычно ассоциируются с масштабностью госаппарата, а
роль и благополучие чиновничества — с его численностью. На самом деле дело
обстоит, скорее, противоположным образом. Авторитарная власть обычно стремится к
оптимизации аппарата, а там, где чиновничество действительно представляет собой
привилегированную корпорацию, оно стремится ограничивать численность своих
членов (как делает всякая корпорация, например, юристы и врачи в современных
европейских странах). Кроме того, «всевластие чиновничьей корпорации» и сильная
авторитарная власть — вещи трудносовместимые, поскольку авторитаризм (тем более
сильная монархическая власть) по сути своей не может допустить подобного
«конкурента»; таковой появляется лишь при ослаблении и разложении её.
Российская власть была одной из самых авторитарных в Европе, тем не менее,
вопреки распространенным представлениям, служилый слой дореволюционной России
был сравнительно немногочисленным. Хотя в России значительная часть
преподавателей, врачей, инженеров и других представителей массовых
профессиональных групп интеллектуального слоя находилась на государственной
службе и входила, таким образом, в состав чиновничества, общее число российских
чиновников всегда было довольно невелико, особенно при сопоставлении с другими
странами. Всех «приказных людей» в середине XVII века насчитывалось 1,6 тыс., в
конце этого столетия — около 4,7 тыс. чел., тогда как в Англии в начале XVIII
века при вчетверо меньшем населении — 10 тысяч. В середине XVIII в. в России
всех ранговых гражданских чиновников было всего 2 051 (с канцеляристами 5379), в
1796 г. — 15,5 тыс. (с канцеляристами — 21,3 тыс.), в 1804 г. — 13,2 тыс., в
1847 г. — 61 548 чел., в 1857 г. — 86 066 (плюс 32 073 канцеляриста), в 1880 г.
— вместе с канцеляристами 129 тыс., в 1897 г. — 101 513 (с канцеляристами —
144,5), в 1913 г. — вместе с канцеляристами 252,9 тыс. Таким образом, эта группа
составляла лишь доли процента в населении страны. На 1 000 чел. населения в
конце XVII в. приходилось 0,4 чиновника, в XVIII в. — 0,6, в 1857 г. — 2,0, в
1880 г. — 1,4, в 1897 г. — 1,2 и в 1913 г. — 1,6. Между тем во Франции уже в
середине XIX в. чиновников было 0,5 млн., в Англии к 1914 г. (при втрое-вчетверо
меньшем населении) — 779 тыс., в США в 1900 г. (при в 1,5 раза меньшем
населении) — 1275 тыс., наконец, в Германии в 1918 г. (при в 2,5 раза меньшем
населении) — 1,5 млн. С учетом численности населения в России на душу населения
приходилось в несколько раз меньше чиновников, чем в любой европейской стране.
Численность офицеров была ещё меньшей: в начале XVIII в. она составляла чуть
более 2 тыс., в середине XVIII в. — около 9 тыс., в начале XIX в. 12–15 тыс., во
второй четверти XIX в. — 24–30, затем — 30–40 тыс., в начале XX — 40–50 тыс.
Военных и морских чиновников в XVIII–XIX насчитывалось 1,5–2 тыс., к 1825 г. —
5–6, в середине XIX в. — 8–9, во второй половине века — свыше 10, в начале XX в.
— 12–13 тыс.
В этом случае, как и в других, хорошо знакомые реалии советского режима
переносятся в прошлое, создавая впечатление «преемственности традиций» абсолютно
разных по своей природе государственных организмов. Вот после 1917 г.
установление тотального контроля социалистического государства над всеми сферами
жизни мгновенно привело к невиданному разрастанию
административно-управленческого слоя. В конце 1919 г., несмотря на отпадение
огромных территорий с многомиллионным населением — только в 33 губерниях
европейской России насчитывалось 2360 тыс. средних и высших госслужащих (т.е.
без курьеров, швейцаров и т.д.). Даже при НЭПе перепись 1923 г. зафиксировала
только в городах, без сельской местности, 1836 тыс. служащих. С 1925 по 1928 г.
их число увеличилось с 1854,6 до 2230,2 тыс. чел. Если до 1917 г. в России на
167 млн. населения приходилось менее 0,6 млн. госслужащих, а в Германии на 67,8
млн. населения — 1,5 млн., то уже через 10 лет Германия осталась далеко позади:
к этому времени там в управлении было занято 20 чел. на 1000 населения, а в СССР
— 33. Если Российская империя занимала по этому показателю последнее место среди
европейских стран, то СССР уверенно вышел на первое. Причем если в России с
середины XIX до начала XX в. число чиновников на 1000 чел. населения оставалось
примерно одинаковым (за вторую половину XIX в. даже снизившись), то в советские
годы оно постоянно возрастало (составляя в 1928 г. — 6,9, в 1940 — 9,5, в 1950 —
10,2, и только в «перестройку» в 1987 г. снизилось до 8,7), превышая по этому
показателю Российскую империю в 8–10 раз.
В России монархическая власть в силу территориальных и исторических особенностей
